Жмеринка-Жмеринка. Объяснение в любви

Для меня центральной улицей всегда была улица Октябрьской революции. В Жмеринке ее называли Окрев. Так и писали на конвертах: ул. Окрев, 25. Долго для меня оставалось тайной полное название улицы. Я представляла, что Окрев – это писатель, и, конечно же, с бородой, как у Льва Толстого. Одним концом Окрев упиралась в вокзальный тоннель, куда мне было строго-настрого запрещено ходить, а другим спускалась к базару. Сверху можно было окинуть взглядом всю базарную площадь, оценить, большой ли сегодня привоз. Зимой спуск с обледенелой горки был сущим наказанием, люди хватались руками за заборы, стараясь не оступиться.

Весной и осенью «большой» город Жмеринка тонул в грязи, и базарная площадь представляла бесподобную картину: покупатели пробирались через залитую жидкой грязью площадь, балансируя с кирпича на кирпич. Кто-то обязательно падал, роняя в грязь только что купленные яйца. Главное веселье начиналось, когда весь базар ловил убежавшую курицу или гуся.

Перед воротами стоял киоск «Союзпечати», где работала дочка моей няни, Большая Нина. Бабушка всегда оставляла меня в киоске, чтобы я не «месила грязь», а Большая Нина разрешала продавать старые газеты. На вопрос: «Сколько?» – нужно было отвечать: «Сколько не жалко!». Деньги за старые газеты я ссыпала в отдельную коробочку – Большая Нина собирала на приданое. Чуть дальше за базаром начиналось бывшее село Большая Жмеринка. Село это когда-то действительно было больше большого города Жмеринки.

В Жмеринке все знали друг о друге все. Стоит закрыть глаза, и слышу: «Сашка, бездельник, возьми у докторши бидончик! Занеси им на гору и поставь через забор в тенечке! Возьми еще с-под телеги потроха и пройди во двор насыпь ихней собачке!»

«Мадам докторша, вы ж помацайте, это ж не птица, а чистый конь! Вы с ее месяц будете кушать!»

«А она ейному начальнику сказала: «А какое вы право имеете мне «твою мать» говорить, вы же мне не муж!»

«У меня берите, мои яйца один в один! Как на фабрике делали!»

«Вот так она и терпит его и родит каждый год, уже деток трое!»

«Мадам докторша! Возьмите мужу рыбки! Вы ему сделаете рыбки по-еврейски – он к вам будет добрый!»

Выйти с дедушкой «в город» – а «городом» назывались две главные улицы – было упражнением по воспитанию терпения. Каждые два шага кто-нибудь останавливал «доктора» и принимался рассказывать о своих болячках: «Так вот, когда я в сортир иду по большому, оно просто екает!»

«Доктор, вот я ж думала, что двух в один год нельзя родить, а вы мне считаете в декабре! У меня Сенька январский. Может, я ешо протяну до следующего года?»

«Доктор, а собачке вы можете роды принять? Я вам заплачу, как за человека!»

«Вот я дышу, а оно не дышится и все!»

«Вы, доктор, мою болезню как-то на «л» называли, а тот доктор в железнодорожной больнице мне говорит «Сифиль у тебя!» Так я лучше к вам лечиться буду».

Меня, пятилетнюю, привезли в Жмеринку на полгода маминых курсов повышения квалификации. Отмучившись со мной неделю и устав играть в настольные игры, но не соглашаясь обучить взрослой игре в преферанс, дедушка сказал: «Ребенку нужна подруга!» Подругу мне нашли на другой же день. Мама ее, Ида, работала лаборантом в поликлинике. Дочка Иды, Клава, была годом старше, но мы быстро подружились и почти не ссорились, что между девчонками большая редкость. Бабушка Клавы, Рая, «держала ларек», т.е. работала в продуктовом ларьке, задняя дверь которого выходила на их огород. Часто, уходя от Клавы домой, баба Рая заговорщически шептала: «Скажи докторше – товар привезли». Бабушка брала торбочки для муки и крупы и вечером после закрытия ларька шла за «товаром».

Став старше, я стала «самостоятельно» ездить в Жмеринку. Поезд назывался «Жмеринка-Жмеринка» – загадка, ответа на которую не знаю до сих пор. Мама или папа сажали меня в поезд, а через час бабушка или дедушка встречали меня в Жмеринке. Однажды в больнице случилось что-то непредвиденное, и дедушка не смог меня встретить. У вагона стоял начальник вокзала и спрашивал всех выходящих: «Вы докторова внучка?». Он сам вывел меня через тоннель на Окрев: «Доктор велел отправить в нужном направлении, – сказал он. – Следуй по месту назначения».

Я бодро шагала по Окрев, пытаясь понять, что же он такое сказал про «назначение направления».

Жмеринка моего детства... Дедушка стоит у калитки; проходящие мимо мужчины снимают шляпу, женщины кланяются и говорят: «Здрасте, доктор!..»

Доктор Окс, доктор Беренштейн и директор школы Ягнетинский собираются у дедушки «на пулечку». Ожидая, пока закончится затянувшийся прием больных, они показывают мне карточные фокусы. Иногда дедушка зовет «коллег» в кабинет. Значит, интересный случай! Мне удается прошмыгнуть вместе с ними и занять свое обычное место под столом. Они долго обсуждают какое-то «ягодичное прилежание» (имеется в виду «предлежание плода» – Ред.), женщина плачет, а я под этот шум засыпаю, привалившись к тумбочке письменного стола...

Клавин папа, дядя Володя, привозит газовые баллоны, садится пить с дедушкой чай и долго ругает американского президента, кубинцев и еще каких-то «гоминданов». Звонит телефон. «Володя у вас? – спрашивает какая-то женщина. – Так вот скажи ему, что я уже слепила котлеты, а газа нет!»...

Богатый и добрый сосед, завмаг дядя Гриша, всегда угощал нас, детей, конфетами... Маруся, много лет спавшая на диване в дедушкином кабинете, собирает в сумку мои платья, ставшие за лето совсем короткими: она едет в село навестить сестру, везет ее детям подарки...

Нет, о Марусе надо рассказать подробнее.

Замуж Маруся вышла в шестнадцать лет. Василь взял ее за себя по большой любви. Как иначе объяснить, что красавец-парень, единственный сын у богатых родителей, берет девчонку из многодетной семьи, из хаты с земляным полом? Года через полтора родила ему Маруся сына, и Василь наглядеться не мог на жену и сыночка. Так и прожили они хорошо еще три года. Василь болел целый год, лежал в районной, потом в областной больнице, еще полгода в Киеве, там в Киеве и умер. За год мотания по больницам, а Маруся всегда была рядом с мужем, сынок от родителей отвык. Да и то, зачем ему, маленькому, это несчастье! Бабушка с дедушкой, Василевы родители, смотрели за внучком. Любили они его очень. А невестку, как оказалось, не любили вовсе. После похорон и поминок собрали они Марусе чемодан и выставили со двора. Все бумаги были у них готовы, дожидалися только сыновней смерти, чтобы делу дать ход.

Через месяц после смерти Василя лишили Марусю родительских прав. Так вот наказали ее за то, что до последней минуты оставалась с мужем, разделяя его страдания. Ото всех этих несчастий случился с ней тяжелый нервный припадок, и оказалась она в больнице.

Марусю привела к бабушке Марья Михайловна, дедушкина медсестра. Идти ей было некуда, трудовой книжки нет, специальности никакой, жить негде. Бабушка на другой же день устроила ее санитаркой в поликлинике. Через год Маруся окончила восьмой класс в вечерней школе и пошла на курсы медсестер, где преподавал дедушка.

Семь лет жила Маруся у дедушки с бабушкой. По совету дедушки специализировалась на детях до года. Когда врача не было, сама вела прием «здорового ребенка», взвешивая, обмеряя и записывая в карточку данные. Со временем от ее болезни не осталось и следа.

Мне Маруся отдавала всю свою нерастраченную любовь к детям. Как-то на базарной площади крепко сжала мою руку и, проследив за ее взглядом, я увидела ее бывшую свекровь и сына. Мальчик чистенький, беловолосый, сидел на прицепе для легковушки, свесив ножки, и читал книгу. Маруся быстро повернулась и потянула меня в другую сторону. «А что, – говорила она по дороге домой, – он присмотрен, ему там хорошо с этими. Куда бы я его дела, сама живу «в прыймах»? А ему там хорошо!» Уговаривала она так себя всю дорогу, а дома долго и безнадежно плакала. Изломанная, искалеченная судьба несчастной женщины, которой не простили нищеты ее детства. Б-г им судья, людям этим.

Маруся к тридцати годам вышла замуж, жила ровно, спокойно, в достатке и без большой любви. Детей у нее не было.

Хорошо помню историю неудачного замужества Большой Нины. Сердце Большая Нина отдала заезжему студенту-москвичу. Звали москвича Аркадий, был он невысок, едва ли выше самой Нины, полноватый, уже лысеющий со лба. Зато единственный в Жмеринке танцевал твист и обещал забрать Большую Нину в Москву. Свадьбу играли, конечно же, в вокзальном ресторане. Жених с невестой принимали подарки и деньги в конвертах. Подарки складывали на столик у стены, а конверты Аркадий засовывал в карман пиджака. Когда все собрались и сели за столы, а Нина Ивановна прочитала «по бумажке» напутствие молодым, все закричали «горько!..» Хватились жениха. Искали, бегали по всему вокзалу.

«Москвича ищете? – полюбопытствовал начальник вокзала. – Так от он на Будапештский сел, отошел в 6:05. Сейчас, небось, к Виннице подъезжает».

Больше всего в этой истории женскую половину населения Жмеринки удивило обстоятельство, что пресловутый жених «супружеского долга не исполнил». А ведь мог сбежать через день, или, скажем, два. «Невесту оставил, а со всеми конвертами уехал!» – возмущались женщины.

Большая Нина взяла отпуск и уехала к бабушке в город Козятин переживать. Там, переживая, она через месяц вышла замуж за козятинского учителя и привезла его в Жмеринку, где, как она сказала, «больше переспективы» – действительно, в большом городе возможностей больше.

А Жмеринка, как я уже не раз говорила, город большой.

В Жмеринке, как в любом уважающем себя провинциальном городе, был свой городской сумасшедший. Он был очень интеллигентным сумасшедшим и местной достопримечательностью. Звали его Лобек, уж не знаю, имя ли это, или прозвище, но никто его иначе не звал. Лобека любили. Сколько раз видела, как зазывали пообедать. Считалось даже, что он приносит удачу. Лобек ходил кушать не ко всем. Дразнить его было неинтересно. Мальчишки кричали ему в спину: «Лобек-псих!», а он поворачивался, снимал шляпу и кланялся: «Здравствуйте, дети!». Стареньким уже Лобек попал в больницу – к нему не прекращался поток посетителей. Когда Лобек умер, хоронили всем городом. Вместе с умалишенным Лобеком ушла, канула в лету моя сумасшедшая старая Жмеринка.

Теперь там все совсем по-другому... На месте дома, где жила подруга Клава, построили новый универмаг. Главная улица стала «пешеходной зоной», а на углу Окрев высится большой кинотеатр. И превратилась Жмеринка из уникального местечка в типовой современный районный центр.

А жаль...

Фото Сергея Давыдкова