Как будет на идиш «родная земля»?

Вот написал «поступок» и задумался: а как оно соотносится с моим другом Вейцманом?

И понял: очень даже соотносится.

Потому что жизнь Зиси – вся – соткана, сложена из поступков, как яркий и непростой паззл.

Он – первым из трех братьев Вейцманов – начал писать на идиш.

Впрочем, не он один, но и настоящая «могучая кучка» бессарабцев — нынешних еврейских писателей, чьи имена на слуху в современной нашей литературе: Берелэ Сандлер, сегодняшний главный редактор старейшей в мире еврейской газеты «Форвертс», поэты Мойше Лемстер, Миша Фельзенбаум, Лев Беринский, журналист и переводчик Алик Бродский.

И с ними — Зиси Вейцман, печатавшийся на идише раньше остальных, но, в отличие от них, не издавший на мамэ-лошн ни одной книжки.

В те годы гораздо удобнее и безопаснее было писать на русском языке, а не на молдавском и, тем более, не на идише.

Но они начали именно с него.

Поступок? Безусловно.

В отличие от них, я не отважился, не испытал желания писать на мамэ-лошн и в те же годы стал упражняться в стихосложении по-русски, хотя мама, коренная одесситка, уже тогда учила меня своему родному языку.

Помните, у Михаила Светлова:

К моему смешному языку

Ты не будь жестокой и придирчивой.

Я ведь не профессор МГУ,

А всего лишь скромный сын Бердичева…

Так уж случилось в моей жизни, что в те годы, когда мы познакомились с Вейцманом, я бросил кузнечный цех биробиджанского завода «Дальсельмаш» и перешел в 1971-м в редакцию «Биробиджанской звезды». Располагалась она на третьем этаже красивого здания по улице Ленина, второй этаж занимала редакция «Биробиджанер штерн» — единственной в СССР газеты, выходившей пять раз в неделю на идише под неусыпным оком мудрого редактора Наума Абрамовича Корчминского.

Именно он и сагитировал меня в 1974-м перейти из русской газеты в еврейскую. И я благодарен Корчминскому за то, что он сумел убедить меня в важности такого шага.

И вот я решился, как когда-то, примерно в те же годы, но в Молдове, решились Сандлер, Лемстер, Фельзенбаум. И – Зиси Вейцман.

О чем думает каждый еврейский мальчик, перед которым открывается мир?

Ему, конечно же, непременно надо обустроить сначала страну своего проживания, а потом – и весь мир.

Зиси Вейцман решил начать обустройство… с себя, став военным строителем.

В 1965-м его призвали в армию, а по окончании срочной службы он поступил в военно-строительное училище в Пушкино, под Ленинградом.

Потом – служба в стройбате под городом Свободным, Амурской области, не очень далеко от Биробиджана.

И это тоже была судьба.

К тому времени Зиси уже успел опубликовать первые свои стихи в журнале «Советиш геймланд» и в «Биробиджанер штерн», мы активно переписывались с ним, и, став его «личным» переводчиком, я проталкивал стихи молодого еврейского поэта в самые разные дальневосточные издания.

Однажды он приехал в Биробиджан (это было четверть века назад), появился на пороге редакционного кабинета и отрапортовал: «Старший лейтенант Советской армии Зиновий Вейцман по вашей просьбе прибыл!»

Зиси приехал с потрепанным, как у Жванецкого, портфелем, набитым ворохом мятых листков, блокнотами, бланками каких-то строительных разнарядок, на обороте исписанных его крупным и ясным почерком. Он писал не слева направо, как принято у нормальных российских людей, а справа налево, как у не совсем нормальных, то есть у еврейских поэтов…

Ярче других об этом написал один из лучших наших поэтов Мойше Тейф, которого немыслимо точно перевела Юнна Мориц:

Мое перо, как следует, плясало

И голубые буковки писало,

Отображая мыслей поворот.

О, это было очень странно, право, —

Ведь я пишу не слева и направо,

Ведь я пишу совсем наоборот.

И девочка — глаза как две пироги —

Стояла долго на моем пороге

И думала, что я сошел с ума.

Ведь там, где у меня стояла точка,

У них в диктантах начиналась строчка —

И так велит грамматика сама!

А пёрышко отчаянно плясало

И голубым по белому писало,

Отображая мыслей поворот.

Как мог ребёнку объяснить я в целом,

Что у меня на этом свете белом

Уж всё давным-давно наоборот...

Познакомившись с Вейцманом, я влюбился в его стихи – порой неуклюжие, но всегда искренние и добрые.

И как-то во время застолья спросил у него:

— Зиселэ, а зачем тебе это надо – писать на идиш? Переходи на русский!

Старший лейтенант Вейцман хмуро посмотрел на меня и сказал:

— Могу, конечно. Но не хочу.

И замолчал.

Я ждал продолжения, он это почувствовал и хитро улыбнулся:

— Давай еще выпьем. Знаешь, почему не хочу? Чтобы тебя, переводчика, не оставить без работы…

Он на самом деле не оставлял меня без работы: раз в две недели я получал от Зиси письмо с новыми стихами.

Однажды он написал: «Знаешь, сегодня была в части инспекторская проверка из Москвы. И один какой-то недоразвитый полковник Генштаба увидел у меня на тумбочке твою газету. «Что это за сионистский листок в нашей армии?!» — заорал он. Я спокойно ему ответил: «Товарищ полковник, это не сионистский листок. Это областная газета, орган Еврейского обкома КПСС». «Не знаю никаких еврейских обкомов. Их по определению в нашей стране быть не может!», — и полковник Генштаба в сопровождении младших офицеров удалился».

Спустя какое-то время Зиси Вейцман снова приехал в Биробиджан, снова читал свои стихи и среди них вдруг прозвучал заголовок одного из них – «Разговор с полковником».

— Это что, стихи про того жлоба, о котором ты мне писал? – спросил я.

— Нет, это про моего нынешнего начальника из нашей части.

Стихи были такие (я в тот же вечер перевел их на русский язык):

— Товарищ полковник,

товарищ полковник,

откуда вы родом?

Из Бельц или Ковно?

Простите меня за нескромный вопрос,

Но ваши глаза – как две черные сливы,

И если уж быть до конца справедливым –

Ваш нос так похож

на мой собственный нос...

Полковник устало сидит у стола,

Дымит сигаретой, вздыхает:

— Дела...

Скажи, лейтенантик, надежда моя —

Как будет на идиш «родная земля»?

Мне доводилось переводить многих еврейских поэтов – Эммануила Казакевича, Дору Хайкину, Бузи Миллера, Хаима Бейдера, Ицика Бронфмана, Любу Вассерман, Нохема Фридмана, Мойше Шкляра, но переводить Вейцмана было для меня не работой, а удовольствием.

Вот его «Свадьба»:

Свадьба пенилась, как пиво.

И, забыв усталость,

Все задумались ревниво:

Что кому досталось?

Приглашенным – стол богатый.

Шум и гам – соседям.

Первый тост достался сватам,

А друзьям – последний.

Мамочке – покой под старость,

Плясунам – удача.

Ну а мне —

Жена досталась.

Кто меня богаче?

Когда авантюра со строительством «стройки века» – Байкало-Амурской магистрали – благополучно лопнула, Вейцман после двадцати пяти лет службы на Дальнем Востоке оказался в 1986 году в Самаре. Служба продолжалась. В свободное от нее время он стал активистом местного еврейского общества «Тарбут лаам» («Культура — народу»), вместе с Сашей Бродом, нынешним главным московским правозащитником, основал «Тарбут» — одну из наиболее ярких в то время еврейских газет, и стал заместителем главного редактора. Возглавлял в Самаре еврейскую редакцию «Радио-7», которую по аналогии с популярным израильским радио любовно называл «Аруц шева». В 1992 году выпустил книжку стихов «Лэхаим!» в переводах на русский язык.

Своими учителями в поэзии Зиси считает Льва Квитко, Переца Маркиша, Самуила Галкина, Ицика Фефера, Моисея Тейфа и Бузи Миллера – список представительный и весьма разнообразный. Но на то он и Вейцман, чтобы собирать яркий паззл своей собственной поэзии не только из подслушанных разговоров, уличных сценок, воспоминаний детства, но и из глубокого колодца, наполненного живой водой нашей истории…

Моему древнееврейскому другу – 60. Месяц назад в далекой Самаре, на берегу Волги, он принял – наконец-то — важное решение. Он начал паковать чемоданы. Два его сына давно живут в Эрец Исраэль, и два его брата – тоже здесь. И давно здесь – уже 16 лет — его «личный» переводчик.

Когда Вейцман позвонил мне в Иерусалим из Самары и сказал об этом, я пожелал ему лишь одного – мягкой посадки в аэропорту имени Бен-Гуриона.

И он прилетел. Поселился в Беэр-Шеве – там, где давно живут его братья Арончик и Мончик.

В бараках и казармах Чегодомына, Свободного и других станций Байкало-Амурской магистрали, на моей биробиджанской кухне и в своем самарском доме офицер Советской армии и еврейский поэт Зиси Вейцман, присаживаясь к столу, царапал что-то справа налево. Иногда он смотрел в окно, курил бесконечную свою сигарету без фильтра и снова царапал в своем блокнотике:

Неужто приспела пора снегопада?

Неужто для снега приспела пора?

А мне разобраться бы в осени надо,

присесть, помолчать в тишине

у костра,

заметить бы жёсткой листвы позолоту

на белом, на первом, на чистом снегу.

Пускай, как птенец,

не привык я к полёту,

но, знаешь, уже не летать не могу.

И пусть не привык я к следам у порога,

к озябшим деревьям, стучащим в окно,

Я понял, что повода нет для тревоги.

Есть повод для снега.

Он выпал давно.

Зиселэ еще не написал своего первого и, может быть, главного стихотворения здесь, на земле Израиля. Но оно, я знаю, впереди. Он не оставит меня без работы.