Несколько жизней Михаила Членова

 Наталья Лайдинен
 13 января 2012
 4281

Сегодняшний гость «Алефа» — Михаил Анатольевич Членов, общественный деятель, видный ученый, профессор, член президиума Всемирной сионистской организации, генеральный секретарь Евро-Азиатского еврейского конгресса(ЕАЕК) и др. А еще — талантливый лингвист, выдающийся этнограф, участник экспедиций в необычные уголки мира — от Чукотки до Молуккских островов. У ученого прекрасное чувство юмора, о серьезных вещах он способен рассказывать с улыбкой. Общение с Михаилом Анатольевичем увлекательно и познавательно, во многих областях для собеседника он выступает в роли просветителя. О жизни с «еврейским акцентом» с Михаилом Членовым беседовала специальный корреспондент «Алефа».

– Михаил Анатольевич, у любого человека все начинается с семьи. Расскажите, пожалуйста, о ваших родителях, корнях…
– Я родился в Москве довольно давно — в 1940 году, в интеллигентной семье искусствоведов. Мама родом из Тульской области. Папа — еврей, его бабушки-дедушки происходили из Новозыбкова (сегодня Брянская область России), а до революции это была часть Черниговской губернии, которая входила в черту оседлости. Классический российский вариант! Я был первым в семье, родившимся в Москве, вне черты оседлости. Во время войны мы с мамой жили в эвакуации в Тамбовской области. Когда мне исполнилось три года, я переехал к родственникам отца. Это была обычная московская семья, типичная еврейская интеллигенция. В семье отца началось формирование моей личности, еврейской самоидентификации. Мой отец был романтическим сионистом и часто обсуждал со мной свои идеи. Всю жизнь я считал себя евреем, в паспорте у меня была соответствующая запись в пятой графе.
– С раннего детства вы говорили по-немецки…
– Мои родители знали несколько иностранных языков. Поскольку отец в послевоенные годы работал в Германии, в Веймаре, то воспитывался я в немецкой среде и быстро освоил язык. Читал в подлиннике немецкую классику, другие немецкие книги. В 12 лет уже в Москве отец предложил мне почитать «Еврейское государство» Герцля на немецком, готическим шрифтом. Было довольно тоскливо, но я читал… Кстати, благодаря знанию немецкого я хорошо понимаю идиш и могу говорить на нем.
– Вернемся к вашей увлекательной биографии. Вы поступили в Институт восточных языков при МГУ. Вы еще в школе интересовались Востоком?
– С детства я любил географию, картами очень интересовался и продолжаю до сих пор, книги читал про путешествия. В 1950-е годы вышел документальный фильм под названием «Индонезия». Песню в исполнении Клавдии Шульженко «Страна родная Индонезия» тогда знали все. Вообще-то, во многом в вуз я поступил благодаря собственному нахальству, хотя мне многие говорили, что меня с моей «пятой графой» не возьмут. Еще до поступления я решил, что в качестве основного языка выберу индонезийский. Поэтому я ходил в Ленинку, готовился к поступлению, читал про Индонезию. Масса литературы существовала только на голландском языке. Поскольку я знал немецкий, то по-голландски в общем и целом я вполне мог читать и понимать. Поэтому когда я заполнял анкету о поступлении, на всякий случай указал среди языков, которыми владею, и голландский тоже. Как я уже потом понял, это произвело большое впечатление на приемную комиссию. Примерно через год я покупал в аптеке для тетушки лекарство, в котором был морфин. Мне его отказывались продавать, поскольку считали, что я еще не достиг соответствующего возраста — я выглядел таким маленьким, просто щеночек. И тогда за меня вступилась стоявшая сзади дама, как выяснилось — член той самой приемной комиссии, — которая подтвердила, что я студент. «Вы же знаете редкий язык… Кажется, шведский! Мы вас боялись!» — сказала она. И тогда я все понял про свое поступление.
– Вы достигли больших успехов в изучении индонезийского языка. Вас даже считают переводчиком Хрущева. Это правда?
– Мне повезло в том плане, что одна знакомая еще в студенческие времена устроила меня работать переводчиком в закрытый институт для иностранных коммунистов. Они там играли в секретность. И вот в институте появилась индонезийская группа, которая для секретности называлась вьетнамской, они даже имена соответствующие себе придумывали. Обучали их по программе Высшей партшколы. Я помню этот кошмар, когда я пришел на первое занятие по бухгалтерскому учету. Я был студентом второго курса, только учил индонезийский, поэтому свой первый опыт перевода я никогда не забуду. Но в итоге я в институте проработал два года и обрел очень хорошую практику. Действительно, в студенческие же времена я переводил и Хрущеву, и некоторым другим лидерам. Так что меня и сегодня некоторые называют «переводчиком Хрущева», хотя я им никогда не был.
– Вам довелось поработать переводчиком на далеких Молуккских островах. Расскажите, пожалуйста, как вам с «пятой графой» удалось попасть в зарубежную командировку?
