Сила Молитвы

Михаэль ворвался в синагогу в величайшем возбуждении. Глаза его бегали, рот кривился, а потное лицо раскраснелось. До миньяна, как обычно, не хватало одного человека и поэтому появление Михаэля оказалось как нельзя кстати. Старики прекратили разговор и начали занимать свои места, готовясь к молитве. Михаэль подскочил к габаю, ухватил его за рукав и, судорожно глотая воздух, еле выговорил:
– Ре-е-б Берл! Немедленно… прошу вас… прямо сейчас… я хочу сменить имя.
Реб Берл, уже привыкший к эксцентричной манере «хосида*», отреагировал весьма прохладно. Для начала он высвободил свой рукав из пальцев Михаэля, поправил пиджак, несколько раз проведя по нему ладонями, и только после этого спросил:
– А почему такая спешка?
– Опасность для жизни! — воскликнул Михаэль.
– А до шабеса нельзя с этим подождать? Вот будем читать Тору, вызовем тебя, и поменяешь себе имя. Только зачем это нужно? Михаэль очень красиво и достойно звучит. Моего деда звали Михаэлем.
– Реб Берл, я же объясняю, смертельная опасность! Чрезвычайные обстоятельства.
– Ну какие такие у тебя могут быть чрезвычайные обстоятельства, — не повышая голоса, продолжил реб Берл, беря в руки молитвенник. Судя по всему, он собирался начать «Минху», оставляя за бортом ахи и охи Михаэля.
– Послушайте! — тот понизил голос и заговорил свистящим шепотом. — Полчаса назад я потерял свою сумку. Вернее, ее у меня украли.
– Если ты будешь менять имя после каждой потерянной вещи, — флегматично начал реб Берл, но Михаэль не дал ему договорить:
– Да не в сумке дело. В ней лежал второй том «Архипелага».
– Чего-чего? — недоуменно переспросил реб Берл.
Михаэль огляделся по сторонам и уже шепотом произнес:
– «Архипелаг ГУЛАГ», Солженицына. В сумке лежал.
– Неосторожно, — укоризненно покачал головой реб Берл. — Но не смертельно. Мало ли кто мог потерять сумку с антисоветской литературой.
– Да в том то и дело, что в ней остался мой пропуск на «Эльфу»! — трагическим голосом вскричал Михаэль.
Михаэль работал технологом на вильнюсском заводе, производящем электродвигатели и магнитофоны, название которого послужило поводом для Элиэзера присвоить своему постоянному оппоненту уничижительное прозвище Эльф.
– А вот это уже плохо, — посерьезнел реб Берл. — По-настоящему плохо.
– А я о чем говорю!
– Может, ты ее дома оставил или на работе?
– Какое на работе! — Михаэль огорченно махнул рукой. — Я пошел на рынок за покупками. Завернул на минуту к реб Зусе, поздороваться, потом по рядам двинул, стал прицениваться. Увидел классные яблоки, поставил сумку возле себя, начал выбирать. А ремень, ремень локтем прижимаю, чтоб не стащили. Вдруг чувствую — нет ремня. Обернулся — и сумки нет. А вокруг, главное, никого, ни души. Я один у прилавка этого стоял, иначе бы не стал сумку с плеча снимать. Если она попадет туда…. — Михаэль указал подбородком на стену, на которую всегда указывали в синагоге, пресекая ненужные разговоры. Имелось в виду, что у стен есть уши, и не символические, а электронные, причем хорошего качества.
Реб Берл помолчал с минуту, потом медленно произнес:
– Не знаю, что тебе и сказать, ингалэ**. Я слышал о таком обычае — менять имя в минуту опасности, но как это делается, никогда не видел. А у каждого дела есть свой порядок и время. Если действовать наобум, то можно навредить, а не помочь.
– Да чего там наобум! — настаивал Михаэль. — Вынесем свиток Торы, положим на биму, как в субботу, потом… э-э-э-э… — тут он посмотрел на реб Берла, ожидая помощи, но тот лишь пожал плечами. — Ну, э-э-э, скажем, что говорят в таких случаях.
– Вот я и не знаю, что говорят, — ответил реб Берл. — И свиток Торы просто так вытаскивать из арон-акойдеш не позволю. Помолиться за тебя — помолимся. И ты сам Б-га проси, чтобы все устроилось. Но свиток Торы — нет, не позволю.
После «Минхи» настырный Михаэль все-таки уломал реб Берла открыть арон-акойдеш. Он погрузился в него до пояса, приник губами к свитку Торы и долго шептал что-то, содрогаясь всем телом.
Не успели затвориться створки арон-акойдеша, как на пороге комнаты возник реб Зуся. На его плече висела синяя спортивная сумка с надписью «Динамо».
– Мишка здесь? — спросил он реб Берла.
Тот молча указал на Михаэля, трепетно задвигающего бархатный занавес на арон-акойдеше. Услышав голос реб Зуси, он обернулся и, издав хриплый вопль, напоминающий победный клич ирокезов, бросился к нему.
– Где вы ее нашли?!
– А я и не искал. Ты когда ко мне в будку пришел, сам за дверь ее и поставил. А потом убежал так стремительно, что даже не слышал, как я тебя зову.
Михаэль схватил сумку, набросил ремешок на плечо, взвизгнул молнией, быстро пробежал пальцами по содержимому и со вздохом облегчения рухнул на лавку.
Когда мы вышли из синагоги, он совсем оклемался и даже стал насвистывать какую-то песенку. Мы пересекли проходной двор, и вышли в скверик перед зданием бывшего юденрата***. Место под скверик в этом густо застроенном районе Вильнюса образовалось во время боев в гетто. Уничтожая бойцов сопротивления, немцы взрывали целиком дома, из которых велся огонь.
Стоял теплый вечер, по улице, весело переговариваясь, спешили парни и девушки, возвращаясь после вечерних лекций в университете. Мы уселись на скамейку под фонарем, напротив выкрашенного в желтый цвет здания юденрата. Вечерний ветерок чуть раскачивал фонарь, и длинные тени танцевали по блестевшему булыжнику мостовой.
– Подумать только, — сказал Элиэзер, — вот из этих самых ворот выходил глава виленского юденрата, Яков Генс. Топал своими сапогами по этим самым булыжникам, направляясь с очередным докладом в гестапо. Интересно, он молился Б-гу? Хотя бы в тот день, когда знал, что идет в гестапо в последний раз?
– Как же, молился… — проворчал Михаэль. — Дьяволу он молился, составляя списки для очередной акции.
– Не так все просто, — возразил Элиэзер. — Генс фигура совсем не однозначная. Но я не это хотел сказать. Вот перед нами те же камни, возможно, те же деревья, стекла в домах наверняка те же самые, что были в гетто, а теперь мы сидим тут, словно в мире ничего не изменилось.
Мы помолчали.
– У каждого времени свои законы, — наконец произнес я. — И свои воспоминания. Подпольщики, проходя по этой мостовой, вспоминали, наверное, Виленского Гаона. И молились о спасении, в память о его заслугах.
– Не шибко им помогли эти заслуги, — буркнул «хосид».
– Кончайте спорить, — встрепенулся Элиэзер. — Не о том речь. В синагоге я хотел рассказать Михаэлю историю про его сумку. То есть не совсем про сумку, а о просьбах по ее поводу, да совсем забыл. Хорошо, ты заговорил про время и напомнил. Рассказать?
– Валяй, — благодушно согласился Михаэль. Он перекинул ремень от сумки через грудь, наподобие патронташа, и крепко прижимал ее локтем, боясь выпустить из рук даже на секунду.
– Вчера прочитал, — слегка красуясь, начал Элиэзер. Он целыми днями просиживал на женской половине синагоге, читая старые книги. — Эта история произошла много лет назад с Рамбамом. Большую часть жизни Рамбам прожил в Каире и долгие годы был личным врачом и советником султана. Рабочий день советника начинался на рассвете: после утренней молитвы Рамбам спешил во дворец. Евреи и неевреи, ищущие его совета и помощи, выстраивались вдоль улиц, по которым он проходил. Рамбам на секунду останавливался возле каждого и заглядывал в глаза. Этого ему было достаточно для вынесения диагноза. Если Рамбам знал, как помочь больному, он объяснял ему, как приготовить лекарство или какой способ применить для спасения от хвори. Если же не знал — молча шел дальше.
Как-то утром Рамбам задержался возле одного пациента немного больше обычного. «Вам не нужна моя помощь, — наконец произнес он. — Вы совершенно здоровы». — «Но Ребе, — вскричал пациент, — я не могу ни есть, ни спать!» Рамбам еще внимательно оглядел его. «Я не нахожу у вас никакого недомогания, — повторил он спустя минуту. — Расскажите, что с вами происходит». — «Я меламед из небольшого городка под Каиром. Многие годы зарабатывал свой хлеб, хоть тяжело, но достойно. А за последнее время в наш городок перебрались трое других меламедов, и они отбили у меня весь заработок. В итоге я не могу есть, потому, что остался без работы, и не могу спать из-за бесконечных жалоб жены». — «Вот вам мой совет, — сказал Рамбам. — Возьмите тыкву, заверните ее хорошенько в ткань и запрячьте в самом дальнем углу подвала. Если вы сумеете хорошо ее сохранить, она принесет вам богатство».
