Возьми лучше меня!..

 Элла Митина
 14 апреля 2011
 3502

Мы познакомились в аэропорту Тель-Авива. В тот день там была забастовка диспетчеров — дело редкое для Израиля, но все же случающееся. В зале прилета творилось что-то невообразимое: задерживались и отменялись рейсы, толпы людей сидели, стояли и куда-то бежали. Служащие — молодые парни и девушки — пытались навести порядок, но от этого растерянность и нервозность только возрастали. Я отправилась в кафе. Оно было забито пассажирами, которые коротали время в ожидании самолета. В очереди передо мной стоял пожилой интеллигентный мужчина. Было в его фигуре что-то спокойное, несуетное, что-то отдельное, что сразу обратило мое внимание. Он не спеша обвел взглядом витрину, потом показал продавщице на булочку и кофе. Продавщица сделала вид, что не понимает его, или, вернее, не собирается понимать тупого «гевера», который не говорит ни по-английски, ни на иврите. Это выражение лица «вас много, а я одна», так часто сопровождаемое злобой и ненавистью работников торговли в России, в Израиле не бывает агрессивным, но равнодушие и ленца удивляют не меньше, чем оголтелость их российских коллег. У мужчины был усталый вид, он не был похож на многочисленных русских туристов, возмущенно удивляющихся, что еще не все в Израиле перешли на русский. Он просто пытался, чтобы его поняли.   

Я перевела продавщице просьбу мужчины. Молодая девица равнодушно плеснула в чашку кофе, плюхнула на тарелку булочку и занялась мной.
Когда я остановилась с подносом в поисках свободного места, то увидела, что пожилой мужчина машет мне рукой с дальнего столика, показывая, что уже позаботился об этом. Так я познакомилась с Ильей Григорьевичем. Впрочем, возможно его звали по-другому. Но теперь это не имеет значения, потому что, когда через несколько часов забастовка закончилась и он улетел в С.-Петербург, а я в Москву, мы больше никогда не виделись. За эти пару часов я узнала историю его жизни. Она поразила меня…

– Ночью моей жене приснился жуткий сон. Он был странен и дик. Огромный усмехающийся арлекин с глиняной головой глядел ощеренным ртом с острыми, какими-то собачьими зубами. Рот чудовища разъезжался в глумливую улыбку. Потом вдруг его голова скособочилась и, смачно хлюпнув, отвалилась, рассыпавшись на куски, обмазав по пути липкой грязью кафельный больничный пол. Но, даже разваленный на куски, арлекин продолжал омерзительно скалиться, и его улыбочка существовала сама по себе, как улыбка Чеширского Кота. Жена моя, Аня, никак не могла придти в себя и все пересказывала детали сна. Оно и понятно: даже у меня, не склонного придавать большого значения тому, что привиделось ночью, сон жены оставил тягостное ощущение. А Аня все твердила, что сон «в руку», что он предвещает что-то ужасное, страшное, что этот арлекин, грязный и отвратительный, намекал на какое-то невозможное по своей чудовищности известие.
Буквально через минуту раздался звонок. Это была наша дочь Светка, которая рыдала и кричала в трубку: «Мама, Сереженьке плохо, очень плохо! Не ест и даже не кричит, все время спит и спит, добудиться не можем. Что делать?»
Аня не стала причитать и охать. Только строго сказала Светке: «Немедленно одевай ребенка, едем в больницу». Потом, помолчав, добавила: «Дождалась, дура, довела ребенка. Через двадцать минут стойте у дома, мы подъедем». Жена бросила трубку, достала из сумочки записную книжку, перелистала, нашла какой-то номер и, не глядя на меня, бросила: «Ну, что ты ждешь? Одевайся, готовь машину, через двадцать минут мы должны быть на месте». Иногда мне казалось, что моя жена сделана из железа. Она — то, что называется «бизнес-леди». Занимается поставками детского питания из разных стран. Мы все в нашей семье зависим от нее — от ее решений, заработков, заказов и, само собой, настроения. Так уж повелось. Она наш отец-кормилец. А я у нас «слабое звено». Ни денег не в состоянии заработать, ни кулаком по столу стукнуть. Вечно сомневаюсь, вечно боюсь перемен и всегда во всем соглашаюсь с женой. Такой вот никчемный интеллигент-подкаблучник. Но другого Аня бы около себя не потерпела, а я бы один с этой жизнью не справился. Так мне кажется.
Во всяком случае, когда в 1990-е годы я из респектабельного профессора Политехнического института в одночасье превратился в полунищего, я бы не выжил без энергии и решительности своей жены. В новой жизни я не мог найти себе никакого применения, кроме привычного преподавания в институте за жалкие копейки, а вот Аня сразу сообразила, что нужно привозить это самое детское питание. Скоро и свое производство наладила под С.-Петербургом. Дела пошли настолько успешно, что мы сначала дом в Комарове купили, а потом и квартиру выстроили у Адмиралтейства. Никогда я не видел Аню плачущей, растерянной или унылой, никогда не видел, чтобы она мучилась, принимая какое-то решение. И этим кардинально отличалась от меня.
Вот и сейчас. У меня просто ноги дрожали от ужаса, я никак не мог найти ключей от машины, хотя они всегда лежали на одном и том же месте, да и сейчас там были. А Аня, которая еще пять минут назад была подавлена сном и Светкиным звонком, спокойно собиралась, не забывая ни губы накрасить, ни аккуратно забрать волосы в пучок.
Конечно, Сереженьку давно пора было показать какому-нибудь толковому врачу, но все тянули и тянули. Удивительное дело! Мальчик почти все время плакал, в свои пять месяцев не держал головку, плохо прибавлял в весе, а дочь Светка, его мать, непутевая и нерасторопная дурища (интересно, в кого? Не в меня и уж, конечно, не в Аню), с каким-то тупым равнодушием смотрела на своего отстающего в развитии рахитичного младенца и только повторяла слова врачей, мол, чего еще ожидать после кесарева и обвития пуповиной. И муж ее, такой же отмороженный, как и Светка, хлипкий никчемный студент, дудел в ту же дуду: «Ничего, авось вырастет». Когда мы подъезжали к дому дочери, Светка и ее студент уже стояли у дороги с ребенком, на котором был комбинезончик, привезенный Аней из Италии, — он был расшит пестрой арлекиновой раскраской. Я вспомнил Анин сон и вздрогнул. Посмотрел на Аню. Она, судя по сжатым губам и сузившимся глазам, думала о том же самом. Дочь с ребенком и мужем сели на заднее сиденье.
Вскоре мы были в больнице, где нас принял Анин знакомый профессор. Через пару часов у нас уже был диагноз: рак почки, нужна операция. Шансов на выздоровление мало. Разве что чудо. Но они попробуют. Обязаны попробовать, хотя ничего не обещают. Операцию будут делать через неделю. Пока нужна подготовка.
Светка с малышом и зятем остались в больнице. Мы с женой поехали домой. Аня назавтра улетала в Израиль, где давно была намечена важная встреча с поставщиками.
Весь день жены не было, у нее, как она сказала, на работе было множество дел. А я, подавленный, не находил себе места. Не пошел в институт, сидел на диване, тупо уставившись в телевизор. Просто щелкал с программы на программу, абсолютно не вникая в происходящее на экране. Известие совершенно сразило меня. Сереженьки, маленького трогательного создания, к которому я успел сильно привязаться, могло больше не быть. Это не укладывалось в голове. Я к этому не был готов и думал о том, что Господь несправедливо распределяет места на земле. Вот я, немолодой, много поживший и повидавший человек, совершивший уйму хороших и плохих дел, жив и здоров, а этот ребенок, неповинное и ничего еще не сотворившее существо, должен умереть. Это было страшно и необъяснимо.
