Два года в деревне Трудовые будни и экзотика

 Елена Литинская
 4 мая 2010
 4903

Продолжение, начало в № 995 и 996 Помню, как-то раз под майские праздники мы всей семьей собрались в Москву проведать родных. (Иногда ездили на поезде, иногда директор брал нас с собой в машину — «газик», который в простонародье называли почему-то «козел». Может, потому что эта не очень приглядная, с брезентовой крышей, военного типа машина бодро, словно горный козел, скакала по непролазным дорогам России.) Мама устроила мне внеочередной банный день, выдраила меня не за страх, а за совесть, нарядила в лучшее платье и велела никуда не ходить, сидеть дома и ждать, когда приедет наш директор на своем «козле». Я, конечно же, маму не послушала и вышла на улицу. Уж очень мне хотелось показаться моим друзьям в нарядном платье. Дело было в начале мая, когда только что растаявший снег смешался с глиной и песком (асфальтом около нашего дома и не пахло) и образовал унылую непролазную грязь по колено (не преувеличивая), которую можно было преодолеть только в высоких резиновых сапогах. (Которые, кстати, надевались на портянки, как в военное время.) А я вышла покрасоваться в нарядном платьице и туфельках и, пританцовывая и кружась, в эту самую грязь и свалилась, вымазавшись вся как есть, с головы до ног. А потом, выбравшись из грязи, зареванная, пришла с повинной головой домой к маме. При виде моего такого плачевного состояния мама сначала на меня накричала, а потом вдруг тоже начала рыдать и причитать: – Что же это такое! Ни на минуту нельзя ребенка оставить. Вот-вот «козел» подъедет. Как же я тебя в таком виде в Москву повезу! Немедленно раздевайся. Буду воду греть и отмывать тебя, замарашку.

И снова ругала меня, непослушную девчонку, и снова плакала, и принялась срочно отмывать меня водой с хозяйственным мылом (другого в то время у нас не было) пополам с нашими общими слезами. В общем, отъезд в Москву пришлось немного отложить. Директор уехал на своем «козлике» без нас, а мы уж потом добирались до Москвы на поезде. Но до железнодорожной станции Шаховская надо было еще где-то полчаса идти по грязи пехом. Так что туфельки пришлось отложить в сторону и облачиться в «обожаемые» мной и мамой резиновые сапоги с портянками. Что касается папы, то он к этой обуви привык еще со времен войны и на портяночные «пахучие» обертки не жаловался. Вообще мой папа был закаленным войной «стойким оловянным солдатом». 
Кроме тети Наташи с Гришей, к нам в гости приезжали из Москвы и другие близкие друзья и родственники. Для нас Шаховская была обычной жизнью, трудовыми буднями, для них — экзотикой. Мамин дядя Миша с женой тетей Раей подкидывали нам на лето своего сына Марика. Марик был интеллекта ниже среднего. Мы с ним общались на одном уровне, хоть я и была на пять лет моложе. Мальчик был неукротим на выдумки и всякие приключения на свою голову, за что частенько получал ремня от моего папы.
К тому же Марик, мягко выражаясь, отличался неумеренным аппетитом и излишним весом. Он был попросту толстым, что приводило к всевозможным конфликтам с другими детьми. Дети вообще не отличаются дипломатичностью и деликатностью. Они не любят всяческие отклонения от нормы в среде себе подобных, как например: слишком толстых, слишком худых, не слишком умных, косых, хромых и т.д. — и безжалостно раздают прозвища направо и налево. Как только бедного Марика не дразнили: и «жирдос» и «жиртрест-промсосиска-мясокомбинат», и «жирдяй», и просто «толстый». Естественно, Марик злился и не всегда мирно реагировал на подобные бессердечные клички. Ну и лез в драку, и часто получал по морде. А я его, бедолагу, любила сестринской любовью, и мне его было жалко. Даже когда он совершал не очень благородные поступки.
Однажды в воскресенье мои родители куда-то уехали на целый день и оставили нас с Мариком на попечение домработницы — пятнадцатилетней Тамары. Велено было от дома далеко не отлучаться, во всем слушаться Тамару и ждать возвращения родителей.
В общем день прошел довольно спокойно, без эксцессов, если не считать обеда. На обед Тамара наварила кастрюлю густых кислых щей. Ну, еще, конечно, была квашеная капуста домашнего приготовления и каждому по шматку сала с черным хлебом. Стоило Тамаре на пару минут отлучиться по какой-то надобности, как голодный Марик, не зевая, принялся разливать по мискам щи. Себе налил огромную миску (целый тазик) с верхом, мне — маленькую мисочку, а Тамаре уже осталось меньше, чем с гулькин нос. Причем эту свою огромную миску Марик умял так быстро, что когда Тамара вернулась и стала возмущаться и пригрозила все рассказать моим родителям, исправить ситуацию уже не было никакой возможности. Марик только беспомощно икал в свое оправдание, а я по доброте душевной поделилась с Тамарой своей малой долей супа. Таким образом, щей в обеих наших мисках было на донышке. И смех и грех. Мне, конечно же, было жалко Тамару, и я понимала всю классовую несправедливость ситуации (дети хозяев и прислуга), но все равно было ужасно смешно наблюдать за выражением их лиц. Тамарино — возмущенно-негодующее да еще голодное, а Марика — беспомощно-виноватое, но сытое и лоснящееся. Вечером, конечно, Тамара доложила все дяде Грише (то есть моему отцу) и справедливость восторжествовала. Марику в который уже раз досталось ремнем по голой попе. Мой папа был сторонником старинных методов воспитания и скор на расправу. Но лупцевал племянника он слегка, больше для острастки (ремень свистел в воздухе и ударялся в основном о лавку) и в назидание, чтобы впредь не повадно было. Марик хоть и вопил для приличия, но понимал всю справедливость наказания и не протестовал.
Вообще мой отец был человеком добрым, мягким по характеру, семейным. Все проблемы дома решались спокойно, без споров и ругани. Матом отец дома не ругался, но на работе, в своих мастерских, объясняясь с рабочими, ему приходилось менять лексикон. Обнаружила я эту драматическую метаморфозу совершенно случайно. Гуляла себе по поселку, паслась возле МТС и вдруг слышу не очень понятные выражения и вижу моего отца, который, как я поняла уже много позже, кроет смачным трехэтажным какого-то бедолагу-работягу. Я впервые услышала русский ненорматив и сначала не поняла, что происходит, о чем это мой папочка говорит и почему так громко. Я застыла, а потом и спрашиваю отца:
– Пап! Ты чего?
Он обернулся, увидел меня, густо покраснел и грозно крикнул:
– А ну иди домой, Лялька! Быстро! И чтобы я тебя здесь возле мастерских больше не видел.
Я захныкала и побежала домой жаловаться маме, что он накричал на меня и прогнал. А вечером, когда папа пришел с работы, он попросил у меня прощения за то, что был груб со мной. А потом добавил, что иначе на его работе нельзя, и когда я вырасту, то все пойму.
Дорогой мой, любимый папочка! Я очень скоро выросла и все поняла. И действительно, как иначе еще можно было разговаривать с работягами-пьяницами! Ведь другого языка, кроме матерного, они просто не понимали. Для них твоя отборная ругань была что роса б-жья. Они и похлеще объясняться могли.
Как-то поздней осенью приехал к нам «на экзотику» друг моих родителей, еще один Наум — Наум Мельман. Нема Мельман, муж маминой университетской подруги Иры Архангельской, был писателем-прозаиком и печатался под псевдонимом Н. Мельников. (В те времена многие писатели-евреи публиковались под русскими фамилиями-псевдонимами.) Наверное, так было легче напечататься и найти путь к сердцу российского читателя. Дело было поздно вечером в ноябре. За окном была непроглядная темень и непролазная грязь. Вдруг стук в дверь — и на пороге появляется Нема, вымазанный в грязи по самую макушку. Он не предупредил нас о дне своего приезда, поэтому никто не поехал его встречать на станцию. Добирался он сам, пешком, в полуботиночках и драповом пальто. Дорогу к дому спрашивал у прохожих, которые охотно останавливались с ним поболтать (чтоб развеять деревенскую скуку с приезжим: все-таки Нема имел явно столичный вид) и по простоте душевной показывали ему не самый короткий и уж отнюдь не асфальтированный путь к нашему бараку. Открыла Неме дверь наша Дуся. И так и обмерла:
– Ой, ктой-то такой чумазый на ночь глядя?
Тут подбежали остальные члены семьи и принялись, охая и ахая, раздевать Нему. Ну а потом уж и отмывать. За дело принялась Дуся. Она его скребла и драила, как это умеют делать русские деревенские женщины. А когда отмыла — сразу и влюбилась. Такой он оказался моложавый, светло-кудрявый и пригожий, к тому же мягкого характера и женолюб. Но даже такой любитель женщин, как Нема, не смог ответить взаимностью на преданную по-собачьи Дусину любовь. Уж как она его ни обстирывала потом, как вкусно и жирно ни кормила, Нема смог выдавить из своего любвеобильного сердца по отношению к Дусе только чувство братской дружбы и глубокой благодарности. Дуся все понимала, ревела по ночам и приходила к нам с утра с опухшими глазами. А потом, когда окончательно на нем крест поставила, она сказала моим родителям, что уходит насовсем, потому как «чяжело на душе очень», и пусть они подыскивают себе другую домработницу. Как пригрозила, так и сделала. Ушла. Правда, мы с ней остались друзьями. А Нема, как истинный прозаик, конечно же, получив такой богатый жизненный материал, сел и написал рассказ о Дуськиной безнадежной любви. Рассказ получился реалистичный и очень трогательный и вошел в его книгу прозы, которая, кажется, называлась «Школьная знаменитость». Н. Мельников был талантливым прозаиком, но по причинам от него не зависящим (гнусная кампания по раскрытию псевдонимов и выявлению писателей еврейской национальности и травля) талант Мельникова заглох, да и сам-то он во время этой травли чуть не умер. Правда, поседел за одну ночь. Чтобы выжить и как-то зарабатывать, он забросил художественную прозу и стал кропать сценарии для научно-популярных фильмов.

