Еврей в окопах Сталинграда

Среди многих книг Липкина есть «Записки жильца». Жильца XX века, в котором очень непросто было выжить. Он выжил. А точнее сказать, выстоял, несмотря и вопреки всем бурям и ураганам — политическим, социальным, литературным. И что удивительно: не был пионером. Не состоял в комсомоле («я этого терпеть не мог»). Не вступил в партию. В детстве не стал жертвой погромщиков. Не умер в голодные 1920-е годы. Не был арестован. Живым вернулся с войны. И имел полное право сказать о себе: «Я один из немногих счастливцев». Хотя радость и была «со слезами на глазах». «Я много перенес, — говорил Липкин. — Но другие страдали больше. Хотя и не сидел в тюрьме, не был в лагере. На меня наложили запрет на профессию, меня не печатали. Очень мучили...»
А теперь для тех, кто не знает биографии Липкина, кто не читал его повести о юности «Пушкинская улица» и других мемуарных книг. Итак:
Семен Израилевич Липкин родился 6 (19) сентября 1911 года в Одессе, в доме на Пушкинской улице между Троицкой и Еврейской. Маленький Сема учился в Пятой гимназии и в хедере. «Мой отец был против того, чтобы я учился в хедере. Он не верил в Б-га. Сам сын меламеда, прекрасно знавший древнееврейский, он уважал и ценил только русскую образованность. Я не могу объяснить свою раннюю упрямую религиозность. Отец был вынужден уступить моему желанию учиться в хедере. К тому же я был во всем Овчинниковском переулке единственным еврейским мальчиком-гимназистом».
Учился юный Липкин с большой охотой, а на уроках отвечал так, что его «без скуки слушал весь класс».
Гимназия, хедер и еще Художественная профшкола. Однако поэзия пересилила рисование, и в четырнадцать лет Липкин пошел со своими стихами в редакцию «Одесских новостей», где познакомился с самим Эдуардом Багрицким. Как они познакомились, о чем говорили — об этом надо читать у самого Липкина.
В восемнадцать лет Семен Липкин переехал из Одессы в Москву. Шел 1929 год. Он хотел поступить на филологический факультет Московского университета, но не был принят: сын не рабочего, а какого-то подозрительного закройщика на швейной фабрике.
Однако Липкин не унывал и вскоре стал печататься в толстых журналах. Но так как у него не было никакого желания повторять путь Безыменского и Жарова и воспевать партию и социализм, он был отлучен от литературного процесса. Проще говоря, его перестали печатать как поэта, чуждого советской действительности. И в течение 25 лет Липкин не смог напечатать ни одной собственной строчки.
Что оставалось делать творческому человеку, придавленному глыбой запретов? Легко догадаться: он с головой ушел в переводы. Не писал, по выражению Николая Глазкова, «долматусовскую ошань», а переводил эпос разных народов СССР. И Липкин пришелся вполне ко двору, ведь кто-то должен был создавать «советскую многонациональную культуру». Он и создавал. Блистательно перевел калмыцкий эпос «Джангар», киргизский «Манас», кабардинский «Нартел», поэмы Алишера Навои «Лейла и Меджнун» и «Семь планет», поэму Фирдоуси «Шахнаме». За свои переводы поэт получил четыре ордена «Знак почета». Но были у него и военные награды. Расскажем хотя бы вкратце.
С начала Отечественной войны Семен Израилевич был определен во флот. Служил на Балтике. Тонул в ледяной Ладоге. Перенес первые месяцы блокады в Ленинграде. Сражался под Сталинградом. Из флота был переведен в кавалерию («Я переоделся и стал кавалеристом», — не без юмора говорил Липкин). Выходил из вражеского окружения, при этом пришлось скрыть свое еврейство и выдать себя за армянина. В оккупированном селе один селянин не поверил: «А мэни здаетця, шо с жидив». Позвал жинку, та долго вглядывалась и подтвердила: «Армынын». Еврейская хитрость? Но она же и помогла сберечь Липкину боевое знамя. В итоге — орден Отечественной войны 2-й степени и ряд медалей, в том числе «За оборону Сталинграда».
Еврей в окопах Сталинграда — замечательно звучит. Кстати, как Липкин относился к «отцу всех народов»? Просто. Считал его «гением зла» и «дьяволом».
После Победы в 1945-м у Липкина не было никакого победного ликования и исторического оптимизма. «Что мы знаем, поющие в бездне,/ О грядущем своем далеко?» Зло и несправедливость были в прошлом, жили в настоящем и собирались прессовать в будущем. В одном из стихотворений Липкин писал:
Двадцатый год. Разгул собраний.
Для плача не хватает слез,
А Кафка в эти дни в Меране,
Где лечит свой туберкулез.

Вот беспризорники заснули,
Друг с другом теплоту деля,
А Бунин в эти дни в Стамбуле
С женою сходит с корабля.

