Об орденах, стройках и сражениях

Когда двадцать лет назад я учился в реховотском ульпане, на занятия иногда приходил реб Мойше, очень пожилой еврей, недавний репатриант из Даугавпилса. Иврит он учил когда-то в хедере, но за годы советской власти успел растерять все знания. На одном из уроков учительница объясняла слово «хатуль» — кот. Поскольку преподавание велось по принципу «иврит на иврите» то вместо того, чтобы объяснить смысл слова на английском или русском, она, изображая изучаемое животное, выгибала спину, мяукала и осторожно ходила по классу на цыпочках. Все быстро сообразили, о ком идет речь. И только реб Мойше оставался в полном недоумении. В перерыве он спросил меня, какое слово объясняла учительница. Как раз в это время один из представителей хвостатых пробегал мимо, и я ткнул пальцем в его сторону.
– Какой же это хатуль! — вскричал возмущенный реб Моше. — Это же хосуль! Хосуля я знаю, хосуль у нас в доме жил!
Через несколько дней я заманил реба Мойше на урок Торы. Он внимательно слушал, иногда кивал головой. После урока подошел к пожилому раввину и завел с ним разговор на идише.
– В детстве я тоже ходил в бейс-медраш, — сказал реб Мойше. — У нас в Двинске жил раввин, уж не помню, как его звали. Он был такой… волосатый и нас называл «сусим» — «глупые лошадки».
– Волосатый? — Раввин насторожился. — В Двинске?
Он подскочил, словно юноша, и быстрым шагом направился в библиотеку. Спустя несколько минут он принес оттуда книгу с фотографией и показал ее ребу Мойше.
– Он?
– Он! — воскликнул реб Мойше. — Так вы его знаете! А я-то думал, что, кроме меня, его уже никто не помнит.
– Его знает и чтит весь еврейский мир! — ответил раввин. — Я и не представлял, что когда-нибудь удостоюсь чести встретиться с человеком, сидевшим на уроках у самого Рогачевера. Может быть, вы помните что-нибудь из того, что он вам говорил?
Реб Мойше наморщил лоб.
– Э-э-э, — протянул он. — Много лет прошло. Все позабылось. Две войны, революция, стройки пятилеток…
Раввин понимающе покачал головой.
– Но одна история, — ободренный его сочувствием, продолжил реб Мойше, — запала мне в память. В одном местечке умер еврей. Как все умирают, так и он умер. Ничего особенного, обычная житейская история. И оставил он своим трем сыновьям завещание, составленное весьма странным образом. Было у еврея семнадцать козочек, и разделить их между сыновьями он повелел так: половину отдать старшему сыну, две трети от второй половины — среднему, две трети от оставшегося — младшему, а все остальное пустить на благотворительные цели. Причем козочек продавать запретил, то есть делить нужно было не деньги, а самих ласковых белошерстных животных.
Стали сыновья думать, как быть. Семнадцать на два не делится, на три тоже. Наверное, отец хотел научить их чему-то своим завещанием. Но чему? Думали, гадали, потеряли сон и аппетит, но так и не поняли, в чем дело. И решили тогда сыновья поступить, как принято у евреев в сложных ситуациях. Пошли они к раввину и рассказали все, как есть. Думал раввин, думал и наконец сказал:
– Я не знаю, чему хотел научить вас отец, но могу подарить вам одну козочку из благотворительного фонда. А дальше думайте сами.
Недоумевающие братья поблагодарили раввина, вернулись домой и снова принялись за подсчеты. О чудо! Теперь все сходилось! Половину, то есть девять козочек, отдали старшему. Две трети от второй половины — шесть козочек — достались среднему. На две трети младшего пришлись ровно две козочки, и одну оставшуюся с величайшим почтением и признательностью вернули раввину.
Разделив наследство, браться призадумались. Как же так, количество козочек осталось тем же самым, но все сошлось наилучшим образом?
Реб Мойше поднял верх указательный палец.
– В этом месте Рогачевер остановился и долго нас рассматривал, словно видел в первый раз. А потом сказал: «Вот вы, молодые люди, учите Тору. Это хорошо, это правильно. Но не думайте, будто ее постижение зависит только от прилагаемых вами усилий. Ваши труды — это семнадцать козочек, с которыми без восемнадцатой невозможно ничего поделать. Чтобы все сошлось, необходимо получить подарок от Всевышнего — понимание. А понимание даруется еврею не за блестящие познания и глубокий анализ, а за простое, цельное исполнение заповедей. Будьте бесхитростны со Всевышним, и тогда — о, чудо! — из самого безвыходного положения Он подскажет простой и понятный выход».
Обратно, в центр абсорбции, мы возвращались долго. Реб Мойше медленно шел, опираясь на тросточку. Он рассказывал мне про Гражданскую войну, про стройки пятилеток, про ордена, полученные на Отечественной. Уже возле самого дома он остановился и произнес дрожащим от волнения голосом:
– Ты знаешь, там, в ешиве, я ведь соврал, когда сказал, будто все позабыл. Ничего я не забыл. Мне просто было стыдно признаться, что всю свою жизнь я потратил на глупости. Кто оценит сегодня мои ордена, где они, стройки пятилеток? А раввина из маленького городка, оказывается, помнят! Как жаль, что восемнадцатая козочка пришла ко мне слишком поздно.
Он умер через полтора года. На его могиле говорили об орденах, стройках и сражениях, а я смотрел на советских евреев, стоящих у свежего холмика рыжей земли, и вспоминал слова Рогачевского Гаона.

Янкл МАГИД, Израиль