КАК ПТИЦА ДЛЯ ПОЛЕТА

 Янкл Магид, Израиль
 24 июля 2007
 2610
«Счастье, равно как и неудача, подчиняется своим законам. Или оно есть, или его нет. Можно сколько угодно свистеть и царапать мачту, зазывая попутный ветер; можно показывать кукиш костру (куда дуля, туда дым) и закуривать новую сигарету, поджидая автобус. Цена этим народным приметам одна — грош».
«Счастье, равно как и неудача, подчиняется своим законам. Или оно есть, или его нет. Можно сколько угодно свистеть и царапать мачту, зазывая попутный ветер; можно показывать кукиш костру (куда дуля, туда дым) и закуривать новую сигарету, поджидая автобус. Цена этим народным приметам одна — грош». Такие, совсем не праздничные мысли крутились в Шаиной голове, пока такси везло его из больницы домой. Мимо пробегали знакомые улицы, их названия, ставшие привычными и уже почти родными, радовали Шаин взор, подернутый слезой жалости к несчастному себе. «РАМБАМ, рабби Акива, Жаботинский, — думал Шая, — все-таки это лучше, чем Ленин, Куйбышев и Маяковский. Но какой идиот придумал в честь праздника бить друг друга молотками по голове?!» И в самом деле, кто автор столь замечательного обряда, широко отправляемого в День Независимости Израиля? Какие ангелы двигали рукой безымянного еврейского гения, встроившего пищалку в наконечник пластикового молоточка? Загадочны дела твои, о, избранный народ, таинственны и глубоки твои символы! Когда-то, много лет назад, занимаясь коммерцией в родной Одессе, Шая случайно перешел дорогу одной мафиозной структуре. Церемониться с ним не стали. Трое, среднего роста, плечистые и крепкие, войдя в его гараж, с порога предложили: — Выбирай, чувачок, одну из двух дырок: либо в твоей дурной голове, либо в брюхе твоей бабы. Спорить и сопротивляться было бесполезно. На момент предложения жена дохаживала девятый месяц, и Шая решительно, но без всякой радости, выбрал первый из предложенных вариантов. — Да ты не бойся, — успокоил бандюга, поигрывая кастетом, — как на первый раз, буду бить аккуратно, но с силой. Га-га-га! Он заржал во всю мочь, широко раскрывая рот, щедро усеянный золотыми зубами. Так ржут жеребцы или гуси-лебеди, унося Иванушку за тридевять земель. Слово свое бандюга сдержал: Шаина голова оказалась пробитой всего в одном месте. Кость так и не заросла, и только небольшой слой кожи и волос отделял мозг от окружающей среды. Шая прожил с этим много лет, привык и даже перестал замечать. В День Независимости, собираясь с женой на прогулку по сияющим праздничной иллюминацией улицам Рамат-Гана, он и не думал о надвигающейся опасности. Последнее, что Шая услышал в тот вечер, был восторженный крик какого-то идиота: «Хаг самеах!», с которым тот заехал молотком прямо по дырке в голове. Гирлянды фонариков вдруг сорвались с деревьев и, свиваясь в кольцо, закружились вокруг израильского флага, в центре которого вместо «могиндовида» зияла черная дыра, куда и провалился Шая. — В принципе ничего страшного не произошло, — сказал завотделением, закончив осмотр. — Отдохнете пару деньков, и дело с концом. А в качестве мер предосторожности советую носить шляпу. Вы ведь человек религиозный, вот и ходите в такой черной, с твердыми полями — от греха подальше. Отдыхать, конечно, Шая не смог. Вернувшись из больницы, полежал вечерок, а утром отправился в магазин. Но закон невезения, как уже говорилось, сам по себе, а тщета человеческих стараний — сама по себе. Именно в это утро Шае вновь стало обидно и горько за свою принадлежность к избранному народу. Очередной представитель еврейской нации пришел в лавку за курочкой. Птицу Шая завозил самую что ни на есть кошерную, в иерархии организаций, ставящих на товары свои клейма и печати, он уже разбирался весьма основательно. И хоть куры были суперпроверены, над шкафом-холодильником Шая для пущей убедительности повесил портрет известного раввина. Утренний харидей оказался въедливым и настырным. Перещупав всех куриц и осмотрев все печати, он все-таки осмелился спросить Шаю: — Скажите, и откуда вы завозите свой товар? Нервы, нервы — вот куда заехал праздничный молоточек идиота. Шая сорвался: — Портрет видал? Вот от него и завожу. А умные вопросы прибереги для ешивы, нечего тут таскаться без толку и зря морочить людям голову! — Видите ли, — ответил харидей, указывая на портрет раввина, — если бы он стоял тут, а вы висели там, я бы вообще ни о чем не спрашивал. Шая, понятно, не сдержался, и харидей бежал, унося на плечах груз трехэтажного русского мата. Работать после такого не было ни сил, ни желания и, закрыв магазин, Шая вернулся домой. — Где правда? — жаловался он племяннику Моти. — Где справедливость? За что валятся несчастья на мою бедную голову? Племянник вежливо молчал. — Разве я мало делаю для Б-га? — продолжал Шая. — Цдаку, пусть не десять процентов, но даю; молитвы, пусть не все, но читаю; кошер всякий шмашер — ем. Другие и того не делают, а живут счастливо и без всяких страданий! — Много вам известно про чужую счастливую жизнь, — наконец отозвался племянник. — Про вас тоже, небось, думают: везунчик, имеет свой магазин! Работает не пыльно, захотел — открыл, захотел — домой пошел. Припомните свою жизнь в Одессе и кончайте плакаться! — Жизнь в Одессе... — мечтательно произнес Шая. — Кто-нибудь имел там представление о кашруте и его тридцати печатях, кто-нибудь спрашивал у бабы на Привозе, откуда она завозит товар? Покупали себе курицу и ели ее всю как есть — от головы до хвоста! — У курицы нет хвоста, — заметил племянник. — Кроме того, голову вам проломили все-таки в Одессе, а не в Бней-Браке. Что же касается заслуг перед Всевышним, мне они кажутся сильно преувеличенными. — Много тебе известно про чужие заслуги?! — взъярился Шая. — Да по сравнению с Одессой я сейчас просто религиозный фанатик, мракобес какой-то, прости Г-споди! — Не знаю, как по сравнению со всей Одессой, — улыбнулся племянник, — но для Бней-Брака вы еще весьма далеки от какого-либо уровня. — Ты просто щенок, мальчишка, не знаешь ни жизни, ни Торы, — в сердцах бросил Шая. — Вот встреться мне большой раввин, он бы меня понял! — Хотите, сведу вас с большим раввином? — предложил племянник. — А и сведи, — согласился Шая. Через две недели встреча состоялась. Раввин — а вернее, хасидский ребе — жил в Иерусалиме, в религиозном квартале Меа Шеарим, и Шая долго крутился по узким, кособоким улицам в поисках места для парковки машины. Дом ребе представлял собой огромное пятиэтажное здание, по пустым залам которого гулял холодный иерусалимский ветер. Вдоль стен стояли шкафы, плотно забитые старыми книгами, в толстых переплетах из кожи, почерневшей от времени и сырости. Два молодых хасида в вестибюле о чем-то тихо переговаривались между собой на идиш, но даже их негромкие голоса казались почти криком в абсолютной тишине, наполнявшей здание. — Если вы ищете ребе, — обратился к Шае один из хасидов, — так идите на последний этаж, дверь направо. Шая поднимался по лестнице и с каждым шагом словно уходил все дальше и дальше за черту иной реальности. На площадке четвертого этажа ему уже казалось странным, что в мире существует еще что-то помимо этих грязновато-белых стен, мраморных ступеней, тишины и холодного воздуха. Секретарь ребе, хасид средних лет с приветливым лицом, кратко расспросил Шаю о семейном положении, работе, здоровье детей и, молниеносно черкнув несколько строк на клочке бумаги, сказал: — Посидите пока тут, а я зайду к ребе, узнаю, когда он сможет вас принять. Передав листок Шае, он вышел в другую комнату и плотно прикрыл за собой дверь. — Это «квитл», — прошептал Моти, указывая на листок. — Ребе сначала читает его, а уже потом спрашивает сам, что сочтет нужным. Понять эти каракули невозможно; почерк докторский, да к тому же на идиш. Секретарь выскользнул из-за двери и, оставив ее полуоткрытой, сказал: — Ребе ждет. Удачи вам. Тогда Шае показалось странным, что за удача может выйти из обыкновенного разговора. Он вопросительно взглянул на Моти, но племянник состроил страшную