Смерть свидетеля
Он сел за стол, включил компьютер и принялся просматривать поступившую с утра информацию. Дело о наркомане Пинкасе ведет инспектор Бернштейн. Дело о пропавшем телевизоре ведет Горелик, старый знакомый, ставший теперь подчиненным... Тоже возможны сложности, но оставим на потом.
А это что? Убийство на улице Соколов... Зихрони поручил инспектору Кантору. Четвертый день расследования. Результатов нет…
Беркович потянулся к телефону, но в это время в кабинет быстрым шагом влетел инспектор Кантор — улыбчивый, пухлый, как Карлсон — «мужчина в самом расцвете сил».
Несколько минут спустя Беркович понял, что с Кантором они сработаются — он прекрасный профессионал, и не его вина, что убийство бармена еще не раскрыто.
Арон Хагай, 45 лет, холостяк, бармен из ресторана «Эксцентрик», был убит сутки назад в своей квартире на улице Соколов. Полиция сразу же связала это преступление с другим эпизодом — за три дня до убийства Хагая в «Эксцентрике» произошла сцена, напомнившая посетителям известные американские триллеры с участием Шварценеггера или Сталлоне. В разгар вечернего веселья в зал вошел неизвестный, спокойно миновал несколько столиков — возможно, хотел поужинать. К нему поспешил метрдотель, но не успел сделать даже двух шагов — из-за столика у окна поднялся высокий мужчина лет пятидесяти, пришедший с дамой, и бросился к задней двери, которая вела на кухню.
Все дальнейшее произошло в считанные секунды и ввергло посетителей в шок. Вошедший поднял руку, в которой оказался пистолет, раздался не очень громкий хлопок, и мужчина, торопившийся скрыться в кухне, повалился на один из столиков, едва его не опрокинув. Убийца же спокойно повернулся и вышел из ресторана.
Полицию вызвал метрдотель, и инспектор Кантор с опергруппой был на месте минут через десять после убийства. С опознанием убитого проблем не оказалось — во-первых, в кармане лежало портмоне с удостоверением личности, во-вторых, дама, с которой он пришел поужинать, тут же объявила, что это никто иной, как Моше Хескин, известный в определенных кругах профсоюзный деятель, а, в-третьих, Хескина опознали еще два посетителя ресторана, имевших с ним дело.
Не оказалось проблем и с дамой — бывшей оперной солисткой, потерявшей голос и перешедшей недавно под покровительство трагически погибшего Хескина. Даму звали Элизой Штингерман, держалась она неплохо, пока давала нужные полиции показания, после чего неожиданно упала в обморок и очнулась лишь в больнице «Ихилов», куда ее доставили на «скорой».
А вот с убийцей получилась неувязка.
— Эти свидетели! — воздев очи горе, воскликнул инспектор Кантор. — Почитайте, старший инспектор... Свидетели. Лучше бы их вообще не было! Двадцать три человека — и все описывают убийцу по-разному. Одни — как высокого молодого человека, другие — как мужчину среднего роста и средних лет, третьи говорят о том, что было ему лет пятьдесят. По одним показаниям, убийца черноволос, по другим — лыс.
— Видимо, играло роль освещение, — сказал Беркович. — Если смотреть с одного места, может показаться, что...
— Все это понятно! — воскликнул Кантор. — Извините, что перебиваю. Факт остается фактом — никаких надежных улик. Кроме одной, но очень важной — похоже, что убийцу узнал бармен, этот самый Хагай.
— Почему вы так думаете?
— Хагай с самого начала вел себя странно. Утверждал, что видит убийцу впервые, описания давал противоречивые, хотя со своего места должен был прекрасно его разглядеть. К тому же, как оказалось, Хагай прекрасно знал убитого — этого Хескина, — у них были общие дела.
— Какие могут быть общие дела у бармена и профсоюзного деятеля? — удивился Беркович.
— Это мы раскопали довольно быстро, — кивнул Кантор. — Обычная коррупция. Хескин брал взятки за то, что помогал устраивать людей на высокие должности в государственных компаниях, а Хагай был посредником и получал свою долю. Бармен ведь имеет дело с множеством людей, они с ним делятся своими проблемами, человеком Хагай был общительным...
— Схема понятна, — сказал Беркович.
— Хагая я допросил позавчера, раньше просто времени не было, там два десятка свидетелей, к тому же бармен трое суток не работал... В общем, я снял с него показания в пятницу, и мне показалось, что он темнит. О взятках мы уже знали, поскольку об этом сказали, во-первых, два свидетеля, опознавших Хескина, во-вторых, на Хагая как на посредника показал один из посетителей «Эксцентрика». Вот материалы допросов, посмотрите, старший инспектор...
— Да, я вижу, хорошая работа. Насколько я могу судить, вы пришли к выводу, что Хескина убил кто-то, имевший с ним прежде дело.
— Именно. Там ведь еще был и шантаж. Вот, посмотрите, показания Ицхака Бен-Михаэля... Его в тот вечер не было в ресторане, это уже другая линия допросов, я нашел восьмерых, дававших взятки Хескину через Хагая. Видите ли, Борис... Хескин не брезговал шантажом.
— Это все не доказано, — вздохнул Беркович. — Наверняка все это — и взятки, и шантаж, — имело место, но пока это только показания одних против других.
— И убийство Хагая, — напомнил Кантор. — Он был жив и здоров, пока я за него не взялся. Пока не раскопал, что он — звено в этой цепочке. Он единственный из свидетелей, который не только знал Хескина и все его делишки, но имел дела и с «клиентами» Хескина, и, следовательно, мог знать убийцу.
— Довольно рискованно, — заметил Беркович, — входить в зал, где сидят десятки людей, и у всех на глазах стрелять. Маску нацепил хотя бы.
— Голливуд! — хохотнул Кантор. — Знаете, эти истории с масками — больше кинотрюки, в реальности мало кто из преступников пользуется маской, она мешает, в маске неудобно прицелиться, можно не попасть, а опознание... Ну, вы ж видите, что это такое — показания случайных свидетелей. Отца родного многие не узнали бы в этом хаосе.
— Я все понимаю, — улыбнулся Беркович горячности инспектора. — И все-таки риск быть узнанным слишком велик. Если, конечно, это был не наемный убийца, которого действительно никто узнать не мог. В том числе, кстати, и Хагай, и это обстоятельство опровергает версию о киллере.
— Безусловно! — воскликнул Кантор. — Убийца понял, что узнан, и убил Хагая. К сожалению, мне не пришло в голову задержать бармена — в камере он остался бы в живых и дал показания.
— У вас не было оснований для задержания, — покачал головой Беркович. — Я так понимаю, что вы намерены допрашивать всех, кого удастся обнаружить из возможных жертв шантажа Хескина?
— А что остается делать? По-моему, один из них — убийца и Хескина, и Хагая.
Беркович кивнул. Расстались они с Кантором довольные друг другом. Оставшись один, Беркович первым делом позвонил жене — Наташа обиженно сказала, что устала ждать звонка, но вполне понимает, как муж занят...
— И конечно, ты сегодня придешь позже обычного, — закончила Наташа. — У тебя ведь масса дел.
— Почему же? Вернусь вовремя.
— Да? Приготовить твое любимое рагу?
— И салаты, хорошо?
— Будет сделано! — воскликнула Наташа.
Положив трубку, Беркович задумался. Он перелистывал лежавшее перед ним дело и думал о том, что, скорее всего, ни он, ни Кантор не обратили внимания на какую-то маленькую деталь в свидетельских показаниях. Не нравилась Берковичу версия Кантора. Странно — если убийца Хескина понял, что бармен его узнал, почему ждал трое суток, прежде чем явился к Хагаю домой и пристрелил его? И почему Хагай открыл убийце дверь? Он понимал, что за дверью стоит человек, способный убить. Ведь Хагай узнал убийцу Хескина и молчал именно потому, что боялся его. Так, во всяком случае, следовало из версии инспектора.
Странно все это, нелогично. С другой стороны, иной версии просто не существует. Сам Хагай в шантаже не участвовал, взяток не брал — был посредником и получал свою долю. Убивать его имело смысл только в том случае, если он мог дать свидетельские показания, но почему тогда никто не трогал его целых три дня? Не мог же убийца Хескина знать, что именно говорил Хагай в полиции! Свидетелей убирают быстро или не убирают вообще.
Если, конечно...
«Нет, это глупое предположение! — подумал Беркович и сам себя одернул. — Что значит — глупое? Если возникло предположение — значит, нужно его проверить. Глупое оно или нет — будет видно. Глупое — забудем. А если...»
Перелистав несколько страниц и сделав выписки, Беркович потянулся к телефону.
Инспектор Кантор вошел в кабинет Берковича, когда часы показывали три минуты седьмого. Рабочий день закончился, Беркович надевал куртку, предвкушая ужин с бокалом вина в обществе любимой жены и сына, которого Борис не видел со вчерашнего утра — вечером, придя с работы, он лишь поцеловал уже спавшего Арончика...
— Вы его вычислили! — воскликнул Кантор. — Черт возьми, Борис, это была блестящая идея.
— Я вычислил? — удивился Беркович. — Да я до сих пор не знаю, о ком идет речь.
— О Залмане Финкеле, конечно!
— Какой еще Финкель? Впервые слышу эту фамилию. А, вспомнил! Это новый управляющий в «Хеврат мекомот», упоминается у тебя на шестой странице в числе друзей Хескина. Недавно с ним познакомился и...
— Вот именно! — воскликнул Кантор. — Недавно познакомился — и такой карьерный взлет.
— Думаешь, дал взятку?