Елена ЛИТИНСКАЯ, Нью-Йорк
Окончание следует

 



Комментарии:

  • 7 мая 2010

    Гость Елена Л.

    Спасибо, дорогая Нина Михайловна!
    Я рада, что Вам понравились мои воспоминания и герои, знаковые Вам и мне, узнаваемы. Увы! Никого из них уж нет среди нас. Будем помнить о них.
    С теплом,
    Елена Л.

  • 7 мая 2010

    Гость Шульгина Нина

    Прекрасно,Лялька. Ведья непосредственный свидетель жизни всех, о ком Ты пишешь. Мама и папа -как живые. И Нема неподражаем, очаровательный губитель женских сердец. Все лаконично и образно. Спасибо!

  • 5 мая 2010

    Гость

    Огромное спасибо читателям: Мирине А.,Ольге С., Елене Ш., Розе Г., Рае Б.,Инне Ш., Лиане, Толе С. (догадалась по стилю комента) и Диме за теплые слова о моих воспоминаниях "Два года в деревне". Да, Раечка, это моя тетя Наташа Литинская, которая лечила пол Москвы. Дима, неужели ты всплакнул? Пробрало-таки или просто глаза устали?
    С благодарностью и теплом.
    Елена Литинская

  • 5 мая 2010

    Дима

    Читал на одном дыхании. А последние предложения разбирал уже с трудом - "глаза поплыли".

  • 5 мая 2010

    Гость

    Ляля! Продолжай!

  • 4 мая 2010

    Гость

    Интересно и живо написано, читала с удовольствием. Жаль, что нет подписей под фотографиями.

  • 4 мая 2010

    Гость

    Hi Lena,
    you know, I love that part the best. You could see all people like they are alive and you looking at them thru a window but they do not see you. Good work!
    Inna Shapiro

  • 4 мая 2010

    Гость Рая Бур.

    Леночка,
    Полностью присоединяюсь к высказыванию Шапельниковой.
    Язык-замечательный и очень кинематографично.Приятно было, что помню всех твоих героев, и Марика и тетю на фото( Наташа-?)

  • 4 мая 2010

    Гость Роза Горн, Москва

    У нас в России жизнь очень разнообразная, и тогда, и сейчас,литературные сюжеты - на каждом шагу.Сегодня, возвращаясь с дачи, ехала в электричке с женщиной 82 лет из Свердловской области, которая воспользовалась льготой для ветеранов войны и тыла к празднику Победы - бесплатным проездом- и ехала в Москву посмотреть даже не Кремль, а Белый дом, расспрашивала меня, как ей с вокзала проехать к нему. на какой станции метро выйти. При этом она ночевала у своей сестры в Туле,поэтому оказалась в электричке. Так что Россия- это и города,приобретающие вполне европейский облик, и деревни с их бездорожьем, и решительные люди. С праздником Победы всех читателей!

  • 4 мая 2010

    Гость Шапельникова Елена, Израиль

    В воспоминаниях Литинской любая деталь становится значимой и необходимой, позволяет ощутить то далекое время, свидетелем которого была и я. И, конечно же, не может не вызвать восхищения русский язык автора. Поздравляю.

  • 4 мая 2010

    Гость

    Читала с большим удовольствием, но очень быстро закончилось. Пиши дальше. О.

  • 4 мая 2010

    Гость

    Simply beautiful This is arare glimps into childhood - very well crafted. The language is perfect.
    Marina Ayzenberg


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции