Восставшие из пепла

 Элла Митина
 7 августа 2010
 4019

«Рукописи не горят», — утверждал Михаил Булгаков и был прав. Книги, даже некогда сгинувшие, продолжают существовать до тех пор, пока жива память о них, пока есть те, кто готов вызволять их из небытия, давать им новую жизнь и, словно птиц, томившихся в клетках, выпускать на волю. Благородную задачу вернуть читателям забытые, утраченные или когда-то изъятые книги взял на себя Издательский дом «Коган и Барановский», начав проект «Восставшие из пепла». Автор проекта, академик Академии педагогических наук РФ, профессор, ректор Государственной классической академии им. Маймонида Вероника Ирина-Коган, первой книгой проекта выбрала повесть еврейской писательницы Евгении Немировой «Качановка», вышедшую в 1934 году. Читатель может воскликнуть: «Да мало ли было написано в то время книг, которые сейчас никто и не вспоминает! Да и стоят ли они доброго слова?!» Это ни в коей мере не относится к трогательной талантливой автобиографической повести Евгении Немировой, рассказывающей о жизни и быте обитателей бедняцкого района Бердичева, Качановки, в котором родилась, провела детство и юность писательница. Книга эта принесла Немировой первую литературную известность. О ней высоко отзывался Горький. Бабель любил «Качановку» и в шутку сетовал: «Женечка, ты отнимаешь у меня мой хлеб».

После выхода в свет «Качановки» Немирову приняли в Союз советских писателей. Следующая ее повесть «Судьба товарища» (1938), первая советская книга для подростков, издана раньше, чем знаменитая «Дикая собака Динго» Рувима Фраермана, с которой, как думают неверно многие, началась детская советская литература. «Судьба товарища» была настольной книгой предвоенного юношества.
Немирова писала повести, рассказы, стихи. Но однажды в трагический день 1950 года ее произведения были запрещены, изъяты из библиотек, а сама она больше не написала ни строчки.
Что же случилось с писательницей? Почему ее произведения в одночасье стали библиографической редкостью? Как сложилась дальнейшая литературная и личная судьба Евгении Немировой?
Об этом мы беседуем с ее дочерью, писателем и журналистом Майей Немировской.
— Майя, Немирова — это мамин литературный псевдоним?
– Да. Ее настоящее имя Шейндл Арон-Акива Синявер. Немировская она по мужу, моему отцу. Вы же знаете, что после Октябрьского переворота многие изменяли свои еврейские фамилии на русифицированные версии.
— Ваша мама родилась и выросла в черте оседлости. В таких еврейских местечках обычно говорили на идише. Откуда же у писательницы Немировой такой прекрасный русский язык?
– Мама рано начала писать стихи на идише. Русский язык в то время, как она мне говорила, ей был чужим и казался «деревянным». Когда маме исполнилось всего 13 лет, она перевела на идиш балладу Гете «Лесной царь» и прочла ее дачному соседу, 15-летнему ученику Бердичевского реального училища Шае Немировскому. И Шая, тайком от своей подруги, отправил балладу в бердичевскую идишскую газету «Дер арбетер», где ее немедленно опубликовали. Так началась литературная биография моей мамы, а заодно и ее личная. Впоследствии Шая (Александр) стал ее мужем и моим отцом. А русский язык мама выучила в гимназии. Правда, туда она поступила не сразу, а с пятого раза — мешала все та же проклятая пятипроцентная норма. Окончила мама гимназию блестяще и уже к концу учебы в совершенстве овладела русским.
— Как складывалась литературная судьба Евгении Немировой?
– В 1922 году семья переехала в Москву. Там мама окончила ИФЛИ — знаменитый Институт философии, литературы и искусства, в котором учились такие знаменитые поэты, как Павел Коган, Борис Слуцкий, Давид Самойлов, Александр Твардовский, переводчица Лилианна Лунгина и многие-многие другие. Еще студенткой мама работала в редакциях газет, была заместителем главного редактора «Работницы», журнала «Крестьянка». Писала статьи под разными фамилиями — Немировская, Немирова, Синявер, Аркадьева, Александрова, потому что нередко чуть ли не весь номер ей приходилось готовить в одиночку. В 1928-м в издательстве «Молодая гвардия» вышли две ее детские книжки — «Медвяный дом» и «НИГ — муравьиный воин».
Два года мама работала над автобиографической повестью «Качановка». Закончив, отнесла рукопись в «Гослитиздат». Ответ какой-то редакторши звучал так: «На литературу не похоже. Советую больше не писать». Мама расстроилась — «Качановка» была ее любимым детищем. Но тут вмешался мой отец. Он опять по секрету от жены отправил рукопись в Сорренто Горькому, который тогда жил и работал в Италии. Осенью 1930 года от Алексея Максимовича пришло письмо. Оригинал его хранится в музее А.М. Горького, но я помню первые строки: «Мне довелось прочитать десятки рукописей на аналогичную автобиографическую тему, — писал Алексей Максимович. — Ваша мне показалась особенно интересной. Да и написана талантливо...» Далее Горький советует маме, если она хочет опубликовать повесть, обратиться в издательство «Художественная литература» и сказать, что сделать это рекомендовал он, Пешков. На полях рукописи Горький сделал пометки о том как, по его мнению, лучше написать тот или иной абзац. И все это в форме вежливых, деликатных рекомендаций: «А не кажется ли вам...» или «Не находите ли вы, что...» Так обращался к начинающему писателю знаменитый литератор.
— И как мама распорядилась письмом советского классика?
– А никак. Просто отнесла рукопись главному редактору издательства «Художественная литература» Большаминникову, ни словом не упомянув о рекомендации Горького. И только когда книгу приняли, показала его письмо. «Скромность — дело хорошее, — сказал ей Большаминников, — но глупая скромность не нужна никому».
«Качановка» сделала маму известным автором, позволила вступить в Союз писателей и оказаться в кругу замечательных литераторов того времени. Она тесно подружилась с выдающимися прозаиками и поэтами: Львом Квитко, Самуилом Галкиным, Ароном Вергелисом, Перецем Маркишем, Давидом Бергельсоном... Они были частыми гостями нашего дома. Приходил и Вениамин Зускин. Мама строила большие литературные планы. Наступил 1948 год...
— Год разгрома Еврейского антифашистского комитета?
– Да. В январе был убит его председатель, великий актер и режиссер Соломон Михоэлс. Одного за другим арестовали и уничтожили почти всех членов комитета. Репрессировали и членов Еврейской секции. Уцелел только Самуил Галкин. Бледнолицый красавец с горячими карими глазами, он вернулся из лагеря тяжело больным и раздавленным, похожим на библейского старца. Таким он и запомнился мне. Мама счастливо избежала участи своих друзей.
Но однажды ее вызвали на беседу в НКВД в гостиницу «Москва» (там был филиал основного здания на Лубянке) и много часов подряд допрашивали. Это было очень страшно. Не дожидаясь ареста жены, мой отец, к тому времени уже безработный, увез маму под Бердичев, и обыск, который вскоре был у нас дома, проходил уже без родителей. Во время обыска из нашей квартиры изъяли все, что хоть как-то было связано с литературным трудом мамы, включая незаконченные рукописи книг о Гершеле Острополере, об одесских партизанах, роман «У нас дома». Маму исключили из Союза писателей, ее книги изъяли из всех библиотек. В 1955 году, когда закончилось дикое время сталинских репрессий, маму восстановили в Союзе писателей. Но страх, поселившийся в ее душе, отнял у нее способность писать. Она больше не написала ни строчки.
— У вас дома родители вспоминали качановскую жизнь?
– Да, довольно часто. Особенно мама и ее отец — мой дед Арон. Хотя, конечно же, большинство людей поколения моих родителей были «советскими людьми» без национальности. Во всяком случае, государство все для этого делало. Поэтому бердичевского прошлого как бы стеснялись. В паспортах местом рождения моих родителей указывался Киев. А когда из Бердичева приходило письмо, то, смеясь, говорили: «Пришло письмо из Бордо» — так аллегорично называли город, который в то время ассоциировался с еврейской местечковостью. От этого своего мещанского «бердичевского» прошлого старались избавиться.
— Известно, что из бедных окраинных районов России, особенно там, где проживало в черте оседлости еврейское население, вышло впоследствии много революционно настроенной молодежи. Последняя глава «Качановки» как раз посвящена тому, как в местечко приходит революция. А мама не была революционеркой?
– Нет, потому что она никогда не была человеком публичным. Мещанский быт и общая задавленность в детские и юношеские годы далеко не лучшим образом сказались на формировании ее личности. Это помешало ей побороть страх перед обстоятельствами и вернуться к творческой жизни.
— Как вам удалось найти экземпляр «Качановки»?
– Она чудом сохранилась в доме знакомых. И когда я взяла ее в руки, то решила, что должна сделать все, чтобы повесть была переиздана, сохранилась для будущих поколений. Потому что, хоть рукописи и не горят, лучше, чтобы книга моей мамы больше никогда не исчезала.

Элла Митина, Россия
 



Комментарии:


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции