Профессор песни

Действительно, я читал, конечно, стихи Долматовского, но ничего из них не запомнил. А вот песни, написанные на слова Долматовского, многие пел. И про Лизавету, и про любимый город, который может спать спокойно, и другие популярные и, можно даже сказать, народные песни.
Долматовский — сын своего времени. Он принял сталинское время, жил по его законам, был певцом и одновременно жертвой и пленником той эпохи. Когда шаг влево или вправо — расстрел. Шагать должно только прямо, по указанной дороге и, главное, в общем строю советских писателей и поэтов. Долматовский и шагал, и он отнюдь не Булгаков, не Платонов, не Мандельштам (хотя обожал его строки: «Петербург! Я еще не хочу умирать: у тебя телефонов моих номера»), не Пастернак (масштаб дарования не тот)...
На мой взгляд, Долматовский — крепкий поэт в когорте верных и равных. В конечном счете, он не хотел гореть на костре, как Джордано Бруно, и не помышлял высказывать что-то неодобрительное по отношению к власти, а только горячо одобрял все ее действия, чтобы жилось «спокойно, как за кремлевской стеной» (строчки из его стихотворения).
В Литературной энциклопедии (1964) отмечено: «В центре стихов Долматовского — образ современника, рабочего наших дней, воина-пограничника, солдата и офицера Советской Армии, человека новой морали, коммунистического отношения к труду».
Он не был ни бунтарем, ни оппозиционером, ни внутренним эмигрантом, как некоторые его коллеги, а верным и честным сыном. И в партию вступил осознанно, понимая, что без нее не прожить. Никак.
Ну, а теперь немного биографии. Евгений Аронович Долматовский родился 22 апреля (5 мая) 1915 года в Москве, в интеллигентной еврейской семье. Папу, блестящего юриста, сунули в кровавую мясорубку 1930-х годов, а сына не тронули (молодой талант — пригодится, ну и подтверждение тезиса: сын за отца не отвечает).
После окончания семилетки Долматовский-сын поступил в педагогический техникум на отделение «детского коммунистического движения», где ему, как и другим, основательно промыли мозги. Далее сотрудничество в пионерских газетах и журналах («Пионерская правда», «Дружные ребята», «Пионер» — всем ребятам пример). Юного Долматовского охотно печатают, он подает надежды. Он даже сумел почитать стихи самому дяде Маяковскому. Владимир Владимирович послушал юное дарование и отругал его. Борис Пастернак пытался защитить: дескать, еще зелен мальчик. На что Маяковский громыхнул своим басом: «Если он мальчик, давайте побеседуем о трехколесном велосипеде, а если он уж взялся писать стихи, то пусть отвечает за каждое слово».
В 17 лет Долматовский по призыву московского комсомола добровольно пошел работать среди других энтузиастов-комсомольцев на строительство метрополитена (в шахте «Охотный ряд» проходчиком и откатчиком). Параллельно в 1933 году начинает учиться в Литературном институте, сначала на заочном, а потом на дневном отделении.
В 1934 году, собрав 12 стихотворений, Долматовский издает свой первый сборник «Лирика». Сборник крохотный, но в нем тонны оптимизма и задора комсомольского поэта. В том же году проходил первый съезд советских писателей, и, выступая на нем, Вера Инбер среди молодых поэтов, проводящих линию радости в поэзии, назвала Долматовского, который о таком прозаическом предмете, как картошка, написал: «Оно, конечно, любовь не картошка, но надо картошку сделать любовью». А как написал про пограничников: «Они насквозь пройдут хребты / Высоких, трудных гор, / Они раздавят все мечты / Шпионов и врагов».
И не надо удивляться, что первая поэма Долматовского была посвящена Феликсу Дзержинскому (все логично: враги, Дзержинский). Молодого поэта отправляют в творческую командировку «в края, где дела много, / На близкий и любимый, / На Дальний Восток». И заключительные строки из сочиненной там «Песни хетагуровок»: «И если надо, жизни / Мы отдадим отчизне / За близкий и любимый / За Дальний Восток». За патриотизм и государственность Долматовского награждают «Знаком Почета». В последующие годы он участвует как военный корреспондент в «освободительном походе» Красной Армии в Западную Белоруссию и в войне с Финляндией. Там, на финской земле, он написал: «Мы все побывали так близко от смерти, / Что, кажется, вовсе теперь не умрем».
Б-г миловал Долматовского и в Великую Отечественную, правда, он был ранен, контужен, попал в плен, бежал из него в августе 1941 года. В одном из интервью рассказывал: «Мы в Берлине. Я наконец добрался до рейхстага. Рядом стояли обозные кони и верблюд, который путешествовал с нами с 1942-го, со Сталинграда. Стены и колонны рейхстага были уже все в автографах. У меня была палка с острым концом — разболелась раненая еще в Сталинграде нога, — и вот я выцарапал этой палкой высоко на колонне и свою фамилию».
В зале заседаний рейхстага Долматовский под трибуной нашел отколовшуюся бронзовую голову Гитлера. «Поднял ее и пошел на улицу. У Бранденбургских ворот выбросил ее, и она со звоном покатилась по брусчатке под смех наших солдат».
Войну Долматовский закончил в чине полковника и с многочисленными боевыми наградами, но, пожалуй, главными наградами для него стали тексты песен, которые распевали на фронте и в тылу: и знаменитая «Ночь коротка...», и «С боем взяли мы Орел, город весь прошли...» А затем Брянск, Киев, Львов. И, наконец: «Берлинская улица по городу идет, / Значит, нам туда дорога, / Значит, нам туда дорога, / Берлинская улица к победе нас ведет!» И апофеоз: в качестве военного корреспондента поэт присутствовал на подписании акта о капитуляции фашистской Германии.
Ну, а после войны Долматовский преподавал в Литературном институте им. Горького, вел творческий семинар поэзии. Среди его учеников много звучных имен: Евгений Винокуров, Владимир Соколов, Андрей Дементьев, Тамара Жирмунская, Надежда Кондакова и другие. Преподавал. Выпускал книги, в том числе роман в стихах «Добровольцы» о первых строителях метро, по роману этому был поставлен кинофильм. Опубликовал серию мемуарных книг под общим названием «Было». Откликался на злободневные темы: «Руки Гевары», «Чили в сердце», писал тексты для песен (но об этом чуть позже). Руководил и заседал в разных комиссиях и редколлегиях. Был увенчан орденом Ленина и двумя орденами Отечественной войны. Счастливая безоблачная судьба? Не совсем. Да и как могло быть иначе?
В интервью за год до смерти Долматовский на вопрос о том, как он относится к планете № 3661, названной в его честь, ответил: «Знаете, советские люди ко всему привыкли: могут и звезду твоим именем назвать, могут и по башке стукнуть, как не раз бывало... Не хочу представляться несчастным, но дерьма хлебал бочками. Но в итоге прожитые годы оцениваю не со знаком плюс или минус, а со знаком “жизнь”. Ведь говорить о том, что было бы, если бы было по-другому, — бессмысленно...»
Да, было много хвалы, но и хулы достаточно. За оптимистическое восприятие жизни Долматовского называли «телячьим оптимистом». Но если что-то писал не так, чуть пессимистично, то он тут же оказывался в ряду злостных «очернителей». И приходилось поэту соответствовать стране, где так вольно и радостно живется человеку. «И белый голубь в синеве летит / Над улицей мира утром рано. / И, словно семафоры, — путь открыт! — / Повсюду башенные краны» (из стихотворения Долматовского 1951 года). Угождал власти, радовал читателей, а у самого Евгения Ароновича наверняка на душе скребли кошки. Только в период горбачевской гласности Долматовский позволил себе немного раскрыться. Вот, к примеру, стихотворение «Из личного дела»:

На мне клеймо иль времени печать,
Мучительные для стихов и прозы.
Но все-таки могу и отвечать
На новые и старые вопросы.
Читатель юный спросит — почему
Тебя родная пуля не задела,
И не упек тебя на Колыму
Начальничек особого отдела?
Да, я прошел из плена
страшный путь,
В тридцать седьмом
случайно недобитый.
Подчеркнут в личном деле
пятый пункт,
Молчи, не нарывайся на обиды.
А чтоб не оказаться без вины
В гнилых местах,
не слишком отдаленных,
Почти четыре года той войны
Я в штурмовых скрывался  батальонах... 
... От лжи, наветов и клеветников,
От выстрела в затылок и надбровье
Спасением поэта был окоп,
Забрызганный второю группой крови.

Последние стихи Долматовского горькие. В ответ на критику за то, что активно подпевал власти, Евгений Аронович отвечал: «Перевоспитывать и переучивать / Нас, грешников, вы принялись серьезно, / Но что вам делать с жертвами и мучениками, / Которым переучиваться поздно?..» Долматовский пережил распад Советского Союза и дожил до первых лет новой России. И познал на собственной шкуре все прелести дикого капитализма: «Перед тем, как навсегда сойти со сцены, / Я хочу постичь рассудком тайну ту, / Как взвинтились обезумевшие цены, / Опрокинув всю Россию в нищету...»
…В 1993 году старого профессора Литинститута, когда он выходил из дома, сбила машина. Время такое наступило — игры и езды без всяких правил. Этот случай сократил жизнь Евгения Ароновичу. 10 сентября 1994 Долматовский умер на 79-м году жизни. В одном из последних стихотворений он сетовал на судьбу-злодейку, что лишила многого, и тем не менее: «Понимаешь, мы с тобой неслыханно богаты: / Две копейки есть в запасе у меня».
Орден Ленина и две копейки — вот и вся жизнь...
Вспоминая своего товарища по лирическому цеху, Лев Ошанин отмечал, что у Долматовского удивительно сочетались серьезность поэта и воина с детской непосредственностью... Он хотел все успеть. Он писал, захлебываясь. «Помню, как мы втроем, с ним и Михаилом Лукониным, были вместе на строительстве Волго-Донского канала. Вот разница темпераментов — Луконин об этой поездке не написал ничего. Я несколько месяцев не отходил от письменного стола, а когда закончил цикл, получил журнал, где уже было напечатано 15 страниц стихов Долматовского, успевшего написать буквально обо всем, что мы видели...»
Но это все не главное в творческом наследии Долматовского. Главное — его песни. Он был истинным профессором песни. И его песенные стихи запали в народную память. Начну с себя. Когда у меня хорошее настроение, я всегда напеваю песню из фильма «Сердца четырех»: «Все стало вокруг голубым и зеленым, / В ручьях забурлила, запела вода. / Вся жизнь потекла по весенним законам — / Теперь от любви не уйти никуда...»
Песни Долматовского поют не только потому, что они хороши сами по себе (да еще положенные на замечательную музыку, да и исполнители всегда были отменные), но и потому, что в них соблюдена традиционная песенная коллизия — провожание, прощание. К примеру, популярная песня «Провожают гармониста» (1948). И таких песен-прощаний у Долматовского много, и все они наполнены щемящей нотой грусти.
Нельзя не отметить исполненный чистоты, печали и трепетности «Случайный вальс» (1943) на музыку Марка Фрадкина: «Ночь так легка, / Спят облака / И лежит у меня на ладони / Незнакомая ваша рука. // После тревог / Спит городок, / Я услышал мелодию вальса / И сюда заглянул на часок...»
…Я — скептик и пессимист, и, наверное, поэтому Долматовский не мой поэт. Но это уже частность. Евгений Долматовский вошел в историю отечественной литературы. Его песни поют по сей день.
И это самое главное.
Рубрику ведет  Юрий БЕЗЕЛЯНСКИЙ