Не чуя под собой ног, помчался меламед домой, купил на рынке самую красивую, самую большую тыкву, тщательно укутал в свой субботний халат и запрятал в подвале. Несколько месяцев подряд он каждый день проверял тыкву. Честно говоря, он ожидал чуда: из тыквы начнут сыпаться пиастры, или она превратится в золотой слиток, или еще что-нибудь в таком духе. Но ничего не происходило, тыква оставалась тыквой, и меламед начал подозревать, что Рамбам попросту отделался от него, дав такой странный совет.
Наступила зима, и султан тяжело заболел. Каких только снадобий не применяли врачи, что только не пробовали — все без толку. Наконец пригласили главного врача — еврея. Хотели, разумеется, обойтись внутренними египетскими силами, но не получилось. Рамбам осмотрел султана, поставил диагноз и назначил лечение. Для приготовления лекарства требовалась свежая тыква. Не сушеная, а свежая, сочная, крепкая тыква. Но где взять такую посреди зимы? Разослали гонцов по рынкам, обошли всех зеленщиков. Увы, того, что требовалось, не сумели отыскать. Тогда визирь повел огласить на площадях всех городов Египта приказ султана: каждый, у кого есть свежая тыква, обязан доставить ее во дворец. А тому, кто ослушается — секир-башка.
Вытащил меламед из подвала свою тыкву и отвез ее в Каир. Из нее приготовили лекарство, и султан через три дня полностью выздоровел. В честь чудесного спасения от болезни он закатил роскошный пир и пригласил на него меламеда. Посреди пира, благостный после вина и кальяна, подозвал султан меламеда и милостиво промолвил: «Проси, чего хочешь». — «О светлейший султан, — пролепетал меламед, — одного я прошу: прикажи, чтобы в моем городке право обучения детей было только у меня одного».
Султан нахмурил брови. «У меня сегодня хорошее настроение, — сказал он меламеду. — Я хочу награждать своих поданных, а ты просишь наказывать. Если я выполню твою, просьбу, все учителя в твоем городке останутся без работы».
Меламед открыл было рот, но визирь сделал знак, и слуги тут же подхватили его под руки. «Все, — подумал меламед, — сейчас потащат в подвал, шнурок на шею — и конец». Но слуги вежливо проводили его на место и оставили в покое.
На следующее утро меламед снова стоял на улице, поджидая Рамбама. Выслушав его рассказ, Рамбам огорченно покрутил головой: «Глупец! У султана было хорошее настроение, ты мог попросить десять тысяч пиастров, открыть большой хейдер и нанять всех меламедов твоего городка». — «Что же теперь делать, Ребе?» — вскричал меламед. «Подожди год. Когда султан устроит благодарственный пир в память своего выздоровления, явись во дворец и напомни, что не получил награду за тыкву». Меламед так и сделал и был щедро вознагражден.
Вот ты, Михаэль, — закончил свой рассказ Элиэзер, — прибегаешь во время «Минхи» и лезешь со всякой ерундой. Тебе, наверное, кажется, будто твои проблемы очень важны, даже опасны для жизни, а со стороны ясно видно, что это, во-первых, не проблемы, а так, мелкие недоразумения, а во-вторых, они явно не ко времени. И просить нужно не о них, а о более важных, значимых вещах.
– Ко времени или не ко времени, — забормотал, поднимаясь. Михаэль, — мелкие недоразумения, большие специалисты… Когда речь идет про другого человека, у тебя сразу находится масса рецептов и полезных советов. Тебе эти вещи кажутся незначимыми, а мне представляются важными и весомыми.
– Ну и как хочешь, — Элиэзер тоже поднялся со скамейки.
Тени на мостовой качнулись, словно недоумевая. Из открытого окна на втором этаже дома доносились звуки работающего телевизора: «Московское время двадцать один час. Вы смотрите программу “Время”».
Мне с Михаэлем было по пути до ратуши. Тут наши пути расходились: он шел налево по Музейной, а я продолжал свой путь через площадь, к небольшой улочке, убегающей в гущу старого города. Протягивая на прощание руку, Михаэль победоносно улыбнулся и сказал:
– А ведь сработала моя молитва. Еще как сработала!
– С чего ты взял? — удивился я.
– Ты что, не видел? Я еще не успел закрыть арон-акойдеш, как Всевышний уже привел ко мне реб Зусю вместе с сумкой.
Крыть было нечем. Мы распрощались. Михаэль, насвистывая, двинулся по Музейной, а я побрел через площадь, пытаясь представить, чьи ноги ступали по ее выщербленным камням на протяжении стольких веков.
Янкл МАГИД, Израиль

*Хосид (хасид) — сторонник хасидизма.
**Ингалэ (идиш) — ребенок, деточка.
***Юденрат — органы еврейского самоуправления, созданные фашистами в еврейских гетто во время Второй мировой войны.