«Современник» и современники

 Дмитрий Тульчинский
 25 июля 2010
 3252

Умение дружить — тоже своего рода талант. Кваша обладает им в полной мере: — На меня даже друзья — и Андрюшка Миронов, кстати, больше других — обижались постоянно, говорили: о, у тебя уже новый друг. То есть ревновать начинали. Потому что я как-то легко влюбляюсь в человека, и вроде как иногда это превращается в новую дружбу, очень серьезную. У меня много было друзей. Причем необязательно по профессии, как Миронов, Хайт, Горин. И врачи, и художники: Лева Збарский, Боря Биргер…  

Москва. Центр. Глинищевский переулок. Дом, что называется, с историей. На каждом шагу мемориальные доски. Марецкая, Москвин, Тарасова, Книппер-Чехова, Немирович-Данченко… Не дом, а жизнь замечательных людей. В камне и стекле. Его галерея замечательных людей — в памяти и в сердце. С одним из обитателей знаменитого дома, прекрасным актером Игорем Квашой, мы решили поговорить.
 

Олег Ефремов и «английский актер» Артур Кваша
Влияние Ефремова на всех актеров первого «Современника» было чрезвычайно велико. А уж на Квашу — тем более. Учитель и ученик на долгие годы стали не разлей вода, почти всюду бывали вместе. И на репетициях, и на веселых пирушках.
– Обаяние его и харизма, как теперь говорят, влияние на людей были просто необыкновенными. Я не знаю другого человека, который мог бы так влиять на людей, настолько подчинять их своей личности, своей воле, своим желаниям. Недаром он мог так разговаривать с начальством. Мог послать… Самое высокое начальство! Вдруг наорать, вдруг сказать какое-то хамство. И ему все прощалось. Ну, например, этот известный случай, когда он сказал министру культуры Фурцевой: «Екатерина Алексеевна, вы понимаете, что вы шлагбаум на пути советского искусства?» Ну как можно было такое сказать? Министру культуры, Фурцевой! Да еще женщине! Но нет — не было обиды. В нем была какая-то магнетическая сила личности. Что бы он ни делал — и в студии, когда еще мы у него учились, и потом в театре, — всегда это становилось для нас главным в жизни. Вот то, что мы делаем с Ефремовым, — это главное. Все остальные дипломные спектакли — не важны. Так что, конечно, в первую очередь он был для меня учителем. Хотя мы и очень близко дружили. Все время вместе проводили, не только в театре — и на даче, и если на юг ездили.
– Он был другой вне театра?
– Нет, одинаковый. И вне театра шли за ним все, и уговорить он мог кого угодно на что угодно. Он всегда был вождем. Да и не было у него «вне театра» — даже на отдыхе мы все равно о театре разговаривали. Когда я был студентом, мы каждый день ходили в кабак или к Гале Волчек, потому что у нее одной была отдельная квартира, а у нас всех коммунальные. И это не были пьянки. Нет! Там все время шли ожесточенные споры о театре и о том, что делать и как быть. У Олега вообще была одна большая настоящая любовь на всю жизнь — театр. Это не значит, конечно, что он день и ночь о нем талдычил — и в розыгрышах мог участвовать, и ржать мы могли, выпить, пойти куда-то. И Ефремов все это заводил, без него не могло быть.
Помню, например, в Кремль нас пригласили на заключительный бал Фестиваля молодежи. Жены идти не могли, обе были беременны — его Настя родилась через два месяца после моего Володи. А мы там лазили на какие-то шесты, играли в какие-то игры. Но выпить там нечего было, мы собрали человек пять киношников во главе с Басовым и ушли оттуда. Причем смешно очень уходили. Там шли люди с факелами и пели: «Дети разных народов, мы мечтою о мире живем…» Мы у кого-то факел отняли, пошли гуськом через Красную площадь к ближайшему ресторану. Мимо проезжала машина кинохроники, операторы решили, что началось факельное шествие, начали нас снимать. Толпа — а на Красной площади тысяч сто, наверное, стояло — двинулась за нами. И мы думали, они нас убьют, если увидят, что мы пошли в ресторан. Но как-то загасили факел, растолкали людей, прошли.
А потом, ночью уже, решили ехать в Переделкино. Но какой таксист из центра Москвы повезет за город — обратно-то порожняком пойдет. И Ефремов мне сказал: значит так, будешь английским актером, а я тебя везу. Тогда любой иностранец вызывал ну просто дикий восторг — никто же их в глаза не видел. Ефремов остановил такси, говорит: «Это английский актер Артур Кваша, мне его надо отвезти в Переделкино. Повезешь?» Таксист обрадовался: «Ну, давай, конечно». И Олег стал по дороге рассказывать, какой я, дескать, гад, как я ему надоел, как он меня таскает по городу, да еще всюду за меня платить должен. И долго меня поливал. А я же вроде как не понимаю — английский актер. Ну и решил ему отомстить. Стал говорить на тарабарщине и требовать, чтобы он переводил мои слова таксисту. Причем много говорил. Олег злился: «Вот сволочь, приставили его ко мне». Шепчет мне на ухо: «Кончай, прекрати!» Но из игры-то не выйдешь, и таксист уже ждет перевода — он-то вообще в восторге, что английский актер с ним разговаривает. И так до Переделкина я Олега мучил…
– Когда Ефремов ушел из «Современника», это стало для вас трагедией?
– Конечно, трагедия. Ну как — он наше все! Мы его считали лучшим режиссером в мире, мы его обожали. Вообще, это была очень сложная, трудная история. Мы находились на гастролях, когда его вызвала в Москву Фурцева. Он улетел. Потом вернулся, собрал стариков. И сказал: вот, во МХАТ, давайте все вместе, надо спасать театр. А мы сказали: нет, не пойдем. Потом в Москве это продолжилось, собрание труппы у нас было — он же сказал нам: вы не хотите, а труппа пойдет за мной. А труппа вдруг тоже сказала: нет.
– Как же вы не пошли за своим вождем?
– Это был единственный такой случай, и он был потрясен. Олег не ожидал, он был уверен, что как он захочет, так и будет. Я уговаривал его не уходить во МХАТ — я же там работал, знал театр изнутри. Понимал, что там ему не позволят делать то, что он делал в «Современнике». У нас же был какой-то особый театр, иногда мы играли пьесы, которые нигде больше не разрешались. Эти наши с ним разговоры продолжались и после того, как он ушел. Как-то Ефремов узнал, что мы с женой поехали на дачу, вдруг заявился туда. Кричал на меня: идиот, давай переходи, будешь завтруппой, мы с тобой всю труппу вычистим. Орал на меня, что я предатель…
– А вы считали его предателем?
– Я так и говорил: это ты предатель. На самом деле я считал, что Олег совершает трагическую ошибку. И до сих пор так считаю. А что он сделал во МХАТе, скажите мне? В общем-то, уже не было того взлета…
– Он вам когда-нибудь признавался в своей ошибке?
– Нет, он публично как-то признавался. То есть не говорил, что это ошибка, — он выступал у нас на каком-то юбилее и сказал: вот у вас театр, то, что вы делаете, — это настоящее. Не добавил: а у нас г… Но все понимали. И видно было, с какой горечью он говорит. Мы уже редко виделись, отдалились друг от друга. А где-то за неделю или за полторы до смерти он к нам пришел на «Шиллера». Я думал, после спектакля Ефремов уйдет — ему уже очень тяжело было, с кислородным прибором в театре сидел. Но когда спектакль закончился, нам сказали: «Олег Николаевич просит вас прийти в ложу дирекции». Ну и все пошли. И он так обрадовался, говорил, как ему понравился спектакль…
Татьяна.

