Владимир Штернфельд и его «звездное поле»

Фамилия Штернфельд у многих ассоциируется с романом Алексея Толстого «Петр I». Там описывается, как артиллерийский инженер Штейтнер фон Штернфельд вручил молодому Петру аттестат, где высоко отзывался о способностях Петра Михайлова к артиллерийским наукам. И первое, на что обращаешь внимание в кабинете президента ООО «ШТЕРН» Владимира Давидовича Штернфельда — большой портрет российского царя Петра I. Совпадение это или случайность — до конца выяснить не удалось. Зато в беседе Владимир Давидович рассказал много интересного о своей жизни: как он больше полугода находился в камере с зэками-рецидивистами, о непростых взаимоотношениях отцов и детей в отдельной взятой семье, о роли евреев в строительстве Москвы, о том, как он стал обладателем пепельницы швейцарского бизнесмена и многом другом. А поводом для нашей встречи послужил 10-летний юбилей Федеральной еврейской национально-культурной автономии (ФЕНКА). В этой организации г-н Штернфельд является председателем президиума Попечительского совета. Более того, по его инициативе реорганизуется Московская еврейская автономия.

– Владимир Давидович, начнем с вашей фамилии. Она переводится как «звездное поле»?
– Да, именно так. Фамилия немецкого образца, мои родители были выходцами из Польши. Сейчас модно заниматься поисками родословной. Так вот, выяснилось, что в Польше есть такая деревня, которая называется Штернфельд. Там шесть домов, в которых жили несколько Штернфельдов. Наша фамилия достаточно редкая, и все ее обладатели являются родственниками — в той или иной степени.
– Значит, у вас большая семья?
– Да нет. Что же осталось от этой семьи? Во время войны были уничтожены 42 человека. К тому же, учитывая наши «святые» времена, люди старались таких фамилий не давать, пытались как-то уйти от этого.
– Ваш кабинет украшает портрет Петра I. Существует ли какая-то семейная легенда, связанная с этим выдающимся реформатором?
– Легенды нет, но историю появления этого портрета я вам расскажу. В 1990-х годах наши эмигранты из Америки хотели устроить выставку русского мундира, экспонаты им удалось вывезти за рубеж. Но места для выставки они никак не могли найти. Я им помог, и выставка прошла в Центральном доме Советской Армии. А мне в подарок за содействие преподнесли этот портрет.
– Расскажите, пожалуйста, о своих родителях.
– Мои родители были долгожителями: мама умерла в 92 года, отец, Давид Ильич Лайнер — в возрасте около ста лет. Мама, ее звали Анна Иосифовна, меня, как всякая еврейская мама, конечно, любила, но моим воспитанием занималась бабушка Эсфирь, которую я с теплотой вспоминаю до сих пор. Бабушка была уникальным человеком: умным, образованным, эрудированным. А мама работала, содержала семью — с отцом у них жизнь не сложилась.
– Ваш отец был металлургом?
– Да, он из этой династии, преподавал в Московском институте цветных металлов и золота (сегодня — Московский институт стали и сплавов. — Л. Т.).
– Что вы помните о своем детстве? Бабушка соблюдала какие-то еврейские традиции?
– Вы понимаете, что в те времена соблюдать традиции было достаточно сложно. Правда, бабушка раза два-три водила меня в синагогу. И даже в тот день, когда гостьей синагоги была Голда Меир. Она родом из Польши, а выходцы из Польши друг друга знали. Но, слава Б-гу, бабушка не смогла подойти к Голде Меир и не беседовала с ней, а то мы имели бы большие неприятности. Бабушка знала иврит, у нее были молитвенники на иврите, она молилась, особенно в Судный день — Йом-Кипур.
Еще из детства помню, что мама устроила меня в знаменитую 110-ю московскую школу, в которой учились дети высокопоставленных людей. Я дружил с сыном Буденного, Сережей. Учился у нас Кончаловский. Мне он был несимпатичен, потому что как только ему ставили двойку, он падал перед учительницей на колени и просил, чтобы она исправила оценку. Тогда он был не Андроном Кончаловским, а Андреем Михалковым.
– А чем занималась Анна Иосифовна?
– Матушка была достаточно грамотным человеком. Она знала английский, французский, немецкий (немного) и польский языки. Во время войны работала в Министерстве внешней торговли и принимала корабли по ленд-лизу. В начале войны мы были эвакуированы в Казань, где ее определили на авиационный завод. Его возглавлял брат Кагановича, которого Сталин потом расстрелял. Когда маму отозвали в Москву, она стала работать в Министерстве внешней торговли до тех пор, пока там не начали избавляться от евреев. Сия участь не обошла и мою маму, она, бедная, полгода была безработной и очень переживала. Но в тот период жизни случилась совсем другая история. Пока мама не работала, а отец платил нам алименты, мы каждый раз выигрывали по облигациям. Меня сажали проверять таблицу, и я регулярно находил наши выигрыши, которые в те годы были значительными. Как только мать устроилась на работу, мы выигрывать перестали. И как это объяснить?..
– Я знаю, что вы сильный духом человек, вам удавалось выходить из очень трудных ситуаций. Расскажите об этом.
– Какие там трудные ситуации! Ну раз в тюрьме посидел, другой раз друзья обманули. Знаете, я не вижу в жизненных перипетиях какого-то ужаса. Я считаю, что жизнь идет по синусоиде. Если что-то случилось, значит, надо искать выход из положения. Мне запомнилась на всю жизнь такая история. Когда моя мама работала в Министерстве внешней торговли, у нее был начальник по фамилии Новоселов. До этого он много лет проработал в Штатах. И в конце 1940-х рассказывал, как в Америке хорошо, какой там высокий жизненный уровень и прочее. Его забрали, и стали вызывать на «беседы» маму. В течение полутора месяцев, каждый раз в 12 часов ночи, за ней приезжала машина и забирала ее в КГБ. Она рассказывала, что относились к ней вежливо, не били, но требовали одно: «Скажите правду, что он говорил. Потому что такие-то люди, Иванов, Петров, Рабинович, рассказали…» Она отвечала: «Он при мне не говорил ничего подобного». Ей говорили, чтобы она подумала о сыне и матери, которых тоже могут сослать. Но она стояла на своем. Приезжала мама домой, конечно, в ужасном состоянии, а к 11 утра шла на работу. И выдержала этот удар! Возможно, генетически я от нее унаследовал порядочность и силу воли.
– Расскажите какой-нибудь случай из своей жизни, когда вам удалось переломить ситуацию.
– У меня случился конфликт с директором предприятия, на котором я работал. А он был в близких отношениях с семьей одного из руководителей страны и имел возможность устранить мешавшего ему человека. Ему мешал я. Так во время предварительного следствия я попал в Матросскую тишину, в камеру к рецидивистам. Я сумел через какое-то время стать там кем-то вроде старосты. Мне удалось там остаться самим собой, сохранить человеческое достоинство и вызвать у сокамерников искренне уважение. В результате судебного разбирательства меня освободили прямо из зала суда, что было довольно редким случаем в те времена.
Впоследствии я семь лет работал с Юрием Чурбановым (муж Галины Брежневой. — Л.Т.), меня попросили помочь ему встать на ноги после тюремного заключения, а потом мы с ним ездили по тюрьмам и помогали заключенным. Так что мой опыт общения с зэками мне пригодился. Какие бы трудности в моей жизни ни выпадали, я всегда оставался самим собой, считая, что самое важное для человека — сохранить уважение к самому себе.
– Давайте поговорим о вашей профессиональной деятельности. Расскажите о роли евреев в строительстве Москвы.
– Если говорить о судьбе и о Б-ге, то в каждого человека Он заложил что-то — во мне определенно есть гены производственника. В течение пяти лет я был первым замом Владимира Ресина. Руководителями многих строительных трестов Москвы были евреи. Думаю, причина в том, что евреев не принимали на работу ни в атомную энергетику, ни в другие подобные отрасли. Самые талантливые все же попадали туда, а остальные шли либо в здравоохранение, либо в строительство. Поэтому евреев в строительстве много и встречаются такие уникальные личности, как Ресин, который всего себя отдает строительству, любит это дело и болеет за него. Я благодарен судьбе, что свела меня с этим человеком и на протяжении пяти лет я мог перенимать у Владимира Иосифовича все самое лучшее. Меня еще в советское время попросили заняться цементом, с тем чтобы бесперебойно обеспечить строительный комплекс этим «строительным хлебом». Так, начиная с 1988 года, я принимаю активное участие в развитии цементной отрасли.
– На ваш взгляд, существует ли проблема отцов и детей?
– Я думаю, что эта проблема существует во все времена и в любой семье. У меня, к примеру, не получается выстраивание ровных отношений с детьми. Я, конечно, их и воспитывал, и помогал, и лечил, и все остальное. А теперь, когда дети стали взрослыми людьми и у них есть свои дети и даже внук появился, я не всегда чувствую душевное взаимопонимание. Наверное, я вообще тяжелый человек, который все мерит высокими мерками. Например, мы с сыном вместе работаем, но я отношусь к нему, как к любому другому сотруднику, хотя он прирожденный грамотный бизнесмен. Однако по мере того как я старею, а дети взрослеют, шероховатости в отношениях стираются. Наверное, я становлюсь более мудрым. Возможно, и дети начинают больше понимать, потому что у них появляются свои дети.
У меня двое сыновей и одна дочь. Когда младшему было 16 лет, мы с женой подумали, что ему легче будет жить с фамилией Максимов (это фамилия жены), и сын стал Максимовым. А в нынешние времена сын меня удивил — поменял фамилию на Штернфельд! На мой взгляд, это свидетельствует об отсутствии государственного антисемитизма.
– Расскажите о своих взаимоотношениях с Израилем.
– Израиль — наша историческая родина. Я еврей и не могу плохо относиться к этой стране. Но у меня в адрес Израиля много критических замечаний. В одном из аэропортов, в Хайфе или Эйлате, висит лозунг: «Помните, что мы все — евреи!». В диаспоре нам приходится бороться, выживать и доказывать титульной нации, что мы не хуже других. А в Израиле — все евреи, и они теряют уникальную способность выживать. И потом, многие законы Израиля настолько социалистические, что становится противно, как будто вернулся в бывший Советский Союз. И само государство в большой степени бюрократично. Любое государство должно быть бюрократично, но, может, не в такой степени! Что касается моих воззрений, я считаю, что «Хамас» надо уничтожать, что с ним никакие переговоры вести нельзя. Я не понимаю, как Генеральный секретарь ООН может выступать и поддерживать движение, которое поставило своей целью уничтожение Израиля, страны, признанной ООН?!
– Расскажите о своей благотворительной деятельности.
– Знаете, благотворительность в чем-то оскорбительна. Вот, например, Форд сказал: «Богатство создаю я и мои рабочие» — и первым ввел 8-часовой рабочий день и 5 долларов за час работы. Он пошел по правильному пути. Я, скромный раб Б-жий, тоже пошел по этому пути.
Когда я занимался цементом и у меня было много заводов, я исповедовал идею, что работать и жить с богатыми людьми легче, чем с бедными. Богатое общество — это богатое государство, бедное общество — это бедное государство. Для того чтобы поднять благосостояние людей, я проводил такие мероприятия: мы ввели, во-первых, бесплатные обеды для всех, а для работающих в ночную смену еще и стакан настоящей сметаны с ломтем хлеба. Когда было трудно с мясом, при заводе в Брянске стали развивать ферму, чтобы человек, который выходит на работу, не думал, где взять кусок мяса. Мясо продавалось по сходной, а не спекулятивной цене. Мы отправляли наших детей в детские лагеря. Я восстановил два пионерских лагеря, и в одном построил шикарный новый корпус. Ежегодно 200–300 детей за счет фирмы выезжали в пионерский лагерь за рубеж — в Чехию и Словакию.
– Вы помогали при строительстве храма Христа Спасителя…
– Я считаю, что нужно творить добро вне зависимости от конфессии. Когда Русская православная церковь стала подниматься на ноги, выходить из бедственного положения, в котором находилась, я пожертвовал значительные средства на храм Христа Спасителя. Алексий II наградил меня грамотой и орденом церкви (всего их у меня четыре). Потом я помог при восстановлении женского монастыря в Новом Иерусалиме. Мы его возрождали практически с нуля.
– Расскажите о Московской еврейской национально-культурной автономии.
– Мы возрождаем московскую организацию. Процесс этот юридически достаточно сложный. Сначала в управах создаются местные организации. Сейчас в Москве при управах уже зарегистрированы три местные еврейские автономии: в Перово, Капотне и на Пресне. Мы уже дали объявление в газетах о том, что 14 декабря 2009 года состоится общее собрание, на котором будет создана московская организация. Она войдет в общероссийскую организацию и будет сотрудничать с ней. В ФЕНКА работают достойные люди: Михаил Членов, Евгения Михалева, Роман Спектор. Важно, что наши соплеменники активно вступают в нашу организацию.
– Кем вы видите себя в московской организации?
– Считаю, что, если мне доверят, то года два-три надо побыть председателем московской организации, чтобы помочь ей стать на ноги. Любая организация может работать, когда есть на это средства. Надо, чтобы московская организация имела финансовые возможности и оказывала помощь людям. Это с одной стороны. С другой стороны, как общественная организация, она должна принимать активное участие в жизни города, в том же строительстве, бизнесе.
У нас есть еще организация, которую я возглавляю, — это Фонд возрождения еврейских традиций. Он занимается благородной деятельностью — содействием посадке деревьев в Израиле. Ведь многие в день свадьбы или в память об усопших хотят посадить дерево. А почему это нельзя сделать в Сдероте? Еще наш фонд занимается созданием памятника погибшей под Эйлатом в декабре прошлого года группе российских туроператоров. Активное участие в этом принимает Зураб Церетели. Мы помогаем школе в Капотне, где учатся 102 еврея. По субботам там будет работать столовая, она сможет обслуживать всех с соблюдением еврейской традиции. В этой школе организованы лекции по еврейской тематике, проводятся занятия еврейскими танцами, дети посещают синагогу. Я мечтаю собрать учеников разных национальностей из этой школы и отправить их за наш счет в Эйлат на праздник, на котором будут проводиться спортивные соревнования, конкурсы танцев и песен.
– Есть ли у вас какое-то хобби?
– В начале 1990-х годов я был в Швейцарии и обозлился на банкира, который не дал мне кредит. И со злости «позаимствовал» у него пепельницу. С этого и началась моя коллекция пепельниц (всего их у меня — 1000). Конечно, главное — люблю работать и отдаю любимому делу всего себя. А что пепельницы? Ну подарили — спасибо, не подарили — тоже спасибо, тем более, что я не курю.
– Каково ваше отношение к женщинам, к любви?
– Женщин я люблю, женщины — это наша жизнь. В них наше счастье. Без женщин не было бы мира…
 

Беседовала Лариса ТОКАРЬ