Ах, Арбат, мой Арбат!...

На месте «монстра» стоял дом, который до революции принадлежал купцу Петру Семеновичу Тарарыкину, а по другую сторону улицы была харчевня, которую, как говорили старожилы, называли «Брагой». В 1896 г. Тарарыкин стал владельцем харчевни, одержав победу на поле… На каком — никогда не догадаетесь! На бильярдном. Он мастерски играл, блестяще владел кием, не только правой, но и левой рукой. На месте харчевни создал первоклассный ресторан, назвав его «Прагой». Бывшего владельца ресторана помнят и чтят его нынешние хозяева: одно из фирменных блюд – эскалоп от Тарарыкина.

В доме Тарарыкина большую квартиру занимала семья Льва Владимировича Моделя, а рядом на Арбате была его кондитерская, которая пользовалась популярностью. Здесь неоднократно бывал Сергей Есенин – то с Анатолием Мариенгофом, то с Айседорой Дункан. Но чаще всех сюда приходил поэт Константин Бальмонт, а он, как известно, был сторонником постоянства. Вспомните его стихи:

Всегда одно люби вино.

Всегда одну люби жену.

И там и здесь

Вредит нам смесь.

В сталинские времена кондитерскую закрыли. Ее хозяина вместе с женой выслали из Москвы. Дочку Тарарыкина Зинаиду (а его самого уже не было в живых) арестовали и уничтожили. Квартиру Моделя превратили в две «коммуналки». В одной остались кухня, ванная, туалет, а другую, где жили две его дочери Софья и Роза с мужьями и детьми, уплотнили новыми жильцами. В прихожей стояли столы с керосинками и примусами, — это была общая кухня. Один водопроводный кран на всех жильцов — здесь умывались, чистили зубы, мыли посуду. В углу прихожей за фанерной перегородкой стоял унитаз. В квартире жило семь семей.

В этой квартире я поселился после того, как моей возлюбленной Верочке — внучке Моделя и дочке врача Самуила Исааковича Дейча в Кривоарбатском переулке поставили штамп в паспорте. С тех пор почти 60 лет мы вместе.

Жили мы в одной комнате с Вериной мамой Софьей Львовной, затем прибавился еще один дорогой жилец — сынок Андрюша. Отца Веры я не застал: он умер во время войны. Язык не поворачивается назвать Верину маму тещей. Хотя всю жизнь обращался к ней на «вы» и называл по имени-отчеству, она была для меня очень близким человеком, моей второй мамой (родную маму я потерял трех лет отроду). Человек исключительной доброты, умная, заботливая, Софья Львовна была и великой труженицей. Она работала дома машинисткой (у ворот дома висела вывеска). К ней приходили известные адвокаты (И.И.Брауде, Н.В.Комодов), писатели, ученые. В здании «Праги», за углом, находилась юридическая консультация, и адвокаты превратили нашу комнату в свой филиал. Как ни придешь, в комнате сидит какой-нибудь клиент, ждет, когда ему напечатают жалобу. А то прибежит из дома, что чуть напротив, взволнованный Поль — Павел Михайлович Кондратьев, модный дамский парикмахер, чтобы помогли составить и напечатать очередное объяснение или жалобу. У него была на Кузнецком собственная парикмахерская, а теперь он стриг на дому, и его клиентами были звезды Вахтанговского театра, жены и дочки сильных мира сего. Ближе к ночи Поль стриг и завивал арбатских красавиц.

Не было в квартире и в доме человека, которого Софья Львовна чем-то обидела. Наоборот, она всегда и всем старалась помочь. Но анонимные доносы шли потоком. Дошло до того, что налог стал превышать заработок. Мы с женой уговорили ее бросить работу и снять вывеску.

Друзья очень любили застолья, которые проводились в нашей комнате. Помню, как однажды девчата стали расхваливать торт, который испекла хозяйка. В ответ услышали: «Девочки! Ведь это сделать так просто! Вы берете…» По ходу объяснения рецепта лица девиц тускнели. Рива Пропп (в дальнейшем видный хирург-онколог) произнесла: «Лучше мы к вам еще раз придем!»

Арбат был особой зоной — день и ночь из Кремля на дачу проносились машины правительственной связи, а то и сам «кормчий» в боевом окружении проносился мимо застывших в оцепенении арбатских жителей. По всей улице, у каждого дома, подворотни день и ночь дежурили люди в штатском, которых мы называли «топтунами». Ресторан «Прага» был их столовой, зоной отдыха.

Как-то, будучи в подмосковном доме отдыха, я обратил внимание на молодого парня, лицо которого мне показалось знакомым. Спросил его об этом, на что получил четкий ответ: «Вы живете в доме, что напротив «Праги». Я тотчас же вспомнил, что часто видел его у арки нашего дома. В дальнейшем мы как-то с женой шли по Арбату, и я, увидев этого парня, поздоровался, а он, как пуля, перебежал на другую сторону улицы. Я, наивный, забыл, зачем он здесь ходит.

В одном доме с нами жил Ерофей Миронович Войханский, которого и взрослые и дети звали «дядя Ероша». Он был фотографом, работал в музее истории Москвы. Свой фотоаппарат он часто использовал, чтобы запечатлеть дворовую малышню, а потом раздавал всем фотографии на память. Забавно, но я его впервые увидел, будучи мальчишкой, на новогоднем празднике.

В начале 30-х годов поступило высочайшее разрешение устраивать новогодние елки для детей. Я с товарищем попал во Дворец труда, который находился на Солянке. Из всего праздника запомнил, как стоял в очереди к фотографу. Тот, подходя к большему фотоаппарату на штативе, делал вид, что снимает, а девочка, стоявшая рядом, выдавала готовые фотографии – кому зайчика, кому мишку. Фотографом был «дядя Ероша», а девчушка – моя будущая жена.

В арбатской квартире жил двоюродный брат моей жены – Соломон Баров. На войну он ушел добровольцем, не окончив школу. Прошел сапером танкового корпуса весь путь до Берлина и Праги, был награжден орденом Славы и высокими наградами. В конце войны его мама Роза Львовна получила тяжеленную посылку из Германии. Вскрыв ее, она обнаружила массу почтовых марок, какие-то ржавые гвозди и тяжелую чугунную балку. Все марки с изображением Гитлера она сразу уничтожила. Но что за гвозди и балка? Все выяснилось, когда сын ее вернулся домой. Гвозди он взял из печей Майданека, а балку — в рейхстаге.

Сводный брат Соломона, Володя Гурвич, тоже служил в армии сапером, но уже после войны. Его мама говорила соседям: «Вовочке с армией очень повезло. Он служит на юге, небось, купается в Черном море». Когда Володя вернулся в Москву, Роза Львовна обнаружила в его вещах газету. Там была статья, посвященная подвигам сына. Оказалось, что на черноморском побережье он обнаружил и обезвредил немало мин и неразорвавшихся снарядов.

Во время хрущевской оттепели ресторан «Прага» вновь открыли для посетителей. Перед официальным приемом, когда правительственная элита должна была собраться в ресторане, к нам во двор срочно прибыла бригада рабочих. Они покрасили стены во дворе примерно таким же манером, каким это сделал Рабинович, заключивший договор с Одесским пароходством (вы, конечно, помните этот еврейский анекдот!) Они покрасили только ту часть дома, которая была видна из окон ресторана «Прага». В таком виде дом простоял много лет.

Наступили новые времена. Дом исчез. На его месте — творение новой эпохи. Нам обещают, что в таких исторических районах, как Арбат, больше не будет места «новоделам». Поживем, увидим!