– На пятом курсе института, а учились мы шесть лет, меня направили на практику в Институт востоковедения. Честно скажу, что появился я там не сразу — наверно, спустя месяц. Были другие дела, к тому же ухаживал за будущей женой. Заведующий сектором Юго-Восточной Азии был очень рад меня видеть и с порога огорошил вопросом: «В Индонезию поедете?» И отправил меня к «вербовщику» — представителю Главзарубежстроя, который отбирал кандидатов и беседовал с ними. Тот попросил показать паспорт… Я думал, на этом все и закончится. Однако нет. «Вербовщика» звали Моисей Владимирович Рябкин, он был чиновником вышеупомянутой организации и отбирал еврейских ребят для поездок на объекты, которые за рубежом строил Советский Союз. В Индонезии я сменил Борю Певзнера, который там работал до меня, а после меня приехал Алеша Рабинович… Единственным условием Моисея Владимировича было то, чтобы я женился. Я выполнил его просьбу, женился и тридцать лет прожил с первой женой.
– Как вам работалось в далекой Индонезии?
– Я попал в поразительное место — на остров Амбон, что на Молуккских островах, возле самой Новой Гвинеи, крайняя восточная провинция Индонезии, населенная в основном христианами, а не мусульманами. Легендарные острова пряностей, которые манили европейских колонизаторов. От очарования фантастического Амбона я не могу освободиться до сих пор. Классический тропический рай, в котором я неожиданно оказался с молодой женой! Я написал книгу «Население Молуккских островов» — единственную на русском языке, посвященную этому архипелагу. Молукки — сложный регион, постоянно бунтующий, со своей историей сепаратистского движения. Уже в 2000-е годы там была страшная резня, погибло много людей. Работал я переводчиком на строительстве технологического института, который президент Сукарно в ходе одной из избирательных кампаний пообещал построить жителям Амбона. Работали на острове еще несколько советских специалистов. Я довольно быстро стал своим на Амбоне. Мне все было очень интересно: я занимался Индонезией пять лет, но до приезда туда у меня не было живого представления о стране. Амбонцы — удивительный своеобразный народ, весьма европеизированный, со вкусом к интеллектуальной деятельности, они были опорой голландского колониального режима. Народ солдат, интеллигенции и коммерсантов. Из-за этого своеобразия там многие конфликты и происходили.
– Вы продолжили заниматься Индонезией после возвращения в Советский Союз?
– За два года мы, честно говоря, так вжились в страну Индонезию, что и думать перестали о России. Но в 1965 году закончился срок командировки, я должен был вернуться в Москву, защитить диплом. Это был знаменательный год для Индонезии, произошел государственный переворот, который многое предопределил в дальнейшем развитии страны, в частности в советско-индонезийских отношениях, которые испортились. Честно говоря, покидая Индонезию, я думал, что теперь вся моя жизнь будет связана с этой страной. Я уже говорил на индонезийском и думал на нем, сам переводил себя на русский. Наверно, я действительно был одним из лучших специалистов по Индонезии. Но уезжал я из хрущевской России, а вернулся в брежневскую. Разница была колоссальная. В МИДе только взглянули в мой паспорт, и — все! Разговор был закончен. Так началась моя другая жизнь. Осенью я защитил диплом, распределения у меня не было. В этот момент через Москву на конгресс в Хельсинки проезжала индонезийская делегация. Я нанялся в Москве с ними поработать. В делегации оказался этнограф, коммунист Йоханнес Авэ, впоследствии сидевший в тюрьмах. Он читал лекцию в Институте этнографии, я переводил. После этого состоялись встречи и беседы с директором института. В итоге я решил поступать в аспирантуру. Успешно сдал экзамены, но меня долго не зачисляли: квота на евреев была превышена. Но я же был нахал, пошел к директору, Соломону Ильичу Бруку, и потребовал, чтобы меня взяли. Я ему понравился, он принял меня на работу, пробил аспирантуру. Так началась моя карьера этнографа. Я защитил диссертацию и проработал в Институте этнографии до 1991 года.
– А командировки в Индонезию еще были?
– В Индонезию меня не пускали, как и вообще за границу. Однажды в Москву приехал профессор Рой Барман, директор всеиндийской переписи. Прекрасный человек, оказал на меня большое влияние как этнограф, демограф. Я его сопровождал в поездке по Советскому Союзу. Очень была интересная поездка, мы объездили всю Среднюю Азию, Закавказье. Естественно, находились «под глазом» КГБ. Меня предупредили, что к нам будут подходить «товарищи» из Средней Азии, в задачи которых входило оказывать нам помощь. Так и получилось. Одного из них я попросил достать книгу Камю, купить которую в Москве не было никакой возможности. Он достал и привез. В Сухуми произошел комичный случай — вечером в номер зашел человек, назвавшийся Наполеоном, но перед этим по телефону представился как Аполлон. После поездки, уже в Москве, представители органов потребовали, чтобы я написал отчет. Но меня направлял в командировку институт, я сказал, что отчитываться буду только перед ним. Меня начали дергать, таскать по инстанциям. Вообще-то вербовать меня пытались неоднократно, в том числе когда еще я работал в Индонезии. Там в нашей среде тоже находился такой человек. Потом, уже в аспирантуре, ко мне пришел представитель органов с предложением «интересной и высокооплачиваемой работы» в Потсдамской школе разведчиков. Так на меня пытались выходить несколько раз, но безуспешно. После поездки с Роем Барманом начался прессинг. Например, я присутствовал на приеме в индийском посольстве в Москве. После него попросили написать отчет о разговорах. Я написал, что состоялся интересный и увлекательный разговор о сравнительных достоинствах халвы. Меня стали вызывать на «беседы». Когда вызывали, спрашивали, читал ли я Солженицына. «Один день Ивана Денисовича» — читал, поскольку был опубликован. А другое?.. Все разговоры происходили в таком духе. В итоге мне сделали еще одно предложение — стучать на коллег. Я отказался и ушел. Меня предупредили, что я пожалею о своем решении. И действительно пожалел. Тогда у нас институт организовывал экспедицию в Тихий океан. Я был в списках участников. Как выяснилось позже, в институт сообщили, что меня поймали в вытрезвителе, где я разговаривал на индонезийском языке. Понятно, что ни в каком вытрезвителе я никогда не был, но телега поступила, в экспедицию я не попал. Я стал невыездным — до 1988 года.
– И тогда Русский Север получил нового этнографа…
– Работая в Институте этнографии, я становился реальным этнографом. Поскольку в Индонезию, куда я очень хотел, меня не выпускали, я открыл для себя Русский Север. Сначала я побывал в Ямало-Ненецком автономном округе, два года получал там новый опыт и знания. Потом с 1991 года я работал на Чукотке, стал эскимологом. В общей сложности у меня было девять экспедиций на Чукотку, из них восемь — под моим руководством, я создал специальный «эскимосский отряд». В 1987 году мы с коллегой и соавтором Игорем Крупником написали книгу об эскимосах. Меня турнули из Москвы за сионистскую деятельность, и мы сидели в заснеженной холодной хижине на Чукотке, оба стучали на пишущих машинках… Только сейчас эта книга увидит свет — спустя 25 лет.
– Про ваше открытие «Китовой аллеи» знают многие люди, даже далекие от этнографии. Как появилось такое романтичное название?
– В 1976 году я действительно открыл археологический памятник, которому дал необычное название — «Китовая аллея». Это необычное сооружение, построенное из врытых в землю китовых черепов и челюстей. Черепа тянутся вдоль берега. Параллельно линии черепов идет линия трех- четырехметровых столбов. Наткнулся я на древний памятник совершенно случайно, был нужен определенный исследовательский опыт, чтобы понять, что это такое. Я занимался тем, что картографировал и описывал заброшенные с конца XIX века поселения, стойбища. Уже почти смеркалось, я случайно заехал на место, на котором когда-то находился небольшой поселок. Меня уговорил заехать туда бригадир-эскимос, у которого там хранились бочки с горючим. Мне и раньше доводилось бывать в этом месте — в 1971 году. Ничего нового я увидеть не ожидал. Пока бригадир заправлялся, я пошел прогуляться немного в сторону, вдруг увидел аллею и остолбенел. К тому времени я видел уже много костей и столбов по всей Чукотке, у меня накопился соответствующий опыт, и я понял, что в этот раз я столкнулся с чем-то совершенно необычным.
Я вошел в аллею, она длиной примерно восемьсот метров, дошел до середины, где лежали два огромных китовых черепа. Тут мне в голову пришло название «Китовая аллея». Но это еще не все. Вдруг из-под одного черепа навстречу мне вышел горностай. Вы знаете, обычно горностаи очень пугливые, в лучшем случае хвост разглядишь. А тут выходит зверек, стоит и смотрит на меня. Я понял, что это — хозяин аллеи. И я у него попросил разрешения назвать памятник «Китовой аллеей». Он еще постоял, потом махнул хвостиком и медленно ушел. Разрешил. Сегодня «Китовая аллея» входит в список десяти самых интересных мест на Дальнем Востоке. В учебниках по чукотоведению этому объекту посвящена целая глава.
– Какие человеческие качества в себе вы считаете самыми важными?
– Я — исключительный прагматик. Основное качество — всеядность. Легко схожусь с людьми. Принят в самых разных компаниях.
– А где вы себя сегодня чувствуете дома? В Москве, в Израиле, в другом месте?..
– В Израиле у меня живут родные и близкие люди, шесть прямых потомков, я туда приезжаю в гости. Германия — страна моего детства. Чукотка, Индонезия — любимые объекты научного интереса. Но мой дом находится в Москве.
Наталья ЛАЙДИНЕН, Россия
Фото Ильи Долгопольского и из личного архива Михаила Членова



Комментарии:


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции