Вся такая внезапная

– Да, я нетипичная актриса, сразу вам скажу. Я не рвусь играть, не звоню режиссерам, не завязываю с ними какие-то домашние отношения. Не жду похвал ни от кого — сама все про себя знаю… — говорит Ольга Остроумова. И продолжает через паузу: — Ну, разве что единственный раз Ростоцкому позвонила, сказала: «Дайте мне попробоваться в «А зори здесь тихие»»...
– Вы идеалистка по жизни?
– Да, наверное. Я своих близких стараюсь переделывать, а чужих нет.
– Удается? Близких-то.
– Нет. Ну, конечно, не надо никого переделывать. Но даже понимая, что этого делать не надо, я все равно... Я не даю как бы воздуха своим близким. Это нехорошо. И я понимаю, что это нехорошо. Но… такой уж характер.
– Что же вы от них хотите?
– Чтобы они были совершенством.
– А вы совершенство?
– Нет, но стремлюсь к этому. По правде говоря, я нетерпимая. Нужно принимать людей такими, какие они есть, не судить их. А вот это мое всегдашнее переделывание других — это же получается, я сужу.
– Других судить — дело нехитрое. Как насчет самоиронии?
– У меня? Выше головы — над собой только и смеюсь. Пример? Ну не знаю: я могу накраситься, одеться. И начинается: ой, мы вас не узнали, как вы замечательно выглядите! Я говорю: м-да, если бы вы меня видели час назад!.. (смеется). У меня нет самомнения большого. И просто комплименты мне не нужны. Комплименты, они — ноль, понимаете — ничто. Когда начинают что-то такое говорить, я сразу обрываю: ладно-ладно, все…
– Я думал, любой женщине приятны комплименты. Или вы в своей жизни их наслушались столько?..
– Нет, ну приятно, конечно. Но, понимаете, приятно, и только. Я не начинаю надуваться, как шар, и думать, что я лучше всех, красивей, и женщины все моей подметки не стоят. А потом, я же прекрасно понимаю, что и другим женщинам комплименты говорят точно такие.
– Ирина Алферова, наша признанная красавица, все время обижается, если ее спрашивают о красоте. Вы тоже отмахнетесь сейчас: сколько можно?!
– Да нет. Но я прекрасно понимаю, какая сейчас сижу перед вами. И прекрасно понимаю, какая могу быть, если захочу. Поэтому, если сейчас вы меня спросите: как вам удается так хорошо выглядеть? — то я просто посмеюсь в ответ. Я не люблю, знаете, краситься, не люблю наряжаться в жизни…
– Нетипичная актриса. Но и нетипичная женщина.
– Не знаю, а может быть, типичная. Типичная русская баба.
– Типичной русской бабе красота одни лишь несчастья приносит?
– А я никогда не осознавала свою красоту. Да, в ТЮЗе когда играла, мне говорили: какая ты красивая! А Ахеджаковой — какая ты талантливая! Я плакала в гримерке. Потому что считала, что лучше быть талантливой, чем красивой. Если в «Василии и Василисе», допустим, меня нужно было сделать старухой, так я сидела и добивалась от гримера: вот здесь еще нет морщин, здесь. А если нужно на сцене быть королевой, я буду королевой. И пусть тогда говорят, какая я красивая. Я должна быть такой, как моя героиня. А какая я в жизни — никого не касается, я такая, как мне удобно.
– Но умные женщины, они же пользуются своей красотой.
– Нет, я в жизни скорее хотела пользоваться своими душевными качествами. Хотя была достаточно кокетлива. Но чем привлекала всех, как могу теперь понять, — это естественностью. Знаете ведь, у молодых людей есть критерий, как должна вести себя девушка — более-менее миленькая, хорошенькая. А я вела себя совершенно по-другому. Не участвовала ни в каких интригах. И меня они почти не касались.
– А какие письма, интересно, вы получали после той знаменитой сцены в «А зори здесь тихие», когда предстали, скажем так, во всей своей красе?
– Там было очень много писем. А одно — ну просто гениальное. Начинается так: «Наша лагадминистрация (администрация лагеря. — Ред.) показала нам 7 ноября фильм «А зори здесь тихие»…» Думаю, что за «лагадминистрация»? Сначала не поняла. Читаю дальше — такое патриотическое письмо, ну прямо газета «Правда»: «Там такие девушки! Благодаря им мы победили!»... И вдруг с красной строки: «Но как ты могла?» — буквально цитирую: как мне не стыдно ТАКОЙ появиться на экране, и как муж меня терпит, как живет со мной дальше? Кончалось оно гениально: «…По той ли дорожке идешь?» Понимаете, из лагеря отповедь такая — ну просто грандиозно! Сейчас, конечно, с юмором вспоминаю. А тогда задумалась: если человек мне из лагеря пишет такое, наверное, я, правда, не по той дороке иду...
– Если вы нетипичная актриса, значит работа не на первом месте?
– Я не фанатично преданная актриса. Нет, не работа на первом месте — жизнь. Сама жизнь: дети, семья...
– Для женщины важна очень и личная жизнь. Ею вы довольны?
– Она не была безоблачной, не была очень легкой. Но она такая, какая есть. И если у меня двое прекрасных детей от этой личной жизни — самое главное для женщины, поверьте мне, — значит, она удалась. А уже и внук замечательный! Мне всегда говорили подруги, которые стали бабушками: внуки — ну совсем другое к ним отношение. И правда, другое, так интересно. Не вижу его три дня — скучать начинаю.
– Михаилу Левитину (первый муж Ольги Остроумовой. — Ред.) все простили?
– Я от Левитина ушла сама. Но… Но, знаете, Б-г ему судья… Не могу сказать, что простила, что так все отпустила. Как-то… успокоилась что ли.
– Вы прожили с Левитиным 22 года, он наверняка и сейчас для вас родной человек…
– Нет.
– Как это — такой большой кусок жизни?
– Вот такой характер — я отрезаю, и все.
– Он же целую книжку написал, где просит у вас прощения. Так и не простили?
– Ну почему, я же сказала, что не имею никаких претензий… Понимаете, я отдана была ему полностью, всю свою жизнь подчинила ему. Если бы не полностью, а частичкой... А у меня личного ничего не было — только все его. И это разрубить было очень страшно. Но я прожила, пережила, понимаете. Да, он отец моих детей (Ольги и Михаила. — Ред.). Но иметь дело с ним я не хочу.
– Сейчас дочка играет у него в театре, вы не ревнуете?
– Не ревную. Хотя… Очень опасную фразу сейчас скажу для дочери. Хотя мне больше хотелось, чтобы она играла у Фоменко. Где и была.
– Потому что сближается с отцом и отдаляется от вас?
– Нет, никакого отдаления нет, и я никогда не запрещала детям видеться с отцом. Даже когда мы расходились, я постаралась все им объяснить: он навсегда ваш отец, что бы между вами ни было, и другого отца быть не может.
– Тогда скажите, пожалуйста, что такое быть женой Валентина Гафта?
– Как выразился Лев Дуров, поздравляя меня с днем рождения, жить с Гафтом — это подвиг. (Смеется.) И я ощущаю это каждый день.
– А ему тяжело быть мужем Ольги Остроумовой?
– Думаю, да. Конечно, лучше, когда жена все время говорит: замечательно! потрясающе! ты гений! Я этого не делаю. Скажу: да, это получилось; да, хорошо — вот мои самые большие похвалы.
– Сейчас вспомнил Михаила Козакова, который пять или шесть раз был женат. Сначала жена им восхищается, потом привыкает, что муж актер. И когда перестает каждый день возносить до небес, ему становится скучно, он ищет новую почитательницу таланта.
– Ну да, таковы мужчины, они хотят женщину подчинить. Очень откровенно сказал Андрон Кончаловский: я хотел найти себе удобную жену. Вот чтобы ему было удобно. О ней не сказал в данном случае ни слова. И как ей быть в этой ситуации? Нет, я с этим не согласна.
– Как делятся бытовые обязанности в семье? Мне кажется, все на вас. Валентин Иосифович — большой ребенок.
– Они не делятся, в том-то и дело. (Смеется.) И когда я начинаю немножко бунтовать, то появляется абсолютное недовольство.
– А недовольство Гафта — это что-то страшное?
– По-разному. Он, надо сказать, не такой страшный, как кажется. Как его малюют. Я в гневе гораздо страшнее.
– С какими его качествами вы не можете смириться?
– Нет, не будем об этом. Какие мне нравятся, могу сказать. Он великолепный артист, талантливейший человек. Во многом. И в стихах своих, которые беспрерывно пишет. Хотя везде декларирует, мол: я при Оле перестал писать стихи — она запрещает. Это все чушь собачья, никому ничего я не запрещаю. Просто, когда приносит мне то, что написал, я говорю: это мне нравится, а это нет. И все — сразу недовольство, сразу «запрещаю». Остальные-то говорят: гениально! Но есть стихи просто замечательные. Я уж не говорю об эпиграммах, это вообще сложнейший жанр.
– А главный добытчик в семье кто?
– Он. Я считаю, у нас неравнозначная оплата женского и мужского труда. Но на детей я стараюсь у него не брать, при том что он очень помогает детям…
– Как Валентин Иосифович сошелся с вашими детьми?
– Замечательно. Мишку он просто обожает (сын Остроумовой. — Ред.), как собственного. А сейчас приехал из поездки и привез внуку какие-то вещички. И каждый раз звонил: ну как там маленький? Так трогательно. Это маленькое существо проникает ему уже в душу.
– Гафт вообще из породы тех мужчин, что любят детей?
– Валентин Иосифович? Я думаю, он никогда и не знал, что такое дети. Детей надо вырастить, тогда ты понимаешь, что это такое. А первый ребенок в его жизни — это Мишка, лет десять ему было, когда Валя появился в нашей семье. И сначала, от того, что Мишка вел себя не как ребенок, который не принимает чужого дядю, а вел себя очень деликатно и хорошо, Валя ему не верил. Говорил: он лицемерит, он при мне такой, а без меня, наверное, гадости про меня говорит. Я уверяла: он ничего про тебя не говорит, у него есть отец, он не воспринимает тебя как другого отца, воспринимает как моего друга. Валя не верил. А потом, поняв, что Мишка такой, какой он есть, безумно его полюбил.
– Вы — сгусток энергии, а Валентин Иосифович…
– Он мне говорит: «Утихомирься». Я ему: «Давай поживей». Сказала же: я простая русская баба, ну а кто, если не я? Если никто не делает, я иду и делаю.
– Наверное, и вам хочется, чтобы муж помогал. Или хотя бы посочувствовал…
– Русская баба об этом не думает… Нет, ну конечно, хочется. Самое обидное у меня в жизни бывает, когда к вечеру приходишь домой, валишься с ног и говоришь: «Б-же, как я устала!» И в ответ: «А чего ты устала?» Вот это «чего ты устала?», такое непонимание обижает ужасно…
Дмитрий Тульчинский,
Россия