Просто ангел…
Сам Кваша добавляет: лучшая половина. Она открытая, она добрая, она общительная. Жена, подруга, собеседник. Врач, что тоже немаловажно. 52 года уже вместе. А начиналось все на знойном юге. Курортный роман. Классический.
– Но он безгрешный был… Это Галя, кстати, виновата, Волчек. Я в то время был один. И Галя меня уговорила поехать в Коктебель — она там снималась в фильме «Дон Кихот». Мы даже жили в одном доме — Галя с мамой, Люся Касьянова, которая Дульсинею играла, и я. Но я договорился со своим другом Славой Головановым, что приеду к нему в Гурзуф. Говорю Галке, что отваливаю. Она: «Подожди, не уезжай, вот приедет моя подружка, ты точно в нее влюбишься — такая хорошая девочка, ну прямо для тебя». И я остался еще на несколько дней. Приехала Таня. Действительно, она мне сразу как-то жутко понравилась. Я съездил к Славке, сказал, мол, такое дело, вернулся в Коктебель и еще месяц почти пробыл там. В Москву я отбыл раньше остальных — меня взяли во МХАТ, был сбор труппы. Таня с братом, мамой и отчимом возвращалась позже, на вокзале я их встретил. В машину все мы не поместились, и мы с Танькой поехали на метро. И прямо там, в метро, я ей сказал: выходи за меня замуж. Она ответила: хорошо.
– Волчек, наверное, была свидетельницей на свадьбе?
– Нет, Ефремов. Но в загс мы пошли, когда Танька была уже беременная. Не до того все было. Мы же репетировали как сумасшедшие — уже «Современник» начался. Между репетициями мы с Танькой и Ефремовым забежали в загс. Помню, издевались все над ней. Мы же договорились, что она оставит свою фамилию: Путиевская. Ну, знаете, для больных иногда важно, идут они к мужчине или к женщине, и если на кабинете будет написано «Т. Кваша», то непонятно… А мы с Олегом до этого выпили чуть-чуть по поводу. И когда женщина в загсе спросила: «Фамилию какую?» — мы оба закивали: «Мужа, мужа». Танька в слезы. А мы продолжаем: «Да мужа, мужа!» Потом уж сказали, что пошутили… Все почему-то думают, что она Кваша. Денис Евстигнеев, когда ему недавно сказали «Таня Путиевская», спросил: а кто это? «Ну, Таня Кваша». Он так удивился: «Как, она — Путиевская?» И это Денис, которого мы знаем со дня его рождения...
– Гастрольная жизнь была для вашей семьи проблемой?
– Нет. Ну, наверное, Таня переживает, когда мы уезжаем. Она вообще не любит, когда я уезжаю. Даже когда на два дня. Иногда и отговаривает. Недавно отговорила от кино: «Ты в Ленинграде вечно простужаешься». Но она вообще очень добрый человек. Я не люблю, когда говорят, что врачи привыкают к страданиям больных, становятся черствыми. Потому что она переживает из-за каждого больного. Иногда сама больная с работы приходит. Когда возвращается, я спрашиваю обычно: ну что там? И она рассказывает. «Ну, молодой парень. По-моему, у него плохи дела…» И жутко переживает. Звонит, узнает — как он там, что...
– Многие актеры говорят: моей жене памятник поставить нужно. Вашей есть за что?
– Конечно. Актеры, они же все сумасшедшие. Перед премьерой особенно. Все время ты чем-то недоволен, тебе не нравится то, что ты делаешь. И все это выливается на домашних.
– Татьяна долго училась гасить этот пожар?
– Нет. Она замечательный человек. Ее все считают замечательной — это не мое мнение. Она просто отдельный человек, ангел.