— Думаю — да. И более того: на сына Финкеля у нас есть досье — два года назад привлекался за хранение и распространение наркотиков. Отделался тремя месяцами условно. И думаю — после этого вовсе не завязал.
— Та-ак… — протянул Беркович. — Иными словами, шантаж со стороны Хескина?..
— Как и во многих других случаях.
— Не доказанных, — вставил Беркович.
— Не доказанных, — согласился Кантор, — но алиби на вечер убийства Хескина у Финкеля-старшего нет.
— А на то время, когда был убит бармен?
— Сейчас проверяется, мне должны позвонить.
— Не сходится, — вздохнул Беркович. — Бедняга Хагай сам открыл убийце дверь, значит, по крайней мере, знал в лицо.
— Я понял, — перебил Кантор. — Объясняю. Вы были абсолютно правы: проблема не в том, что Хагай узнал в ресторане убийцу Хескина и потому сам поплатился жизнью. Все действительно оказалось наоборот: бармен не узнал этого человека, он видел его впервые в жизни! Именно поэтому его и нужно было убрать.
— Странное рассуждение, верно? — усмехнулся Беркович. — Обычно случается наоборот.
— Но не в данном случае! Как рассуждал убийца? Полиция в любом случае выйдет на версию коррупции и шантажа — она очевидна, других мотивов для преступления нет. А раз так, то будут работать через бармена, который проворачивал все дела как посредник. Бармен знал всех, с кем имел дело, в лицо. Но был один-единственный человек — Финкель, — которого Хагай не знал. И если бы бармен заявил в полиции, что он никогда прежде не видел убийцу Хенкина, то какой вывод мы должны были сделать?
— Либо наемный киллер... — начал Беркович.
— Либо Финкель, третьего не дано! — подхватил Кантор. — Вот почему нужно было убрать бармена — потому что он убийцу не узнал, вот в чем дело!
— Это вы мне объясняете? — усмехнулся Беркович, и Кантор смутился:
— Извините, — сказал он, — конечно...
— Так, — сказал Беркович. — И почему же Хагай открыл дверь убийце, хотя лично его не знал, а в ресторане видел впервые в жизни и при обстоятельствах, которые исключали желание дальнейшего знакомства?
— Финкеля-старшего Хагай действительно никогда прежде не видел, а вот с младшим встречался неоднократно.
— Наркотики?
— Конечно. Когда судили младшего Финкеля, Хагай проходил по делу свидетелем, надежных улик против него в то время не оказалось.
— А сейчас?
— Сейчас — да, в квартире обнаружен тайник и тридцать граммов кокаина. Толку-то... Хозяин убит, по делу о наркотиках его уже не возьмешь.
В кармане у инспектора телефон начал выводить марш тореадора, и Кантор поспешно достал аппарат и приложил к уху.
— Понял, — сказал он, послушав, — еще минута, и я спускаюсь.
— Так, — повторил Беркович. — Что с алиби?
— Сержант Охана доложил: у Финкеля-младшего есть алиби на тот вечер, когда убили Хескина, а у Финкеля-старшего алиби на вечер убийства Хагая.
— И круг замыкается, — задумчиво произнес Беркович. — Мы изначально ошиблись, полагая, что убийца был один.
— Вы? — хмыкнул Кантор. — Это я ошибся, а вы меня ткнули носом в это противоречие.
— Нет, — покачал головой Беркович. — Я тоже сначала решил, что действовал один человек. И меня смущало, почему же Хагай впустил его в квартиру. Теперь понятно.
Он поднял взгляд на электрические часы, висевшие над дверью.
— Черт! — вскричал старший инспектор. — Я обещал жене, что буду дома вовремя! Извините, Давид, побегу...
Беркович натянул куртку, подхватил кейс и... остановился на пороге.
— Черт! — еще раз сказал он. — Так хочется поставить в этом деле точку... Когда будешь задерживать эту парочку? Время дорого.
— Сейчас и поеду. Мои люди уже в машине, ждут, когда я спущусь.
— Я с вами, — решительно произнес старший инспектор. — Только жене позвоню, чтобы не волновалась.
Он достал из кармана телефон и внутренне поежился, представив, какой голос будет у Наташи, когда он скажет, что и сегодня, в такой день, он придет домой позже обычного. Хотя — что значит «позже обычного»? Для кого-то обычно возвращаться с работы в шесть и усаживаться за стол во главе семьи. А кто-то обычно возвращается в полночь или вовсе утром. В последние месяцы Беркович обычно приезжал с работы к десяти или, в лучшем случае, к девяти часам. Значит, если рассуждать правильно, то сегодня он собирался вернуться гораздо раньше обычного, а получится, что вернется, как всегда. Все в мире относительно.
— Наташа, — сказал он, услышав в трубке голос жены, — извини, не получается прийти раньше обычного, вернусь как всегда. Не сердись, хорошо?
Комментарии:
Добавить комментарий:
Добавление пустых комментариев не разрешено!
Введите ваше имя!
Вы не прошли проверку на бота!