Отзвуки старых мифов

Меня восхитила его цепкая память, удержавшая мельчайшие подробности истории, которая будоражила умы в конце сороковых годов прошлого века. Из уст в уста передавались слухи о том, как советский литературный бомонд вызвал «на ковер» И. Эренбурга в связи с выходом его романа «Буря». Эту книгу с дарственной надписью Ильи Григорьевича по сей день храню как драгоценную реликвию. Её выпустило издательство «Советский писатель» в 1948 году – в обстановке нарастающей травли «безродных космополитов».

Кто не знает, с каким скромным изяществом Эренбург сумел осадить и посрамить недоброжелателей?! Но впервые мне попались на глаза воспоминания человека, явившегося, по его заверению, свидетелем этого события. К. Малянтович поименно (!) перечисляет членов президиума, заседавшего на диспуте в московском ЦДРИ (Центральный дом работников искусств – Ред.). А какие у него смачные характеристики, любо-дорого читать:

«В первом ряду – раздувшийся Сафронов, рядом – богатырская фигура Первенцева, ставшего известным благодаря написанной еще до войны книге «Кочубей» (кто ее теперь помнит?). Сверкал оскалом стальных зубов, взамен выбитых в пьяной драке в «Арагви», драматург Суров. Блестел бритым черепом Бабаевский; виднелось пропитое лицо Михаила Бубенного, автора романа «Белая береза», творческий путь которого укладывался в ходившую тогда по Москве эпиграмму: «Белая береза, белая головка, белая горячка, Белые столбы…».

Малянтович живописует с точностью документальной хроники. Выступающие наперебой стараются лягнуть роман и его автора, изощряясь в обвинениях и выискивая в книге одни только недостатки. Между тем с краю (обратил внимание на детали) «в темной рубашке и сером пиджачке примостился виновник торжества – Илья Эренбург, посасывающий с невозмутимым видом незажженную трубку, словно все это его совершенно не касается.

Напряжение нарастает… Вдруг к трибуне прорывается никому не известный инженер, ветеран войны Михайлов – даже его фамилию свидетель запомнил на всю жизнь! Непрошенный гость пытается защитить понравившийся ему роман, внося неожиданный диссонанс в обличительную риторику. «Был он голубоглаз (!), русоволос, на синем бостоновом костюме пестрели планки наград…» На него все набросились, зашикали, называя дилетантом, и пристыженный инженер смутился, ушел с трибуны…

Доставлю себе и, надеюсь, читателям удовольствие изложением последовавшей затем кульминации.

– Позвольте, я прошу слова! – Голос был негромкий, но его услышали все. Пряча в карман трубку, к микрофону шел по авансцене Илья Эренбург. Критик Ермилов на правах ведущего хотел было воспрепятствовать выступлению писателя, но зал загудел: «Дайте ему слово!» «Он же автор!», «Слово автору!»… Президиум нехотя стушевался.

И вот каким было, со слов Малянтовича, обращение писателя к его гонителям:

– Я хочу искренне поблагодарить всех присутствующих, проявивших интерес к моему роману… Я внимательно выслушал все, что тут было сказано, и… принимая критику в свой адрес, тем не менее, не во всем согласен с некоторыми товарищами. И вообще я не согласен, что в моем романе все так плохо. В этом меня убеждают письма многочисленных читателей. Их так много, что захватить все просто невозможно, и я взял лишь одно, которое мне особенно дорого…

С этими словами Эренбург не торопясь вынул из внутреннего кармана пиджака бумажник и достал листок, который осторожно развернул перед собой. В воцарившейся тишине он стал читать:

«Эренбургу Илье Григорьевичу. Прочел ваш роман с интересом. Желаю дальнейших творческих успехов. С уважением – Иосиф Сталин».

Остальное легко вообразить. По залу прокатился вздох. «Хороши были физиономии в президиуме – с отвисшими челюстями, с выпученными глазами. Будто телеграммой с красным грифом Эренбург утер внезапно вытянувшиеся лица. Это стоило видеть!»

Хватит, однако, испытывать доверчивость читателей. Я был вхож в дом Эренбурга, которому многим обязан в своей жизни. И, конечно, слышал от разных людей историю о том, как провалилась расправа с писателем на так называемом диспуте. Каждый, кто ее рассказывал, особенно выразительно описывал эффект оглашения правительственной телеграммы.

Однажды я завел разговор об этом с Валентиной Ароновной Мильман, бессменным литературным секретарем и поверенной в делах Эренбурга.

– Ничего подобного не было и в помине! – ответила она. – Это просто красивая легенда, согревающая сердца почитателей Эренбурга, солидарных с ним в трудное для него время. Никакой телеграммы от Сталина он не получал, и все связанное с нею придумано.

…А как не вспомнить Аркадия Райкина, чье имя окружали мифы в разные периоды его творчества. Особо живучей оказалась молва о сорванных гастролях в Киеве. Она облетела десятки городов от Прибалтики до Дальнего Востока. Рассказывали о скандале, случившемся на концерте в столице Украины. Будто Райкин читал монолог, содержавший среди прочего вопрос: «Так кто же я такой?» Едва он произнес эти слова, как один догадливый зритель во всю мочь выкрикнул «Жид!». Артист умолк в растерянности, но быстро опомнился и покинул сцену…

Это еще ароматные цветочки по сравнению с ядовитыми ягодками других слухов о Райкине, пущенных в обращение. К ним относятся нелепые пересуды о сказочном богатстве артиста, сумевшего обмануть советскую власть. Шептались о том, что он отправил свою покойную мать для погребения в Израиль, а в гробу… припрятал большое количество бриллиантов, целое состояние. Несмотря на очевидную злонамеренность таких утверждений, многие все же принимали их на веру, ссылаясь на «надежные источники» информации.

В восьмидесятых годах, на заре «перестройки», мне довелось отдыхать в престижном санатории «Рижское взморье» Четвертого управления Минздрава Латвии. Его же издавна облюбовал Аркадий Исаакович, приезжавший сюда почти каждое лето. На этот раз наше пребывание в санатории совпало. Мы познакомились без всяких условностей, как часто бывает на курорте. При встречах беседовали на разные темы, о чем я впоследствии написал заметки «Юрмальские прогулки с Аркадием Райкиным». Они опубликованы несколько лет назад в Израиле.

Райкин не уклонился от пояснений, когда в разговоре я коснулся вышеизложенных слухов.

Абсурдные измышления, поклепы доставляли немало огорчений, признался он. Несусветную чушь наиболее ретиво распространял некий партийный лектор. Аркадий Исаакович жил тогда еще в Ленинграде, а первым секретарем обкома КПСС был Романов. Райкин выражал свое возмущение в письмах, ходил на приемы, но его протесты ни к чему не привели. Клеветники не унимались. Тогда артист решил самостоятельно бороться с порочащими его слухами, стал высмеивать их в своих скетчах прямо с эстрады. Это, и только это, положило конец «официальным» наговорам.

– А что касается Киева, – поведал Райкин, – не было там оскорбительных выкриков – были овации! Нигде, пожалуй, в другом месте меня не принимали так восторженно. Мой памятный концерт в этом городе, который проходил, кстати, под эгидой ЦК комсомола, имел грандиозный успех. По окончании зрители несли меня на руках к машине…

Слухи по разным поводам невесть как рождались, исчезали и снова оживали на огромных просторах страны. Мифы подменяли действительность и скрашивали наши будни. Всегда было о чем поговорить!..