В преддверии замысла

…В августе 1934 года на Первом съезде советских писателей Николай Бухарин после своего блестящего доклада был подвергнут остракизму рядом поэтов, среди которых были Демьян Бедный, Сурков, Безыменский, Кирсанов. Они предъявляли претензии по пунктам его доклада. На третьем месте стоял вопрос: почему товарищ Бухарин «на вершинах советской поэзии видит Сельвинского и Пастернака?!»*
Но имя Сельвинского оказалось в центре внимания гораздо раньше — уже в 1928 году сам Всеволод Эмильевич Мейерхольд взялся за постановку его пьесы «Командарм-2». Вокруг этого разгорелись даже не споры, целые битвы, куда втянуты были, конечно, кроме Мейерхольда, Маяковский и Луначарский. Последний выступал как антагонист. Стоит добавить, что Владимир Маяковский был на стороне Сельвинского, правда, не без протекции Мейерхольда. У молодого поэта был мощный адвокат в лице самого Мастера: «…Я схватился за эту пьесу, потому что она дает возможность проветрить воздух на сцене, мы наконец получим совершенно изумительный язык. У нас нет трагедий, — здесь есть попытка создания трагедии, это настоящая трагедия»**.
В своей речи 4 мая 1929 года на художественно-политическом совете ГосТИМа (Государственный театр им. Мейерхольда. — А.Е.) Всеволод Эмильевич сказал еще много хороших слов в адрес пьесы, написанной «великолепно льющимися стихами», закончив свою речь призывом: «…Мы не можем потерять Сельвинского как драматурга»***.
Премьера спектакля «Командарм-2» состоялась 24 июня 1929 года во время гастролей ГосТИМа в Харькове (художники спектакля В.Э. Мейерхольд (план) и С.Е. Вахтангов (разработка), композитор В.Я. Шебалин).
Уже спустя 80 лет после той премьеры режиссер и писатель Михаил Левитин рассказывал: «…этой пьесой — «Командарм-2» — в 1960-е годы я пытался увлечь Юрия Петровича Любимова, Сергея Иосифовича Юткевича, Рубена Николаевича Симонова.
Рубену Николаевичу я читал пьесу у него дома. Два с половиной часа, в белом костюме, в белой рубашке с черной бабочкой, он с изумительным вниманием слушал мое чтение. У меня был интерес к этим стихам, вообще к пьесам в стихах. Она поразила меня своим строем. Это был мой театр. Это была пацифистская пьеса, с попыткой остановить войну, изменить ход событий хрупким человеком — Оконным (главный герой пьесы. — А.Е.).
Юткевич пригласил меня ставить пьесу в Студенческом театре МГУ, которым тогда руководил, но из-за отказа исполнителя главной роли (В. Шестакова. — А.Е.) постановка сорвалась.
Любимов с интересом расспрашивал, буквально допрашивал, как я буду ставить пьесу. Я рассказывал ему, как во время ожидания боя солдаты стреляют по скифским каменным бабам. Помню, я был очень увлечен великолепными стихами, ритмами, наделенными мощными страстями персонажами».
Надо же, это спустя более 30 лет после премьеры в Харькове опять надо было пробивать, убеждать, доказывать. Мейерхольду это было даже проще, чем совсем еще юному режиссеру.
Но мы говорим о поэте. Значит, должны быть стихи. Много стихов.

Да, я был счастлив! Ну, конечно, счастлив.
Безумно счастлив! Девятнадцать лет —
И ни копейки. У меня тогда
Была одна улыбка. Все богатство.

Вам нравятся ли девушки с загаром
Темнее их оранжевых волос?
С глазами, где одни морские дали?
С плечами шире бедер, а? К тому же
Чуть-чуть по-детски вздернутая губка?
«Севастополь», 1944 г.
А еще, гораздо раньше, он писал:

Вылетишь утром на воз-дух,
Ветром целуя жен-щин, —
Смех, как ядреный жем-чуг,
Прыгает в зубы, в ноз-дри...
.............
Смех золотого разли-ва,
Пенистый, отлич-ный.
Тсс... брось: ну разве прилично
Этаким быть счастливым?
.............
А у меня в подъязычьи
Что-то сыплет горохом,
Так что легкие зычно
Лаем взрываются в хохот...
«Юность», 1917–1929 гг.
 

Почти биографическая справка.
Каждый из этих фактов требует самой тщательной разработки.