Счастливые друзья
Умение дружить — тоже своего рода талант. Кваша обладает им в полной мере. Друзей всегда было много, одного, самого главного, и не выделить. Но в том-то и дело, что было… Теперь телефон, который раньше разрывался от звонков, по большей части молчит.
– На меня даже друзья — и Андрюшка Миронов, кстати, больше других — обижались постоянно, говорили: о, у тебя уже новый друг. То есть ревновать начинали. Потому что я как-то легко влюбляюсь в человека, и вроде как иногда это превращается в новую дружбу, очень серьезную. У меня много было друзей. Причем необязательно по профессии, как Миронов, Хайт, Горин. И врачи, и художники: Лева Збарский, Боря Биргер…
– Но иных уж нет, а Збарский — далече, в Америке…
– Да. У Пушкина гениально, конечно, сказано. Он все-таки отдельный был человек, откуда-то оттуда. Как кончается «19 октября» помните? Когда они собираются, пьют, произносят какие-то тосты. И дальше он пишет поразительную вещь — как мог это молодой человек написать, я не понимаю. В молодости это не приходит в голову даже. А он пишет: «Кому ж из нас под старость день Лицея/ Торжествовать придется одному? Несчастный друг…» Не счастливый — потому что все умерли, а он жив. А: «Несчастный друг! Средь новых поколений/ Докучный гость, и лишний, и чужой,/ Он вспомнит нас и дни соединений,/ Закрыв глаза дрожащею рукой…»
– И можно сказать, вы сейчас тот самый «несчастный друг»?
– Конечно.
– И у вас есть дефицит общения?
– Конечно.
– А Збарский? По телефону из Америки?
– Да он не подходит к телефону. Не хочет приезжать сюда. Если я там, так он просто неотрывно со мной. Даже когда в составе делегации я летел в Сиэтл, и была пересадка в Нью-Йорке, он примчался в аэропорт, чтобы просто увидеть меня. А сюда не звонит…
– О чем бы сейчас поговорили, скажем, с Мироновым?
– Понимаете, это ведь не о чем. А это каждый день. Светлов, по-моему, написал: «Дружба — понятие круглосуточное». Есть кому позвонить — в этом же все дело. В ощущении того, что есть человек. А сейчас — вот сколько мы сидим с вами? — был один лишь звонок…
– А почему в «Современнике» у вас нет друзей? Та же Волчек, Гафт?
– Нет, с Галей мы дружим. Но это другое… И Валька звонит иногда. Вот он писал эту пьесу свою. «Слушай, ты где сейчас?» — «Я в машине». — «Ну, я тебе хочу прочесть. Я тут одну сцену написал — гениальная, по-моему, сцена». Я говорю: «Валька, я через 20 минут буду дома. А сейчас я в каше машинной». — «Да? Ну ладно… Нет, ну подожди, я тебе все-таки прочту»… Так что это все бывает. Но это другое. Это не каждодневное общение.
– Сейчас вам уже сложно найти друга?
– Да вроде начиналось. С одним очень крупным врачом. Он намного младше меня, ему сорок с небольшим. Каждый день делает операции. Не только у нас, и за границей. И дружба наша вроде продолжается. Но как-то все…

Беседовал Дмитрий Тульчинский, Россия
 

 



Комментарии:


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции