А бывает, что три похожих человека идут, или даже больше. Идет семья. Папа с упрямым подбородком, прямой, как копченый сиг, мама маленькая, большеглазая, за ним семенит, и трое детей. И у каждого в лице что-то от мамы, а что-то — от папы. Видно, как их природа рисовала: старшей девочке дала мамины губы и папин нос, средней — тоже как-то так, а младший мальчик получил вдруг мамины глаза с папиным подбородком, и это неожиданно так красиво, что сестры этому мальчику наверняка завидуют.
На рыжих. Некрасивых рыжих не бывает. Огненные волосы, золотые брови. Всех людей сделали черно-белыми, а этим дали цвет.
На близнецов: двуединство. Когда близнецы идут по улице, за ними машинально все следят глазами. Близнецы возмущаются: не цирк! А цирк тут ни при чем. Просто многим хочется, чтобы у них был близнец, а у них нет.
На монахинь. Вообще на женщин с покрытой головой. В этом есть какая-то тайна, причем непонятно, какая, не в шапке же и не в головном платке эта тайна, но где-то есть. Женщину с покрытой головой сразу хочется представить с непокрытой головой. Это не то же самое, что представлять женщин, например, обнаженными… А представить, как выглядят эти волосы без плотно прилегающей шапочки — как время назад прокрутить. Теперь ее с непокрытой головой только муж видит, если она замужняя. Или никто, если она монахиня. Или все-таки кто-нибудь видит? А кто?
На сценки, разыгрывающиеся прямо на ходу. Люди общаются взахлеб, им интересно, у них руки сцеплены слегка и покачиваются от разговора, им семнадцать, сейчас они вдруг поссорились, и небо сразу потемнело, а вот помирились, и солнце вынырнуло из-под облаков. А вот девочка лет шестнадцати потягивается на пороге дома. Выгнула спину, ногу отставила назад, майка на боку задралась, и видна золотистая кожа. Рядом играют дети, и автобус мимо едет с молодым и очень плечистым водителем. Водитель поворачивается вслед этому дому, поворачивается, поворачивается, уже проехал давно, а он все поворачивается, и говорит чуть смущенно в никуда: «Играют дети...»
На влюбленных. Я как-то видела немолодую пару в питерском метро. Он стоял на платформе, она — в вагоне, между ними была открытая дверь и сантиметров двадцать расстояния. Они разговаривали. «Осторожно, двери закрываются», — сказал диктор, двери зашипели, и за секунду до того, как они закрылись, мужчина отдал женщине розу. У него в руке, оказывается, была роза. Двери закрылись, поезд поехал, женщина перехватила розу поудобней и прошла в вагон. А мужчина пошел по перрону к выходу из метро.
На беременных. Беременная женщина сама на себя все время смотрит, и ей это нравится. Был такой старый мультфильм, там маленький бегемот нашел солнышко и спрятал его. И бегал, приговаривая: «А я солнышко нашел... а я солнышко нашел... что-то, что-то, что-то, что-то, что-то есть у бегемота: а я солнышко нашел!». Беременные все ходят с такой песенкой внутри. Что-то есть у бегемота, а я солнышко нашел.
Мы когда-то с подругой одновременно были беременными и как-то вместе поехали в гости. А по дороге там продавали арбузы, совершенно изумительные какие-то арбузы, не арбузы, а полосатое зеленое счастье. Мы купили такой арбуз. Шли из магазина вперед животами, неся арбуз в прозрачном пакете за две ручки, и арбуз качался в такт шагам.
На очень маленьких детей. У них в лицах еще нет нашего общего уличного выражения «ой, я на людях». Они смотрят вокруг абсолютно изнутри, без осознания себя. Самые красивые люди — это те, кто смотрит вокруг без осознания себя. Среди взрослых их почти нет.
На пожилые пары. Легко представлять себе, какими они были молодыми. Как вот этот высокий седой старик ухаживал за этой полненькой улыбчивой бабушкой, которую тогда звали, наверное, Лиза (или, может быть, Ася?), а она смеялась тем же смехом, только более звонким, и в какой-то момент сказала ему «да», и он надел ей вот это обручальное кольцо, которое теперь слегка врезается в мягкий белый палец, а тогда, наверное, было чуть-чуть велико.
На подростков. Они ходят по улице, неся на лице выражение «я — это я», и выглядят счастливыми и несчастными одновременно. Замыкаются в себе, мрачнея лицами, и вдруг неожиданно расцветают, увидев друг друга. Девочки-лисички, с длинными волосами, руками и ногами и значительным взглядом над пластинками на зубах. Мальчики-супермены, лаково натянутая кожа, еще узкие плечи, уже большие кисти. Подростки — немного инопланетяне, никто, кроме них самих, их до конца не понимает, а они друг друга понимают слишком хорошо и оттого слегка стыдятся. Угрюмый мальчик с ярко-зелеными волосами видит девочку в облегающих джинсах, выпрямляется и сообщает почти в никуда: «Привет!» А девочка на него совсем не смотрит, но вдруг улыбается и сразу делается видно, какой красивой она станет через десять лет.
На высоких. Они над всеми, и очень хочется спросить: вам там как? Высокий человек — это не просто «длинный маленький», это иной взгляд на мир. Нам тут не видно то, что видно им, мы не можем померить это на себя, зато мы можем смотреть на высоких и читать на их лицах, как им там. Судя по их лицам, им там — нормально.
А еще можно ходить по улицам и удивляться, что у каждого человека есть нос. Переводить взгляд с одного лица на другое, и на каждом — на каждом, представляете? — обнаруживать нос, снова и снова. Это же сколько носов сотворила природа, а? Волосы разные, рост разный, голоса разные, характеры разные, а нос — абсолютно у всех. И у всех виден. Если подумать, очень удивительно получается. А иногда смешно. Идут люди, потоком, серьезные, взрослые, а у самих нос на лице. И все делают вид, что так и надо.
Интересно представлять про чужих людей, что они — родные братья. Или сестры. Или брат с сестрой. Как только представишь себе такое про двоих, сразу видно, как они похожи. Любые два человека похожи, да. Допустим, тебе только что сказали: эта девушка — дочка вон того негра. И все. И сразу видно, что у них одинаковый разрез глаз и что когда она смеется, у нее такие же морщинки возле рта.
А еще я люблю смотреть на улице на нас в разные времена. Те два солдата, мальчик и девочка, идущие вдоль дороги, сжимающие друг другу руки, спорящие взахлеб, ссорящиеся, мирящиеся, — это же мы. И две подруги в кафе — тоже мы, одна рыдает, нет, успокоилась уже. Высокий парень в форме морского кадета. Мрачная школьница с распахнутым рюкзаком за спиной. И маленькая девочка, на нетвердых еще ногах, подходит ко мне и смотрит с интересом. Привет, говорю я ей. Это же я. Мне был год, и я очень любила общаться с незнакомыми людьми. А еще — это моя дочь. Ей было два, и, когда она как-то убрела от меня на пляже, я нашла ее довольно далеко в компании двух пожилых англичан. Милая девочка заняла их шезлонг и с удовольствием принимала дары в виде яблок и дружеского общения. Когда я прибежала с целью извлечь своего ребенка с чужого места и из чужой жизни, мне пришлось преодолеть довольно бурные протесты. Нет, не дочери. Англичан.
Маленькая девочка машет мне рукой. К ней подходит мама и подхватывает сзади, она устала, ей хочется спать, тишины и уйти с моего экрана, и это тоже я. Я узнала.