«Сын раввина»

Окончание. Начало в № 985
Егор Францевич Канкрин подверг сокрушительной критике действия тогдашнего министра финансов Д.А. Гурьева (он, между прочим, вошел в историю как изобретатель знаменитой «гурьевской каши»). Когда в 1823 году Гурьев был отставлен от должности и на пост министра финансов назначили Канкрина, последний с удивительной последовательностью и только ему присущей энергией стал проводить в жизнь собственные экономические теории, не отступая от них ни на йоту. И никто так долго не оставался на сем посту в России, как Канкрин, — 21 год! 
В каком же состоянии досталось новоиспеченному министру государственное хозяйство империи? Можно без преувеличения сказать, что положение дел было катастрофическим. К 1821 году общий долг государства составлял 408 млн руб. При этом расходы все увеличивались, доходы же сокращались; дефицит равнялся иногда седьмой части всех доходов; мануфактурная промышленность не развивалась; дешевизна хлеба вела к разорению сельских тружеников; торговые обороты внутри страны были ничтожны; обороты внешней торговли упали со 130 до 92 млн руб. Вместе с тем произошел значительный отток металлических денег за границу; ценность же ассигнационного рубля упала до 25 копеек. Потому-то не было никакой прочной денежной единицы: бумажные деньги и медная монета постоянно колебались в цене. И главное — денег в государственной казне вовсе не было.
В первую голову Канкрин направил усилия на борьбу с дефицитом бюджета и на создание новых денежных запасов. С неослабевающей стойкостью отражал он все покушения на казенное добро, причем сам работал по 15 часов в сутки: выявлял взяточников, беспощадно расправлялся с казнокрадами, всегда умел доказать, что то или иное дело требует меньших затрат, чем запрашивают. В результате он сократил бюджет военного министерства на 20 млн руб., бюджет министерства финансов — на 24 млн руб. Только за первые годы правления он сократил расходы на одну седьмую и скопил государству капитал в 160 млн руб.
Стремясь создать денежные запасы, Егор Францевич прибегал подчас к таким экономическим мерам, которые сам в принципе не одобрял. Так, в 1827 году он ввел откупную систему на винную торговлю, о чем в сердцах говорил: «Тяжело заведовать финансами, пока они основаны на доходах от пьянства». Однако именно в результате сей меры прибыль возросла с 79 до 110 млн руб. Он увеличил ввозные таможенные пошлины, в результате чего доходы казны возросли с 31 до 81 млн руб. Подобный протекционизм был в то время полезен для развития слабой отечественной промышленности, хотя (и это Канкрин понимал) в дальнейшем отсутствие иностранной конкуренции могло бы принести экономике империи ощутимый вред. 
Исключительное внимание уделял он и горнодобывающей промышленности, доходы которой увеличились с 8 до 19 млн руб., а добыча золота увеличилась с 25 до 1 тыс. пудов. Составил он и «Инструкцию об управлении лесной частью на горных заводах хребта Уральского, по правилам лесной науки и доброго хозяйства», которой суждено было стать лучшим для того времени учебником лесного хозяйства. Сия инструкция касалась многих частных вопросов, например, вопроса о возращении дубовых низкоствольников на корье для дубления кож. При нем было создано и Алешковское лесничество, призванное сдерживать расширение Алешковских песков — крупнейшего песчаного массива в Европе.
Егора Францевича можно с полным основанием назвать ревнителем российского просвещения. «Россия совсем не имеет располагающего средними теоретическими знаниями класса людей, который ей крайне нужен в самых разнообразных отраслях труда», — писал он знаменитому ученому-натуралисту А. фон Гумбольдту. И показательно, что Канкриным был основан Петербургский практический технологический институт, обустроен и расширен Лесной институт, который современники так и называли: Канкринополь. По его инициативе обрели жизнь Горный институт, Горыгорецкий земледельческий институт. Он покровительствовал рисовальным школам при Академии художеств с одним из первых в Европе гальванопластическим отделением; Третьей московской гимназии; школам торгового мореходства в Петербурге и Херсоне; мореходным классам в Архангельске и Кеми. При этом Канкрин открывал специальные классы для девушек, что было тогда существенным нововведением. 
