Папа

Алик

Впервые папу Алика я увидел, когда мне не было и десяти лет. Он был постоянным свидетелем наших баталий, которые происходили в шахматном кружке кишиневского Дворца пионеров. Папа регулярно приводил туда своего сына, впоследствии ставшего моим близким другом. Алик был моим соперником, с которым за шахматной доской мы сражались не на жизнь, а на смерть. Помню, как его отец пристально наблюдал во время нашей игры за перипетиями борьбы. Переживания папы отражались на его лице, он огорчался, если Алик проигрывал, и был бесконечно счастлив, если сыну удавалось победить.

Но в любом случае папа был безупречно сдержан и корректен, никогда не позволял себе вмешиваться в наши непростые отношения. Справедливости ради надо сказать, что выиграть у Алика было непросто. Он уже тогда был очень одаренным, лет в 7 или 8 его показали в шахматном сюжете знаменитого киножурнала «Новости дня». В более зрелом возрасте Алик завоевал титул чемпиона Молдавии по шахматам.

Еще в юности я уехал из Кишинева, виделись мы редко, потом в конце 80-х семья Алика переехала в США и только в 2005 году, будучи у них в гостях в Сиэтле, я услышал от папы Алика подлинную историю его жизни и судьбы.

Рассказывает ветеран Второй мировой войны, старший сержант Меер Гойхман

Детство

Родился я в августе 1917 года в небольшой деревне в Бессарабии (Восточная Европа), которая, начиная с XVI по XX века, поочередно переходила к Молдавии, Оттоманской Империи, России, Румынии и, наконец, к Советскому Союзу.

После 1812 года Бессарабия вошла в состав России, и евреи из Польши, Латвии, Волыни и других районов начали туда переселяться. Вероятно, среди них были предки моих родителей. Большинство оседало в городах, но некоторые оставались в деревне. Бабушка и дед занимались выращиванием табака, отец был огородником, работал бригадиром у одного помещика. После перехода Бессарабии к Румынии (1920) прошла аграрная реформа. Все крестьяне, и мой отец в том числе, получили земельный надел, часть помещичьего огорода. Это был участок в два гектара, примыкавший к небольшой речушке, используемой для полива огорода. Родители были не очень образованными, трудились от рассвета до заката – выращивали помидоры, капусту, лук, перцы и другие овощи. Мы с сестрой помогали им. Наше благополучие зависело от капризов погоды. В засушливые годы весь урожай пропадал, ирригационная система была неэффективной. А когда целыми днями шли проливные дожди, речка заливала наш огород, и наш труд тоже пропадал зазря.

Очень хорошо помню нашу деревню: на триста молдавских – всего четыре еврейские семьи. По ночам деревня погружалась в темноту, изредка в каком-то окне вспыхивал огонек. Всю ночь был слышен лай собак.

Овощи с огорода продавали на рынке, везли в другую деревню за 15 км. Чтобы попасть на рынок рано утром, выезжали ночью на повозке, запряженной двумя лошадьми. Часов не было, время определяли по Большой и Малой медведице, а в те ночи, когда небо было затянуто тучами, часами нам служили петухи.

Родители не имели возможности дать нам образование. К счастью, в ближайшем городе жил дядя с женой, вполне обеспеченные люди, но бездетные. Ко мне они относились как к родному, оплачивали расходы за обучение в гимназии и позднее – в университете. Они помогли и родителям перебраться в город. Но так как родители весной и летом ухаживали за огородом, в городе они жили только зимой.

Так продолжалось до тех пор, пока Советы не оккупировали Бессарабию. Когда в июне 1940-го Красная Армия вошла в Бессарабию, мне было 23 года. Русского языка я практически не знал, так как среднее и высшее образование получил в королевской Румынии.

Похоронка

Через год началась война. В первые дни войны я находился в Кишиневе. Атмосфера в городе тогда была очень тревожная. По радио непрерывно напоминали о светомаскировке. В городе было много осведомителей, которые ночью ракетницами указывали цели для бомбардировок. Через несколько дней я вернулся к родителям в город Оргеев. По-видимому, из интересов безопасности, нас, бессарабцев, которые прожили только один год при советской власти, в армию не призывали. Вместе с родителями и сестрой на двуконной упряжке отправились с потоком эвакуированных на восток. На переправе через Южный Буг, у населенного пункта Александровка (Одесская область), я был задержан заградительным отрядом. Здесь попрощался с родителями и с этого момента потерял с ними связь. Тогда мне казалось, что навсегда.

Только благодаря Б-гу я остался жив и почти невредим (если не считать 15 дней пребывания в военном госпитале в Ростове с обмороженными пальцами ног). После войны узнал, что родители, эвакуированные в Киргизию, на один из своих бесчисленных запросов получили ответ, что я пропал без вести на фронте в декабре 1941-го. Этот пожелтевший листок хранится у меня до сих пор. Они горько оплакивали потерю любимого сына…

На войне, как на войне

А я в это время воевал. Рядовым сапером прошагал весь юг Украины, Северный Кавказ, а потом назад – до Сталинграда. Потом была Белоруссия, Польша, Восточная Пруссия и последняя точка – Кенигсберг (Калининград).

Не могу не упомянуть о повседневном опасном труде саперов по обезвреживанию мин противника, по минированию переднего края обороны, ночью, на ничейной земле, где до траншей противника другой раз менее полукилометра, кругом свистят пули и надо устанавливать противотанковые мины. До конца дней буду помнить помощника командира взвода, бесстрашного сибирского парня Золотарева, погибшего в Польше. Нас в группе было девять человек. Мы должны были выйти на опушку леса, где на земле лежали, примерно, три десятка немецких противотанковых не извлекаемых мин (взрывающихся при малейшем прикосновении), и подорвать их. К несчастью, Золотарев не успел дойти до укрытия, как прогремел взрыв…

В памяти сохранился и такой случай. Однажды вызывают меня срочно в штаб батальона. «Быстро сдай оружие. Сейчас машина едет в штаб армии, в Белосток. Направляешься на курсы младших лейтенантов» Через день – приемная комиссия, генерал, несколько полковников. «Откуда родом, сержант Гойхман?» – спрашивает генерал. – «Из города Оргеева, Бессарабия», – отвечаю. Меня подзывает к себе один полковник из комиссии, видимо, из контрразведки, и спрашивает, не состоял ли я в сионистских организациях. Отвечаю: «Нет, не состоял». Но видимо, я не внушал доверия у офицеров в приемной комиссии. На следующий день увидел себя первым в списке не допущенных к занятиям. Но и в этом случае Б-г был на моей стороне. Внизу была приписка: получить сухой паек и догнать свою часть. А наш батальон уже пересек границу Восточной Пруссии. Догонять пришлось на попутках. Как-то машина остановилась у только что организованной военной комендатуры приграничного немецкого города Ортельсбург. На улице возле комендатуры военный комендант (после я узнал его имя – майор Романенко) разговаривал с местным немцем. Я прислушался. Майор, с явным украинским акцентом, говорит: «Не понимаю». А я немецким владел свободно и предложил майору свою помощь. «А ты что здесь делаешь, сержант? – спросил он. – Догоняю свою часть. – Считай, что уже догнал. Останешься в комендатуре в качестве переводчика».

Так я прослужил до самого конца войны.

Победа

Хорошо помню тот знаменательный день. Майор Романенко вошел в здание комендатуры и приказал останавливать все военные машины, проезжающие мимо. После этого вышел на улицу и громко объявил об окончании войны и полной капитуляции немцев. Началась стрельба в воздух, объятия. У всех появилась надежда на скорую встречу с родными и близкими.

Примерно в июле-августе 1945-го я был направлен в распоряжение Главного управления военных комендатур 3-го Белорусского фронта. Служил переводчиком в Кенигсберге, затем в комендатуре других населенных пунктов. Демобилизовался в декабре 1945-го в звании старшего сержанта. Во время войны был награжден Орденом Отечественной войны, боевыми и юбилейными медалями.

В декабре 1945 вернулся в родной Оргеев. Вышел из автобуса, у того самого места, где был наш дом. Дом был полностью разрушен…

К счастью, вскоре на улице появился один из наших соседей, молдаванин Исидор Бутучел. Он рассказал, что родители вернулись в Оргеев, сестра работает на почте главным бухгалтером. Через полчаса вижу – по улице бегут мать, отец и сестра.

Нет слов, чтобы описать встречу с родными у руин нашего дома, через четыре года после того, как они меня похоронили…

В ту первую ночь, когда мы, наконец, нашли друг друга, они не сомкнули глаз – охраняли мой сон. Совсем, как в песне на стихи Алексея Фатьянова:

Соловьи, соловьи,

не тревожьте солдат,

Пусть солдаты немного поспят…

Записал Александр ЕШАНОВ, Россия – США, Сиэтл