Ким Беленкович – «лоцман на трубе»

– Вера Кимовна, что писал ваш отец о Великой Отечественной войне? 
– Война стала переломным моментом в его жизни. Отец пошел воевать, когда ему не исполнилось и восемнадцати лет. Наверное, Б-г хранил его. 13 ноября 1941 года, накануне совершеннолетия отца, в корабль, на котором он служил, попала бомба. Спастись удалось только двоим. Один из них — мой отец, Ким Беленкович. Семья же получила две похоронки в один день — на моего деда, который воевал в пехоте, и на отца. Моя бабушка трясущимися руками раскрыла обе и молча положила перед своей матерью. Та поднесла их к глазам, о чем-то задумалась, а затем сказала: «Мужа не жди. Он не вернется. А Кима жди. Он жив. Не смей оплакивать его!» Каким образом она могла прочитывать тайнопись судьбы, никто не знал, но она предвидела многие вещи.
– Вера, вы родом из Одессы. Что для вас значит город вашего детства?
– Моя связь с Одессой такая же, как и с отцом, — это внутренняя привязанность к душе города. Милые соседи по коммуналке, которых я звала приемными бабушкой и дедушкой, говорили между собой на идише. Я им подражала, чем смешила всех неимоверно. Помню, их друзья собирались на скамеечке на Малой Арнаутской, там тоже звучал идиш. Двор моего детства был многонационален. Наши отцы все вместе стучали костяшками домино по выходным, это была одна большая семья. Но вот как-то раз, когда мне было лет восемь-девять, моя подруга сообщила мне, что я — еврейка. По ее таинственному виду я поняла, что со мной что-то неладно. Поздно вечером, сгорая от стыда, посвятила маму в мою новую страшную тайну — о том, кто я на самом деле. Ее это ничуть не удивило. Тогда я узнала о том, что мой отец еврей, и что моя лучшая подружка Идочка, с которой мы и сейчас живем рядом, только уже в Филадельфии, оказывается, тоже еврейка. А еще узнала, что в этом нет ничего плохого.
– Вам отец рассказывал о еврейских корнях его семьи?
– В советское время — нет. Это считалось опасным. О детстве отца я знала две основные вещи. Первое, что он был любимчиком и мамы, бабушки, и младшей сестры, а второе — что его необыкновенная бабушка умела заговаривать болезни. Назвали меня Верой в ее честь. Позже я узнала, что после потопления корабля, когда папа пошел оформлять паспорт, сотрудник от доброты душевной наотрез отказался записывать его евреем. Записал по месту рождения — украинцем. Папина сестра Женя оставила пятую графу без изменений. С тетей Женей, красавицей, мудрым и добрым человеком, мы дружили, несмотря на солидную разницу в возрасте. А когда подошло мое время получения паспорта, я к ужасу мамы взялась настаивать на том, чтобы меня записали еврейкой! Конечно, мне не дали этого сделать.
– Какой жизненный опыт вы приобрели в семье?
– То, что семья и есть самое главное. Мы были очень близки с отцом, и, пусть его уже десять лет нет с нами, близость сохраняется. Я связана с ним едва ли не мистически, делюсь с ним своими мыслями и чувствами, и он, как прежде, ободряет меня в часы грусти и радуется вместе со мной моим успехам. Семья — это не формальная ячейка, не формула ДНК, а родство душ, и если его нет, все рассыпается, как карточный домик.
– Какую роль играл отец в вашей жизни?
– По воспоминаниям мамы, папа подошел ко мне, едва родившейся, посмотрел и воскликнул: «Лоб мой!» Но, как оказалось, не только лоб, а и то, что внутри лба, тоже досталось мне по наследству. В три года появились первые рифмованные строчки, которые папа немедленно записал за мной: «Убежал лисенок в лес/ И на дерево залез». Папа был моим первым литературным наставником, критиком и товарищем, с которым я подолгу бродила по одесскому парку и фантазировала, слушая мир вокруг себя. Он не то чтобы учил меня, но постоянно помогал расшифровать то, что мне самой было близко по природе. Он понимал: самое интересное происходит в душе и уме человека. Благодаря ему я осознала, что фантазия и творческие способности и есть те сокровища, которые освещают человека изнутри.
– Ваш отец сталкивался в СССР с проявлениями антисемитизма?
– Бывало такое. Однажды пришел к нам в гости его сотрудник. Засиделись, выпили, как водится. Папа пошел его провожать. Полчаса его нет, час, мама волнуется, в окно посматривает. Наконец появляется. На маму не смотрит, одежда в беспорядке, весь взъерошенный. Нужно сказать, что папа был интеллигентным человеком, но кулак у него был тяжелым, боксерским. Боксом он занимался с молодости и в том весьма преуспел. Потом выяснилось, что гость спьяну пошел евреев ругать. Дальше все развернулось мгновенно и длилось долго… После этого случая папу несколько раз начальники вызывали, но все обошлось. Он был высококлассным специалистом: за всю службу не случилось ни одной аварии. Поэтому уволить его не могли.
– Когда ваш отец начал писать? Чему было посвящено его творчество?
– Поначалу он вел фронтовые дневники, а публиковаться начал уже после войны. Выстраивались очереди в киоски за номерами газет с его очерками. Из редакций приходили все новые запросы. Одна из ведущих в то время газет Министерства морского флота СССР, «Водный транспорт», поручила отцу написание заметок и репортажей для газеты, выдала документ, в котором просила работников Черноморского пароходства «оказывать тов. Беленковичу содействие в сборе материала». Он нес живое проникновенное слово о мире, с неподдельной ностальгией моряка по своему берегу, такому родному и далекому, достичь которого было возможно, только преодолев шторма и ветра, порой рискуя жизнью. Сколько неподдельной любви к дому и родному городу наполняло каждую его строчку! Сочинял он урывками, после ночных дежурств, отоспавшись несколько часов после вахты. Во всем, чего не сумел достичь, в том числе в творчестве, он винил только себя и относился ко всему подчас излишне строго.
– Почему Кима Беленковича прозвали «лоцман на трубе»?
– В январе 1972 года в Одесском порту случилась страшная трагедия: теплоход «Моздок» столкнулся с болгарским танкером «Лом» и затонул. Погибли люди. После той катастрофы я сразу повзрослела. Дело в том, что лоцманом на «Моздоке» должен был быть мой отец, и только в последний момент назначили другого. Трудно предположить, как бы сложилась судьба корабля, веди его отец. Но на этом история не закончилась. Спустя два года Ким Беленкович участвовал в работах по подъему судна. А поскольку корабль тащили в порт в полузатопленном состоянии, то для отца соорудили специальную сварную конструкцию на дымовой трубе, торчавшей из-под воды. Так его и прозвали — «лоцман на трубе». Эта легендарная история, насколько мне известно, аналогов не имеет и вполне достойна Книги рекордов Гиннесса! Кстати, веселое прозвище отца стало названием документального фильма, законченного мной в прошлом году.
– Как вы с отцом оказались в Америке?
– В США мы перебрались благодаря американским родственникам Вадима, моего мужа. Папа уехал вслед за мной. Если бы я отправилась на Марс, он бы последовал и туда. У мужа тоже есть очень интересные семейные предания.
– Расскажите, пожалуйста, о них.
– Во время войны один из братьев бабушки Вадима, по имени Элик, попал в Освенцим и был отправлен на расстрел с десятками других евреев. Очередных жертв поставили на краю ямы и открыли огонь. Все упали, кроме него. Он стоял среди еще шевелящихся тел на краю кровавого месива и ждал. Пули снова просвистели мимо. Элик по-прежнему стоял, ожидая своей участи. И вдруг немецкий офицер приказал прекратить казнь. Он вызвал несчастного к себе и дал ему справку, где было написано, что Элик — святой, и его нельзя трогать. С этой справкой его, чудом выжившего, выпустили из концлагеря, и он бежал в Америку от советских товарищей, увы, не веривших в святых. Прожил жизнь одиноко, без семьи, и все, что оставил, — свою историю о чудесном спасении…

Наталья ЛАЙДИНЕН, Россия