При свойственной ему бережливости министр никогда не жалел денег на нужды образования. «Да, батюшка, я скряга — на все, что не нужно», — любил повторять он. Канкрин организовывал обучение за границей молодых россиян, следил за последними зарубежными промышленными новинками, устраивал выставки для соревнования между фабрикантами, — словом, пускал в ход все средства, чтобы двинуть вперед русскую промышленность. Он основал «Горный журнал», «Коммерческую газету»; благодаря его инициативе издавалась и «Земледельческая газета», редактором которой был назначен бывший директор Царскосельского лицея Е. Энгельгардт, хорошо знакомый с вопросами сельского хозяйства. Для того чтобы эта газета стала общедоступной, Канкрин выделил на нее пособие из казны, так что годовая подписка обходилась в сумму менее рубля. Он также добился того, что среди корреспондентов газеты было немало крестьян, которые сообщали о своих практических опытах по сельскому хозяйству. В этой же газете была напечатана статья Канкрина о разделении России на пояса по климату, обратившая на себя внимание ученых Европы. 
Егору Францевичу удалось убедить Николая I пригласить в Россию А. фон Гумбольдта. На его путешествие в районы Урала, Рудного Алтая и Каспийского моря были ассигнованы значительные суммы, причем на каждой почтовой станции ученого-натуралиста ожидала смена лошадей; а там, где того требовали условия безопасности, сопровождал военный конвой. Результатом экспедиции явилась монография «Центральная Азия», явившаяся крупным вкладом в науку XIX века. «Вам я обязан, — писал Гумбольдт Канкрину в 1829 году, подводя итоги своего путешествия по России, — что этот год вследствие огромного числа идей, собранных мною на громадном пространстве, сделался важнейшим в моей жизни». Но год этот оказался важнейшим и в жизни Канкрина, ибо именно тогда император пожаловал его графским титулом. И на это событие откликнулся Гумбольдт: «Этот внешний блеск будет напоминать потомству достопамятное время, когда под Вашим руководством русские финансы процветали...» — писал он новоиспеченному графу. И слова эти дорогого стоили! 
В 1832 году Егор Канкрин стал кавалером высшего российского ордена — Св. Андрея Первозванного, как это значилось в наградном листе, за «управление министерством финансов, отличную благоразумную попечительность и непоколебимое рвение к благоустройству сей важной части государственного управления, за многие полезные предначертания, точное исполнение оных и бдительный надзор...». В 1834 году он получил алмазы к этому ордену. 
В 1838 году Канкрин читал лекции по финансовой науке наследнику престола Александру Николаевичу, будущему Александру II (напечатаны в 1880 году под заглавием «Краткое обозрение российских финансов графа Е.Ф. Канкрина»).
Но наиболее заметной вехой в истории России явилась предпринятая Канкриным денежная реформа 1839–1843 годов. В июне 1839 года был обнародован указ, в котором провозглашалось: «Серебряная монета впредь будет считаться главной мерой обращения. Ассигнации будут считаться впредь второстепенными знаками ценностей и их курс против серебряной звонкой монеты один раз навсегда остается неизменным, считая рубль серебра за 3 р. 50 к. ассигнациями». Канкрин рассудил за благо учредить специальную кассу, которая выдавала желающим депозитные билеты взамен монеты, с обязательством по первому требованию вернуть серебряные деньги. Он добился того, что этот депозитный фонд стал пользоваться доверием у населения и быстро рос; когда же он достиг суммы в 100 млн руб., то был торжественно перевезен в Петропавловскую крепость в присутствии сановников и представителей дворянства и купечества. Сия торжественная процедура знаменовала собой отказ России от бумажно-денежного обращения и установление в ней серебряного монометаллизма. Наконец, в 1843 году состоялся манифест о полном уничтожении ассигнаций и замене их кредитными билетами: 596 млн руб. ассигнациями были обменены на 170 млн руб. кредитными билетами.
Как известно, авторитарный Николай I требовал от своих министров не самостоятельных действий, а строгого подчинения и выполнения собственных приказаний. А Канкрин, являя собой пример личности яркой и самобытной, был исключением: император даже допускал возражения с его стороны и прислушивался к нему, прекрасно понимая, что другого такого государственного мужа ему не найти. Николай I прощал Канкрину его неопрятную шинель, панталоны, заправленные в голенища сапог, шерстяной шарф, обвязанный вокруг шеи, хотя от других требовал неукоснительного соблюдения всех правил ношения военной формы. Однажды он сделал Канкрину замечание, на что последний ответил: «Ваше Величество не желает, конечно, чтобы я простудился и слег в постель; кто же тогда будет бюджет сводить?» Император не только смирился с его неаккуратностью в одежде, но и, сам не терпя курение, разрешал Канкрину на докладах попыхивать своей трубкой, набитой дешевым табаком.
Егор Францевич не был человеком светским, избегал официальных приемов, балов, празднеств, но был страстным любителем поэзии, музыки, архитектуры. Истый меломан, Канкрин сам играл на скрипке. Его перу принадлежит оригинальный труд «Элементы прекрасного в зодчестве» (1836). Несмотря на затворнический образ жизни, он нередко принимал у себя литераторов — любил вести беседы с А.С. Пушкиным, П.А. Вяземским, В.Г. Бенедиктовым и др. Канкрин писал театральные рецензии, а также повести и рассказы, которые вышли в 1844 году под общим заглавием «Фантазии слепого»; регулярно вел дневник. 
Человек завидного остроумия, он в своих высказываниях так и сыпал образами, метафорами, меткими сравнениями и сопоставлениями. По сему поводу сохранилось множество анекдотов. Рассказывают, что однажды Канкрин жаловался императору, что в одном наказе, в обсуждении которого он сам принимал участие, много огрехов. «Почему же ты не возражал против наказа во время его обсуждения?» — спросил государь. «Ваше Величество, — ответил Канкрин, — читали так скоро, точно охотились за бекасами: параграфы, как бекасы, летели во все стороны. Один-другой подметил и подстрелил на лету, а прочие пролетели мимо». В другой раз Егора Францевича спросили, почему он никогда не бывает на похоронах. Он ответил: «Человек обязан быть на похоронах только один раз: на своих собственных». Как-то раз, когда некто с гордостью рассказывал о своем честном поступке, Канкрин заметил: «Он мог бы с таким же основанием хвалиться, что не родился женщиной». Когда ему предложили написать свою автобиографию, он сказал: «Я слишком правдив, чтобы наслаждаться чувством своей правдивости»...
В 1844 году из-за тяжелой болезни Канкрин вынужден был уйти со своего поста. Но и после отставки он не сидел без дела: продолжал работу над завершением главного своего труда «Экономика человеческого общества и финансовая наука одного бывшего министра финансов». Он умер в Павловске 9 (21) сентября 1845 года. Незадолго до кончины оставил в дневнике такую запись: «В течение всей моей жизни, в веселые и горестные дни, я стремился лишь к одной цели: делать людям добро, содействовать успехам, заимствовать полезное, распространять знания и цивилизацию. Те, кто меня знает, могут сказать, достиг ли я чего-нибудь и в какой мере»...
Но вернемся к национал-патриотам, которые более всего озабочены химическим составом крови этого выдающегося деятеля, а не его реальными заслугами перед Россией. Так, русский эмигрант Питирим Сорокин в своей книге «Россия и Соединенные Штаты» (1944) прямо называет его евреем; и другой националист также говорит о нем как о «еврее-графе Канкрине». На самом же деле Егор Францевич с его четвертушкой еврейской крови вовсе не ощущал своей принадлежности к отверженному народу. Более того, он и не испытывал особой симпатии к иудеям. Американский исследователь М. Станиславский в своей книге «Царь Николай I и евреи» (1983) отнес его к числу традиционалистов-прагматиков, которые, хотя и не были согласны с некоторыми репрессивными мерами царя, в целом разделяли его шовинистические взгляды. 
Но в том-то и сила еврейских генов, что они, помимо воли, властно и неумолимо проявляются и через несколько поколений! «Канкрин действительно соединял в себе много характеристических черт еврейского племени, — отмечает историк Р. Сементковский, — у него был живой темперамент, чрезвычайно острый ум, он любил науку и литературные занятия и в то же время отлично уяснял себе требования реальной жизни, был чрезвычайно практичен, расчетлив и вместе с тем увлекался поэзией, искусством, любил прекрасное во всех его проявлениях, а сам производил далеко не эстетическое впечатление как своими резкими, угловатыми манерами, так, главным образом, небрежностью в костюме». 
А потому, когда Канкрина облыжно называют «сыном раввина», не будем спешить с опровержениями. Ведь подобное «разоблачение» ведет к результату, прямо противоположному задаче, которую вроде бы ставят перед собой иные «патриоты». Вопреки им все больше людей начинают понимать, что вклад евреев в российскую историю и культуру поистине неоценим. 
 

Лев БЕРДНИКОВ 
США