Первое стихотворение Ильи Сельвинского «Бой» было напечатано в газете «Евпаторийские новости» в 1915 году, ему едва исполнилось шестнадцать. Прежде чем стать Поэтом, ему еще предстояло перепробовать и испытать немало.
Сельвинский жил в Евпатории, где окончил в 1915 году городское училище, а в 1919 году с золотой медалью — гимназию. Во время каникул Сельвинский много странствовал, был юнгой, рыбаком, портовым грузчиком, актером в бродячем театре, борцом в цирке. В период Гражданской войны примкнул к отряду анархистов Маруси Никифоровой, а после его разгрома вступил в Красную гвардию. В 1919 году поступил на медицинский факультет Таврического университета в Симферополе. В 1921 году переехал в Москву, учился на отделении права факультета общественных наук Московского университета, которое окончил в 1923 году. С 1922 года Сельвинский работал в Центросоюзе, затем в Сельсоюзе, а в 1928–1932 годах — в Союзпушнине, благодаря чему объездил почти всю страну — среднерусскую полосу, Урал, Крайний Север и Дальний Восток, Киргизию, Камчатку. Как корреспондент газеты «Правда» в 1933–1934 годах участвовал в экспедиции по Северному морскому пути на пароходе «Челюскин». (Эти трудные, но очень интересные, насыщенные многими впечатлениями поездки, несомненно, творчески питали Сельвинского. Важно подчеркнуть его юмор.)
Недаром храню я, житель земли,
Морскую волну в артериях
С тех пор, как предки мои взошли
Ящерами на берег.
А те из вас, кто возникли не так
И кутаются в одеяла,
Все-таки съездите хоть в поездах
Послушать шум океана.
Пароход «Совет»,
Японское море. 1932 г.

Литинститут. Это важнейший этап в жизни Ильи Львовича. Он стал не только литературным гуру таких впоследствии выдающихся поэтов, как Давид Самойлов, Борис Слуцкий, Михаил Кульчицкий, Сергей Наровчатов, Павел Коган, но вместе с ним они отправились записываться в ополчение в первые дни войны. Этот факт подчеркивает огромный масштаб его личности. По воспоминаниям Г. Шерговой, все семинаристы «еще с довоенных времен несли Мэтру на суд свои стихи, шли на выучку». Об этом же пишет в своих мемуарах Д. Самойлов.
Профессор Юрий Борисович Борев, посещавший семинар Ильи Сельвинского, рассказывал, что тот умел завораживать не только чтением стихов, когда «в его голосе умещалось все — и власть соборного органа и доверительность ученической скрипочки. В движениях же чтеца властвовали повадки его любимых героев — медвежья ленца и свирепая грациозность тигра» (Г. Шергова. Мемуары), но и очень интересной методикой занятий.
Вспоминает Юрий Борев: «…Обычно в других семинарах занятия сводились к двум компонентам. Во-первых, слушались стихи или проза, а после обсуждения всем семинаром руководитель высказывал свое мнение. Во-вторых, руководитель семинара вел со студентами общие беседы об искусстве. Но Сельвинский не ограничивался только этим.
К примеру, он неожиданно объявлял: сегодня все пишем сонет или, скажем, эпиграмму, мадригал, оду, балладу. Таким образом, происходило освоение не только разных размеров или ритмов, но форм и жанров. И после подробного пояснения особенностей той или иной формы оставлял студентов наедине с чистым листом бумаги».
Были у Ильи Львовича и свои теоретические разработки. Так, например, он объяснял различия в использовании метафор в восточной поэзии и русской или западноевропейской. Кроме вдохновения, он придавал большое значение поэтической технике:
Поэт, изучай свое ремесло,
Иначе словам неудобно до хруста,
Иначе само вдохновенье — на слом!
Без техники
нет искусства.
Есть опасность утонуть в материале. «Улялаевщина», «Пушторг», «Умка — белый медведь», огромный пласт лирической поэзии, прекрасные сонеты, переводы из древнегреческих поэтов — это как пещера Али-Бабы. Что выбрать из этих драгоценностей? Сложнейшая биография Поэта, мощный пресс, который давил целое поколение «неканонизированных» сегодня поэтов. А ведь русская поэзия, не только Серебряного века, но и более поздняя — самое впечатляющее явление в мировом литературном процессе первой половины ХХ века. Права Галина Шергова, утверждающая в мемуарах: «Как бесхозно-преступно, что наши «вольные» постсоветские времена справедливо канонизировав имена Цветаевой, Ахматовой, Пастернака, Мандельштама (главным образом за их судьбу), предали забвению или невежественной иронии творчество Маяковского, Сельвинского, Багрицкого, Антокольского, Тихонова (периода «Орды» и «Браги»), Заболоцкого и многих достойных. Молодые уже не знают их, о них».
Нужно всеми средствами возвращать их поэзию. Только услышав стихи, молодые узнают ее, поймут и примут:

Я никогда в любви не знал трагедий.
За что меня любили? Не пойму.
.............
А между тем была ведь Беатриче
Для Данте недоступной. Б-же мой,
Как я хотел бы испытать величье
Любви неразделенной и смешной,
Униженной, уже нечеловечьей,
Бормочущей божественные речи.
Сонет
Пушкин верил, что воздвиг себе поэтический памятник, но и идущие за ним, имеют право в это верить:
Обычным утром в январе,
Когда сине от снежной пыли,
Мне ящерицу в янтаре
На стол рабочий положили.
.............
Ей сорок миллионов лет,
За ней пожары и сполохи!
О, если б из моей эпохи
Прорвался этот мой сонет
И в солнечном явился свете,
Как ящерица, сквозь столетье.
Сонет

Александр ЕШАНОВ, Россия

_______________
* В. Каверин. Эпилог. Издательство «Вагриус», 2006 г. Стр. 200.
** В. Мейерхольд. Статьи. Письма. Речи. Беседы. Часть 2, стр. 180.
*** В. Мейерхольд. Статьи. Письма. Речи. Беседы. Часть 2, стр. 181.