физиономию и замахал рукой в сторону открытой двери — иди, мол, сам. Ребе сидел в глубоком кресле, вглядываясь в табличку с именами Б-га, стоявшую перед ним на большом столе, покрытом скатертью из коричневого бархата. Длинные седые пейсы с соломенным отливом, ниспадая из-под черной шляпы, сливались с бородой, такой же седой и длинной. Белый, шитый золотом халат с широкими рукавами и желтые огоньки двух свечей в массивном серебряном подсвечнике. — Садись, — сказал ребе. — Давай «квитл». Шая отдал листок и присел возле стола. Окна в кабинете были прикрыты ставнями, и все пространство мира словно бы замкнулось в промежутке между двумя язычками пламени. — Ты ищешь справедливости... — вдруг спросил ребе. Вернее, не спросил, а произнес полуутвердительным-полувопрошающим тоном. Шая даже не удивился, откуда ребе известен его вопрос. Ему представлялось естественным и нормальным, что этот человек знает о нем все. — Да, — сказал он. — Я хочу понять, почему меня преследуют неудачи, за что я страдаю?! Ребе не ответил. Он сидел, глядя на табличку, словно прислушиваясь к чему-то, и тишина, прерываемая потрескиванием фитилей, казалось, была наполнена звуками, слышимыми только ему. Внезапно глаза его начали прикрываться, голова клониться все ниже и ниже, и вдруг, опустив подбородок на грудь, ребе заснул. Шая оторопел. Он ожидал чего угодно, но только не этого. «Устал, наверное, старик, — подумал он с неожиданной нежностью, — вот и сомлел в тишине». Ребе спал так сладко и заразительно, что и Шае захотелось закрыть глаза. Несколько секунд он боролся с искушением, а потом опустил веки и погрузился в блаженную дрему. И приснился Ишаягу Райсеру странный сон. Он увидел свою смерть, похороны, плачущую жену, памятник на могиле; потом земля поплыла куда-то вбок — и он оказался на небесах. Где точно находилась комната с тремя судьями и громадными весами посередине, он не смог бы объяснить даже под пыткой, но точно знал, что дело происходит в другом мире, а эти трое — будут его судить. — Внесите грехи Ишаягу Райсера, — приказал первый судья, и ангелы в черных одеждах с трудом втащили огромный ящик, похожий на тот, в котором Шая отправлял в Израиль багаж. — Поставьте их на весы, — сказал второй судья. Ангелы заволокли ящик на одну из чаш, и он гигантской своей тяжестью словно припечатал ее к полу. — Внесите добрые дела Ишаягу Райсера, — провозгласил третий судья. Ангел в белых одеждах осторожно поставил на вторую чашу маленькую шкатулку. Стрелка даже не дрогнула. В комнате воцарилось молчание, и Шая понял, что дело принимает дурной оборот. Жуткий, невообразимый страх охватил его. Все боли и ужасы, перенесенные там, на Земле, казались пустяшными по сравнению с секундой этого страха. — Внесите страдания Ишаягу Райсера, — приказал первый судья. Ангелы в белых одеждах принялись укладывать на весы какие-то кулечки, свертки и пакеты, с появлением каждого из которых Шае становилось чуть легче. Ангелы несли и несли, и вот стрелка весов, казалось, безнадежно загнанная в угол, дрогнула и поползла к жирной красной черте, разделяющей шкалу. Стрелка подбиралась все ближе и ближе, она почти уже прикоснулась к черте кокетливо изогнутым боком, как вдруг ангелы остановились. — Почему вы стоите! — вскричал Шая. — Несите еще, скорее несите еще! В этот момент он проснулся. Тихонько потрескивали фитильки, и ребе смотрел на него ясными, спокойными глазами. — Я что-то не пойму, реб Ишаягу, — сказал он. — Вы просите избавить вас от страданий или добавить еще? На улицы Меа Шеарим уже опускались сумерки. Шая медленно брел к машине, наслаждаясь прохладным дыханием иерусалимского вечера. Стайка птиц, затеявших странную игру, привлекла внимание Шаи своим гомоном и писком. Срываясь с карнизов последнего этажа, птицы неотвратимо падали вниз, и только у самой земли, почти прикоснувшись грудкой к черному асфальту, взмывали вверх, рассекая темнеющий воздух.


Комментарии:


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции