Анатолий Равикович. Роль второго плана

Со старшей сестрой Инной

В жизни я совершил немного поступков, но один из них, из детства еще, запомнился на всю жизнь. В 1953 году, когда шло дело врачей, ребята во дворе ко мне сильно переменились. Как-то окружили, спрашивают: «Ты еврей?» Я говорю: «Да». — «Ну, смотри, вечером не ходи тут, а то мы тебя встретим». А один парень, видимо, решил за меня заступиться. «Подожди, — говорит, — у тебя же мама русская». А мама у меня действительно была курносая, светловолосая, сероглазая… И вот тут передо мной встал выбор. Мог сказать «да», и, наверное, ребята бы от меня отстали. Но я понимал: если скажу «да», то не буду себя уважать…

1958 год, студент театрального института
– Я не грезил сценой. Передо мной стояла конкретная задача: обязательно устроиться в институт, причем абсолютно неважно в какой. Не поступил бы в театральный — подался бы, наверное, в военное училище или реализовал свою юношескую мечту: устроиться водителем большегрузных дальнобойных машин. Таким солидным мне это представлялось: сидишь один, никого нет, смачный запах железа и здоровенный руль в руках, ты едешь куда-то вдаль — красотища, одним словом... Да и отец не хотел, чтобы я стал актером: «Ты что, хочешь всю жизнь чистить клозэты?! – говорил он. – К нам в Глухово приезжали артисты, так все хозяйки белье снимали с веревок».

1973 год, Театр имени Ленсовета. В роли Грумио из спектакля «Укрощение строптивой» и с Алисой Фрейндлих в спектакле «Малыш и Карлсон»
– Расцвет театра пришелся на период с 1968-го по 1975 год, когда у нас работали Алиса Фрейндлих, Миша Боярский, Алексей Петренко, Анатолий Солоницын... Но потом главный режиссер театра Владимиров, который нас собрал, постарел, ему все надоело. Начался полнейший застой: не появлялись новые спектакли, выходили какие-то никому не нужные случайные пьесы. Стало просто скучно. А наблюдать, как театр разваливается, невыносимо. Театр, куда раньше попасть было невозможно: чтобы достать билет, люди по полночи выстаивали в очередях. И я ушел в Театр комедии.

С женой
– Ей было 19. Мне — 41. Она мне сразу очень понравилась, а потом мы стали репетировать, и оказалось, что Ира еще и талантлива. Но чувств своих я долго не выдавал. Только после спектакля старался раньше выйти на улицу, стоял по другую сторону Владимирского проспекта и смотрел, как она выходит из театра… А потом у нас в театре был старый Новый год: банкет, танцы. Мы с ней танцевали, как-то незаметно объяснились. И у нас сразу начался роман… Я проклинал, ругал себя. Но ничего не мог с собой поделать.

С женой и дочкой
– Лиза совершенно не похожа ни на меня, ни на Иру. Мы когда принесли ее из роддома, соседка сказала: «О, видать, отец вьетнамец!» — у нее были густые черные волосы, такие у новорожденных редко бывают, и немножко раскосые темные глаза. Младшую дочку я практически не воспитывал. Ира ее взяла и сказала мне: «Без сопливых обойдемся». И наши отношения с Лизой выстроились, наверное, только когда она повзрослела и стала жить отдельно. А до того я был для нее каким-то дедушкой на печке — не более.

«Покровские ворота»
– Я до сих пор не избавился от ощущения (наверное, ложного), что в «Покровских воротах» сыграл не я, а кто-то другой. К тому времени я давным-давно привык, что в театре являюсь полноценным соавтором режиссера. Мы вместе делаем роль: он говорит стратегические вещи, а я их воплощаю. А здесь все подчинялось Козакову — вплоть до мимики, поворота головы, интонации. Михал Михалыч говорил: «Здесь ты смотришь сюда, а тут — сюда. Здесь ты говоришь тихо, а тут — громче». И мне казалось странным, обидным, что я не как артист выступаю, а как натурщик, кукла, заяц, которого научили стучать лапками по барабану.

Кардинал Мазарини в фильме «Мушкетеры 20 лет спустя»
– Могу сказать, что в кино мне по-настоящему удались всего несколько ролей: Эркюль Пуаро в фильме «Загадка Эндхауза», Тартарен в «Тартарене из Тараскона» и Мазарини в «Мушкетерах двадцать лет спустя».

С женой, Ириной Мазуркевич 
– Ира все за меня помнит: когда гастроли, где чего лежит. А я с удовольствием подчиняюсь, потому что я человек довольно неряшливый — в смысле, могу что-то и подзабыть. Ко всему прочему, я не имею никакого отношения к деньгам, не знаю, как они тратятся. И как-то я поймал себя на мысли, что мне не страшно ее оставлять одну после своей смерти: Ира не пропадет. У нее есть воля, есть хватка, есть умение. Если вдруг не театр — будет что-то другое. Сядет за руль, наймется в какую-нибудь организацию и будет возить. Она очень энергичный человек.

Зачем все это нужно?
– Я не люблю свой день рождения, в этот день меня тоска берет. В свой юбилей я отказался категорически от чествований. Неловко себя чувствую в роли юбиляра: сидишь на сцене, из зала поднимаются какие-то люди, которым вчера сказали, что надо приветствовать Равиковича. И они выходят на сцену с улыбками и делают вид, что мне рады, а я делаю вид, что рад им. Зачем все это нужно?Поэтому я сказал у себя в театре: хотите сделать мне приятное к юбилею — давайте поставим спектакль. Вот такое чествование я еще могу выдержать.

Записал Дмитрий ТУЛЬЧИНСКИЙ, Россия