Вот Валери, покуда молод,
Гранит алмазную строфу,
А здесь у моря целый город
Лежит в разрухе и в тифу.
Еще АРА пришли нам, детям,
Какао, сайку и маис,
Но что нам делать с миром этим,
Висящим головою вниз?
У Липкина в поэзии трагическое мироощущение, более того, этот трагизм жизни поэт часто гипертрофирует для того, чтобы люди не смотрели на мир в розовые очки. В стихотворении «Зола» (1967) он пишет: «Я был остывшею золой,/ Без мысли, облика и речи,/ И вышел я на путь земной/ Из чрева матери — из печи./ Еще и жизни не поняв,/ И прежней смерти не оплакав,/ Я шел среди баварских трав/ И обезлюдевших бараков./ Неспешно в сумерках текли/ «Фольксвагены» и «мерседесы», /А я шептал: «Меня сожгли,/ Как мне добраться до Одессы?»
И в другом стихотворении та же трагическая тема: «Тропою концентрационной, /Где ночь бессонна, как тюрьма, /Трубой канализационной, /Среди помоев и дерьма,/ По всем немецким и советским,/ И польским и иным путям,/ По всем печам, по всем мертвецким, /По всем страстям, по всем смертям —/ Я шел. И грозен и духовен/ Впервые Б-г открылся мне,/ Пылая пламенем газовен/ В неопалимой купине» (стих. «Моисей», 1967).
И я шел нескончаемым адом,
Телом раб, но душой господин,
И хотя были тысячи рядом,
Я всегда оставался один.
Один, разумеется, в метафизическом смысле. А в реальной жизни входил в группу «Квадрига» и писал о том времени:
Среди шутов, среди шутих,
Разбойных, даровитых, пресных,
Нас было четверо иных,
Нас было четверо безвестных.
И у всех четверых друзей была трудная судьба. Аркадий Штейнберг умер, так и не дождавшись своей первой книги. Арсений Тарковский и Мария Петровых долго оставались в безвестности и стали издаваться довольно-таки поздно, в зрелом возрасте. Семен Липкин издал свою первую книгу в 1967 году — в 56 лет.
Хрестоматийная фраза: в России надо жить долго. Семен Израилевич жил долго и дождался выхода многих своих книг и даже наград и премий. Переводчик восточной поэзии и эпосов народов СССР наконец-то вышел из тени и стал широко издаваться. И даже в разных странах. Так, в США в 1981 году вышла книга стихов и поэм «Воля», которую составил Иосиф Бродский. В 1986 году в Лондоне вышел сборник «Картины и голоса». В России сборники стихов «Перед заходом солнца», «Лунный свет», «Письмена», прозаические книги — «Декада», «Записки жильца», мемуары, посвященные Ахматовой, Багрицкому, Мандельштаму, и еще много чего. Немецкий фонд Тепфера присудил Липкину Пушкинскую премию. Движение «Апрель» — премию имени Андрея Сахарова «За гражданское мужество».
Кстати, о мужестве. Сам Липкин говорил: «Безупречным человеком я бы не мог себя назвать. Все мы грешные. Но я старался быть честным. Я никогда не подписывал никаких подметных писем, но не могу сказать, что я активно боролся с режимом». Нет, Липкин никогда не был диссидентом. О своей позиции он говорил так: «Я не наступал. Я тихо сопротивлялся: полвека писал в стол».
Но он скромничал. Сохранить опальную рукопись «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана — это подвиг. А открытый выход из Союза писателей СССР в знак протеста против гонения на авторов сборника «Метрополь» в 1980 году — это настоящий мужественный поступок. Сразу на Липкина и его жену Инну Лиснянскую обрушились кары: вызывали на допросы, грозили тюрьмой и ссылкой, в отсутствие хозяев в доме безобразничали и били посуду. Настойчиво выталкивали Липкина и Лиснянскую за рубеж, в эмиграцию, на что Лиснянская говорила: «Выеду только в наручниках». И это давление, этот прессинг длились шесть тяжелых лет. Вполне возможно, что все это нервное напряжение и привело в конечном счете к онкологическому заболеванию Липкина, из которого он с трудом выкарабкался.
– Как вы себя чувствуете, Семен Израилевич? — спрашивали его.
– Чувствую, — отвечал он и усмехался в усы.
Однажды на ночь глядя ему стало плохо, все переполошились, а он стал всех успокаивать: «Да ничего особенного. Стих у меня тонический, а кризис — гипертонический. Все вполне логично».
По поводу тонического стиха. Семен Липкин, действительно, продолжатель и хранитель традиционной, можно сказать, классической поэзии. Он никакой не модернист, и вообще он не любил никакой зауми. Простота, ясность, четкость — вот его стих. Ну и разнообразные темы, включая и ветхозаветные, удивительным образом связанные с современной проблематикой. Вот, к примеру, его «Военная песня»:
Серое небо. Травы сырые.
В яме икона панны Марии.
Враг отступает. Мы победили.
Думать не надо. Плакать нельзя.
Мертвый ягненок. Мертвые хаты.
Между развалин — наши солдаты.
В лагере пусто. Печи остыли.
Думать не надо. Плакать нельзя...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...В лагере смерти печи остыли.
Крутится песня. Мы победили...
Однажды Липкину задали вопрос: «Кем же вы себя ощущаете в этой стране: жителем России, русским, евреем — кем?» Семен Израилевич ответил: «Вы спрашиваете, кем я себя ощущаю? Прежде всего — русским писателем. И для меня русский язык, русское слово, русская поэзия, русская литература — вся моя жизнь. В то же время я себя ощущаю евреем — по вере…»
Религия, нация и литература — краеугольные камни личности Липкина. Литература — особая статья, в нее он был по-настоящему влюблен. Он молился на нее:
Как юности луна двурогая,
Как золотой закат Подстепья,
Мне Бунина синеет строгое
Словесное великолепье.

Как жажда дня неутоленного,
Как сплав пожара и тумана,
Искрясь, восходит речь Платонова
На б-жий свет из котлована.

Как боль, что всею сутью познана,
Как миг предсмертный в душегубке,
Приказывает слово Гроссмана
Творить не рифмы, а поступки.

Как будто кедрача упрямого,
Вечнозеленое, живое
Мне слово видится Шаламова —
Над снегом вздыбленная хвоя.

«Снег» оказался мистическим словом. Именно в снег вблизи калитки в Переделкино упал 92-летний Семен Израилевич Липкин и простился с белым светом... Это произошло 31 января 2003 года.
Рубрику ведет
Юрий БЕЗЕЛЯНСКИЙ