ВЛАДИМИР МАШКОВ И ЕГО "ПАПА!"

История отношений Абрама Шварца с сыном Давидом запала в душу известному актеру и режиссеру. Владимиру Машкову исполнилось 40 лет. Главный подарок известный актер и режиссер преподнес себе сам, завершив съемки фильма «Папа!» по пьесе Александра Галича «Матросская тишина». В 80–90-х годах XX века этот спектакль, шедший на сцене Театра Табакова, был одной из самых популярных постановок в Москве. Роль Абрама Шварца из Тульчина — дипломная работа Владимира Машкова — стала его лучшей ролью за всю более чем удачную актерскую карьеру. 24-летний Машков сыграл 70-летнего еврея, пьющего, неопрятного, неудачливого, который мечтает, чтобы его сын Давид стал знаменитым скрипачом. В 1937 году, когда Давид становится известным музыкантом, Абрам Шварц приезжает к нему, но сын не любит отца и стыдится его. В 1944 году советские войска освобождают Тульчин. Давид, участвовавший в военной операции, узнает, что незадолго до освобождения города фашисты расстреляли евреев, среди которых был его отец. И только после смерти отца Давид понимает, как велик тот долг, который он так и не успел вернуть. — Если не ошибаюсь, роль Абрама Шварца, еврея из Тульчина, вы сыграли в театре раз двести? — Четыреста. Мне было страшно, когда мне поручили играть эту роль. Я ходил в синагогу, разговаривал со своими друзьями-евреями, пытаясь найти хоть что-то в себе, чтобы я мог с этим «чем-то» выйти на сцену. Поначалу ничего не получалось, меня охватывал ужас. Но постепенно на меня что-то снизошло, и я счастлив, что мне удалось сыграть эту роль. И еще я благодарен Олегу Павловичу Табакову, который, несмотря на мою тогдашнюю молодость, доверил мне эту работу, которую я безумно люблю. Уже шесть лет я не играю спектакль, а любовь к этой истории осталась. — И все-таки почему вы решили перенести пьесу Александра Галича на киноэкран? — Мне захотелось уже на новом витке своей жизни, когда есть еще силы и желание, сделать эту работу. С моим соавтором Ильей Рубинштейном мы попытались снять внутренний ценз Александра Аркадьевича Галича. Он писал пьесу в сложный период, она была запрещена. Мы все оставили, как и было у Галича, но при этом добавили атмосферы кино. — В дипломном спектакле у вас был блестящий дуэт с Евгением Мироновым — он играл Давида. Почему вы не пригласили его на эту роль в кино? — Сложно играть восемнадцатилетнего человека, когда тебе за тридцать. На роль Давида я взял Егора Бероева, а Давида в детстве сыграл Андрей Розендент. Мне с ними повезло. Они очень похожи не только внешне, но и внутренне. Андрей замечательно играет на скрипке. Мне кажется, он будет великим музыкантом. С Андрюшей мне помог Владимир Теодорович Спиваков, который записал для меня музыку и сам ее исполнил. — Ради чего вы изменили название пьесы? Все-таки «Матросская тишина» — это символ мечты и одновременно несвободы. — В моей киноистории мне больше всего хотелось рассказать об отношениях отца и сына. Мне один верующий человек сказал, что после любви к Б-гу идет любовь к отцу, который на земле. То есть ближе и теснее связей нет, наверное, на планете. — За последний год в российском кино появилось несколько картин о взаимоотношениях отцов и сыновей, о неполных семьях... Ваша картина невольно встраивается в этот ряд. Чем объяснить этот общий интерес к одной теме в одно и то же время? — Не знаю, во всяком случае, мне мои внутренние долги не дают возможности сделать что-либо другое до тех пор, пока я не сделаю этот фильм. Я с этой историей живу давно, уже больше пятнадцати лет. И мне кажется, что это и есть настоящая тема. Если не про это, то про что? У Галича есть монолог, когда Абрам говорит своему сыну: «Теперь не важно, кто выйдет на сцену Большого зала Консерватории — ты или твой сын. Ах, как он будет гордиться тобой. И он скажет: «Это мой папа сделал меня тем, что я есть». В этой роли я вижу глубокий смысл. Когда отец разговаривает с сыном уже после своей смерти, то ты видишь эту неразрывную связь между родителями и детьми, связь, которая может нас удержать от каких-то безумий. Важно остановить память, потому что мы живем слишком быстро, и память даже о самых близких людях отбрасывает, как катапультой. Мне бы не хотелось, чтобы эти чувства любви, преданности близким так отлетали. Это огромная часть моей внутренней жизни. — С этой историей вас связывает что-то личное? — Возможно. Я появился на свет, когда папе было сорок лет. То есть я сейчас в том возрасте, в котором папа меня произвел на свет. Я хорошо помню своего отца, он был для меня эталоном. Мужчина ста сорока килограммов веса, с бантом, в берете, безумно смешной. Дети его обожали, потому что он играл Карабаса-Барабаса в театре города Новокузнецка. В колбасном магазине вся очередь расступалась перед ним, говоря: «Дайте Льву Петровичу колбаски двести грамм». Он был ироничный человек, шутил без остановки. Я был так горд им! И теперь я жду, что, может быть, в этом возрасте ко мне придет от него что-то — его безумие, его любовь к жизни... — Но теперь, завершив съемки, почти выполнив свой долг, чувствуете ли вы в себе какие-то внутренние изменения? — Да. Наверное, я не буду оригинальным, если скажу, что работа, которую ты делаешь, накладывает на тебя отпечаток. Тем более если ты в ней варишься очень долго. Каждый из нас в неоплатном долгу перед родителями. Ведь они — единственные, кто любит нас бескорыстно, «ни за что», просто за то, что ты есть. Если после просмотра фильма «Папа!» кто-то позвонит своему отцу и просто спросит: «Папа, как ты там, жив, здоров?», я буду считать свою задачу выполненной.