Вечером приехала с работы Аня. За день она как-то постарела, осунулась, я вдруг увидел, что она уже немолода, и это стало почти открытием. Сегодня я впервые заметил, что она надела на работу вчерашнюю блузку. А ее правило никогда не надевать дважды один наряд соблюдалось ею неукоснительно уже много лет. И хотя жена не показывала вида, я чувствовал, что и она страдает. Попробовал с ней поговорить о том, что терзало меня весь день: а если операция не будет успешной? Если произойдет непоправимое? Но жена оборвала меня на полуслове, прицыкнув, мол, не каркай. Потом мы молча поужинали, я помыл посуду, и Аня рано легла спать.
Наутро я отвез ее в аэропорт. Кроме жены, на переговоры ехал мой племянник Боря, давно взятый Аней в свой офис в качестве юриста. Парень толковый, послушный, молчаливый — словом, идеально подходящий для Ани человек. Боря уже знал о наших делах, но вел себя, как всегда, деликатно: не лез с расспросами и не давал советов. Через три дня они прилетели. Аня навезла ребенку кучу игрушек и костюмчиков, словно была уверена, что все будет хорошо, не желая даже думать, что все это может не понадобиться.
Операция и в самом деле прошла успешно: профессор оказался настоящим профессионалом. Сереженька явно шел на поправку. Светка опять выглядела безмятежной дурочкой, говоря всем, что, мол, она и не сомневалась. Только Аня была какая-то подавленная. Все молчала и молчала. Как-то ночью я проснулся оттого, что на кухне зажегся свет. Я вышел. Аня пила лекарства. Посмотрела на мой растерянный вид и бросила, так небрежно, равнодушно, будто вовсе речь шла не о ней, а о ком-то постороннем, что была несколько дней назад у доктора. И тот поставил диагноз: опухоль почки. Злокачественная. Честно сказал, что жить ей осталось не более полугода. Рак запущенный, операции не подлежит. Я стоял как столб, не в силах вымолвить ни слова. Рак почки! Такой же диагноз, как у Сереженьки! Как это может быть? Почему? Невероятно! Я не выдержал и зарыдал. Аня подошла ко мне, обняла. «Ну, что ты, миленький! Не надо плакать. Зато Сереженька поправился. Все справедливо. Молодые должны жить».
Я обнял Аню. Она поцеловала меня в шею, ласково и нежно, как когда-то в молодости. Я прижался к ней, в глубине души надеясь, что доктор, конечно, ошибся и все еще будет хорошо, все будет как прежде.
Через пять месяцев и десять дней мы ее похоронили.
Я не представлял, что смогу вернуться один в квартиру, и несколько дней со мной жил мой племянник Боря. В первый же вечер он сказал, что теперь может открыть тайну, которую обещал Ане хранить, но теперь считает своим долгом рассказать о ней, хотя бы потому, что не в силах больше держать ее в себе. Рассказанное потрясло меня, хотя, казалось бы, после смерти Ани меня трудно было поразить чем-то еще.
А случилось вот что. Боря напомнил, что когда они с Аней летали в Израиль, то провели три дня в насыщенных и успешных переговорах. В субботу вечером они улетали в Москву. Утро было свободным, и Аня объявила, что хочет пойти в синагогу. Боря удивился: все знали, что она не была религиозной, хотя, разумеется, не скрывала своего еврейства и даже свою довольно вызывающую для советского времени девичью фамилию Койфман принципиально не сменила на мою, более благозвучную — Островская. Боря отправился вместе с ней в старую синагогу в центре Иерусалима, которая находилась недалеко от их отеля «Хар Цион». Боря остался внизу, а Аня поднялась наверх к женщинам. Время от времени он поднимал голову и видел, как его начальница стоит с закрытыми глазами и что-то шепчет. Слезы текли у нее по щекам. В самолете он решился спросить, о чем она молилась. Аня не ответила. Только усмехнулась и сказала: «Надеюсь, Ему будет нетрудно выполнить мою просьбу». Боре в этой усмешке почудился какой-то вызов, какое-то вечное стремление Ани настоять, добиться и сделать по-своему. Почему-то его страшно смутили и эта самонадеянная фраза, и выражение Аниного лица — уверенное и растерянное одновременно, будто она на что-то решилась, но и испугалась своего поступка одновременно.
И вот за несколько дней до ее смерти Боря, которого не покидала мысль, что Аня совершила что-то непоправимое и ужасное, все-таки спросил ее, о чем же она молилась тогда в синагоге? Ответ был ожидаем и невероятен одновременно: «Я попросила Его, — ответила моя жена, — не трогать мальчика. А если уж так нужно, то лучше взять меня».
Илья Григорьевич помолчал, а потом повторил то, что, вероятно, мысленно проговаривал про себя множество раз: «Возьми лучше меня, лучше — меня».
Илья Григорьевич замолчал и взглянул на меня. Он не ждал ни ответа, ни комментариев, да их не могло быть. Я сидела, оглушенная рассказом. Потом спросила:
– А зачем вы сейчас приезжали в Израиль?
– Перед смертью Анечка попросила меня пойти в синагогу, ту, что у отеля «Хар Цион», помолиться за здоровье Сереженьки. — И после паузы добавил: — Она знала, что если очень попросить, то молитвы доходят до Господа.
Элла МИТИНА
Рисунок Ривки Беларевой



Комментарии:


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции