Беспечный ездок Артемий Троицкий

– Я человек максимально беспечный, живу сегодняшним днем, — делится своими жизненными принципами Артемий. — Ни цели у меня никогда не было, ни каких-то идей по поводу того, «кем ты хочешь стать, мальчик, когда вырастешь?», ни плана — все абсолютно спонтанно.
– Это вы сейчас так говорите, а в 1980-е, наверное, сказали бы прямо противоположное.
– Не было у меня и тогда никаких целей. Дело в том, что наличие целей не устанавливает никакой причинно-следственной связи с тем, какие у человека в конце концов случаются реальные достижения. То есть я прекрасно понимаю, что массу всего сделал. Но вовсе не потому, что записывал в тетрадку какие-то пункты или глубоко задумывался, кем бы мне стать и что сделать.
– Тогда была романтическая пора. Рок-движение, которое вы воспевали, требовало «Перемен». По молодости лет разве не хотели изменить весь мир?
– Я не собирался менять мир. Все, что я хотел, — это сделать свою жизнь максимально интересной и насыщенной. То есть никаких стратегических целей у меня никогда в жизни не было, а тактическая цель была одна-единственная — развлечь себя.
– Сейчас многие разочаровываются в рок-героях 1980-х. Бывшие бунтари и борцы вконец обуржуазились. Может, и у них в то время не было никакой социальной задачи? Тоже, как могли, развлекали себя?
– Нет, дело в том, что каждый человек — живой организм, это не картина, висящая в музее, которая не меняется со временем. Люди, естественно, меняются. Одни меняются более радикально, другие почти не меняются. Я думаю, что для своего времени все герои 1980-х были честны, искренни и делали то, что хотели делать, в меру своих творческих и энергетических способностей. А то, что в дальнейшем все они пошли разными дорогами, — это абсолютно естественно. Особенно, если учесть то, что советская власть вообще всю оппозицию очень сильно спрессовала. То есть давление «совка» было таким, что в одном этом «гетто» отщепенцев оказались очень разные люди, условно говоря: православные фундаменталисты и евреи-отказники, фашисты и либералы. Как только «совка» не стало, произошел взрыв, и всех этих людей разметало в огромной амплитуде. Со многими своими бывшими товарищами по подполью я, что называется, рядом не сяду, потому что они стали кто русскими шовинистами, кто ультралибералами. Но это абсолютно естественный процесс, и я очень спокойно отношусь к его результатам. А молодые люди, считаю, тем более должны отдавать себе отчет в том, что Андрей Макаревич образца 1975 года и Андрей Макаревич образца 2011 года — это, в общем-то, два совершенно разных человека в совершенно разных бытовых, социальных и политических ситуациях.
– А Артем Троицкий образца 1980-го, образца рок-фестиваля в Тбилиси, и образца 2011-го — тоже люди разные?
– Я думаю, что определенная разница, конечно, есть. Хотя надо сказать, что я изменился в меньшей степени, чем многие другие. Уж не знаю почему, но ни деньги, ни известность никак на меня не повлияли. Всю жизнь я был равнодушен к деньгам и, в общем, остался к ним равнодушен и по сей день. Меня никогда не интересовали успех, слава и всякие связанные с этим вещи. Никогда в жизни я не занимался пиаром, саморекламой, продвижением собственной персоны. Во многом именно из-за того, о чем сказал с самого начала, потому что у меня никогда не было планов на жизнь и я абсолютно наплевательски относился к своей персоне. Сейчас отношусь чуть менее наплевательски, но исключительно потому, что оброс семьями, детьми, ответственностями и обязанностями. А раньше был просто злостным фаталистом. И у меня в жизни было несколько эпизодов, когда практически не оставалось шансов выжить, то есть я играл со смертью, как хотел. Полный идиот, на самом деле. У меня атрофированы некоторые элементарные человеческие качества, в частности мне незнакомо чувство зависти, чувство ревности, и инстинкт самосохранения у меня тоже очень сильно притуплен в силу вот такой всепоглощающей беспечности. Сейчас, конечно, в этом смысле я немного поумнел. Но в основном из-за того, что не хотелось бы оставлять детишек без веселого папы.
– Вот именно — будущее в прямом смысле перед вами, и как о нем не думать?
– Я думаю о будущем, но, скорее, о глобальном будущем. Скажем, вся моя история, которая тянется уже много лет, с экологией, Гринписом и другими природоохранными активностями, напрямую связана с тем, что я очень бы не хотел, чтобы мои дети жили в дерьме, дышали вонючими испарениями и пили отравленную воду. Так что в этом смысле — да, некоторые мысли о глобальном будущем меня все-таки посещают.
– А если говорить о личном, то вы по-прежнему живете прошлым?
– Я человек абсолютно не ностальгирующий, о прошлом не помышляющий. Если бы не постоянные дергания по поводу того, что бы я рассказал о славных прошлых временах, я бы предпочитал на эту тему вообще не рефлексировать.
– Так вас определили в прошлое. Поместили в нишу 1970–1980-х годов и не пускают в настоящее, в будущее.
– Да. Боюсь, что для определенного количества людей я являюсь одной из символических фигур, связанных с этими годами, и они оказывают на меня в этом смысле некоторое воздействие, сродни костлявой руке, которая тянется ко мне из могилы. Но меня на самом деле гораздо больше интересует настоящее. Не могу сказать, что оно мне нравится, но, во всяком случае, занимаюсь я делами настоящего, а не всевозможной историографией и ностальгической антропологией.
– Почему-то очень часто из этого самого рок-прошлого вам достается на орехи. И в песнях вас не раз прикладывали: «ЧАЙФ», «Тараканы», «Крематорий». За что они вас так не любят?
– Это у них надо спрашивать.
– Но вы как думаете, у вас же есть мнение на этот счет?
– А мне это вообще неинтересно. Я всю жизнь неожиданно для себя оказываюсь в ситуациях, когда выясняется, что кто-то давным-давно со мной воюет, а я об этой войне даже не подозревал.
– Но вы же слышали все эти песни.
– Дело в том, что я всегда откровенно говорил то, что думаю, в том числе высказывал всякие нелицеприятные вещи. Разные люди на это реагируют по-разному. Люди умные понимают, что с моей стороны все эти высказывания, или, как теперь говорят, наезды, чаще всего были по делу и в любом случае продиктованы абсолютно искренними и бескорыстными чувствами. В этом смысле у меня, конечно, самая сложная и извилистая история отношений с Андреем Макаревичем, поскольку мы с ним очень старые друзья, знакомы с начала 1970-х и однажды даже ухаживали синхронно за двумя родными сестрами: он за старшей Леной, я за младшей Мариной. В 1970-е годы я был большим поклонником и пропагандистом «Машины времени», все первые статьи о группе написал я. Но потом «Машина» стала заигрывать с филармониями, я обнаружил новую поросль — «Аквариум» и так далее. И стремительно переключился с Макаревича, которого записал в ретрограды, на новую волну, стал пропагандистом всех этих питерских радикалов. Макаревич на это обиделся и даже посвятил мне песню под названием «Барьер», где были строчки: «Тебя всегда манил запрет, ты шел, как бык, на красный свет…» Заканчивалось все моралью: «Но если все открыть пути, куда идти и с кем идти?..» — вот в этом ты уже, паренек, ни фига не сориентируешься. Такие синусоидные отношения у нас с Андреем Вадимовичем. Но я ему благодарен за то, что на моем 50-летии он произнес очень прочувствованный тост. К тому времени он уже был не вполне трезв и сказал, что теперь, спустя десятилетия, может признать, что на самом деле по большому счету, все, что я говорил о нем и его группе в свое время, все эти мои критические высказывания, которые его раздражали и даже возмущали, были по делу. Макаревич — человек умный. А люди, которым не нравятся мои высказывания, и за это они в своих песнях — заметьте, не в разговоре очном, а в каких-то песнях, которых я, скорее всего, даже не услышу, — называют меня придурком и так далее… Ну, я думаю, это лучше всего характеризует самих этих людей.
– Уж очень единодушный хор мнений. Друзья из того периода у вас остались?
– Дело в том, что друзей из того периода у меня гораздо больше, чем недругов. Кстати, с Шахриным мы никогда друзьями не были, равно как и с каким-то пареньком из группы «Тараканы», который написал про меня песню «Мистер музыкальный критик» или как там она называется. Нет, друзья у меня, естественно, остались. И у меня с ними отношения в худшем случае нейтральные, как, например, с Гребенщиковым и Мамоновым. С Кинчевым у меня просто нет никаких отношений, поскольку я думаю, что вряд ли смогу найти общий язык с человеком, который исповедует православный фашизм. А масса всякого народа по-прежнему мои друзья: это и Шевчук, и Борзыкин, и Шумов, и Липницкий. Это, кстати говоря, тот же Макаревич. Все они были у меня на последнем дне рождения — мы вместе плавали на лодочке в мой родной город Ярославль. Так что с друзьями у меня все прекрасно.
– Это все дела прошлые, а новая музыкальная поросль вас интересует в какой-то степени?
– Естественно, меня все интересует, я в принципе человек любопытный и музыку вовсе не разлюбил. Более того, последние год-полтора, я считаю, в нашей музыке происходит совершенно очевидный подъем, очень много всего интересного, масса новых талантливых ребят выступили на поверхность. Я с ними поддерживаю контакт. И не только журналистско-критический, но и чисто практический — у меня же имеется рекорд-лейбл, я выпускаю пластинки. В этом году у меня вышли альбомы не слишком молодых — «Мегаполис», «Вежливый отказ», Шнуров. Но выходили у меня и всякие свежие ребята — Нина Карлсон, «4 позиции Бруно», «Барто». И я планирую эти наши молодые дарования впредь поддерживать.
– Сейчас многие говорят: здесь жить нельзя, пора валить.
– Страна у нас, на самом деле, не симпатичная. И я бы сказал, не очень убедительная. В этом смысле даже Советский Союз был более убедительной и сформулированной страной. Поэтому тех людей, которые считают, что надо валить, я понимаю и не берусь с ними спорить. Не исключаю, что если бы мне сейчас было не 55, а, скажем, 20, я бы и сам придерживался такой точки зрения. Только уж если решил валить, то надо валить, а не долго раздумывать на эту тему.
– А причем тут 55, вы же не думаете о личном будущем — ради детей…
– Я думаю об этом, и, надо сказать, что эти мысли меня занимают. Пока что мои дети живут здесь, и я прилагаю некоторые усилия к тому, чтобы им жилось относительно хорошо и безопасно. А вот что произойдет потом, я не знаю. То есть совершенно не исключаю того, что, несмотря на всю банальность этого акта, я ушлю их учиться за границу, а потом уж пусть выбирают сами.
– Вашей младшей дочери всего пять месяцев. Опасаетесь за ее будущее?
– Я знаю, что пока у нее будут такие родители, у нее все будет в порядке. Но за ее будущее, естественно, опасаюсь. И эти опасения, конечно же, не обязательно мотивированы ситуацией в России. В общем и целом глобальное будущее представляется мне очень тревожным и каким-то довольно дискомфортным. Имею в виду тут самые разные вещи: и экологические, о которых уже говорил, и цивилизационные, то есть недружелюбную встречу Севера с Югом, Запада с Востоком и так далее. Я просто вижу, что, несмотря на все усилия, предпринимаемые творцами политкорректности, эта политика сдержек и противовесов не работает. И к чему все это приведет, неизвестно.
– То есть мир катится к чертям?
– Да, боюсь, что в мире заведены некоторые механизмы, которые работают на его самодеструкцию.
– При таких мыслях как же решились стать молодым отцом?
– Вы знаете, естественно, доля безответности, достаточно большая, тут есть. Но я ведь тоже в каком-то смысле русский мужик. А у русского мужчины безответственность — главная черта характера…
Беседовал Дмитрий МЕЛЬМАН, Россия