В пыли на обочине

С последними ящиками можно было взять в кузов грузовой машины свою семью. Но эвакуация завода произошла так быстро, что для последних упаковок лабораторного оборудования машины уже не хватило. Нашлась только какая-то телега. На ней моя семья и примостилась рядом с ящиками.
Немцы наступали, и очень скоро стало понятно, что далеко уехать не удастся. Мы были уже на значительном расстоянии от Балты, когда нас догнали. Немецкие мотоциклы окружили толпу беженцев и с криками «Zurück! Schnell!» погнали их обратно. Лошадей немцы выпрягли. Телега с нашими пожитками и еще с какими-то упаковками приборов осталась на дороге. Жена с ребенком на руках и со своей матерью под руку, а я впереди с узлами и самодельным рюкзаком за спиной поплелись в обратный путь, в Балту.
Идти пешком пришлось долго. Шли селами. Где-то ночевали. Моя жена Женя оказалась права, насушив сухарей перед предполагаемой эвакуацией. В кружке воды сельские жители не отказывали. А размочив в воде сухарь, можно было накормить ребенка и больную мать. Толпа беженцев брела обратно. Сначала это были не только евреи. Пытавшиеся уехать коммунисты и работники советских учреждений также оказались беженцами. Но неевреи как-то быстро растворились среди местных жителей. И чем ближе к Балте, тем эта толпа становилась все более еврейской.
Оставляя наши кратковременные пристанища, чтобы обменять вещи или купить какие-то продукты, я мог видеть, как ведут себя новые хозяева — немцы. До тех пор пока нас не догнали немецкие мотоциклы, мы мало верили советским газетам и надеялись, что немцы не такие уж изверги. Моя мать осталась в Балте, думая даже открыть небольшой магазин, как тот, что был у нее до революции. Все наши слабые надежды сразу и окончательно развеяло первое злодейство, которое я увидел своими глазами в самом начале оккупации.
Немцы на мотоциклах окружили беженцев и едут вдоль колонны. Солдаты из мотоциклов стреляют по людям. Просто так, развлекаясь! В одном из мотоциклов в коляске везут овчарку и на глазах у голодных людей кормят ее колбасой и белым хлебом. Мальчик бежит за медленно едущим мотоциклом. Немцы протягивают ему из мотоцикла то хлеб, то колбасу, но догнать мотоцикл ребенок не может. Он бежит, бежит, надеясь на кусок хлеба... пока не раздается выстрел. Мотоцикл дал газ. Немцы со смехом умчались, увозя в коляске свою овчарку, а убитый ребенок остался лежать в пыли на обочине…
Позже за годы оккупации, в гетто и вне его, я много раз видел смерть, сам не раз был на волосок от нее. Я повидал и пережил многое... Однажды мне удалось вырваться из горящего сарая, куда нас заперли немцы после разгрузки вагонов на станции Балта. Многие не смогли убежать и сгорели заживо.
Но то первое злодейство сразу же не оставило сомнений в том, что все мы теперь... на обочине. Хуже того — мы сами теперь как пыль на обочине! Страх и ужас перед тем, что нас ожидает, все больше овладевал людьми. А крестьянки, поняв, что им не грозит наша участь, стали подходить к беженцам, чтобы продать съестное или обменять его на вещи. И однажды украинка попросила продать ей ребенка, девочку. Толпа возмутилась!
– Но вы все равно погибнете — газеты писали. Так хоч дытына останэться!
И мать отдала ребенка, чтобы спасти его и накормить остальных своих детей. А вскоре отчаявшиеся женщины сами стали сначала исподтишка, а потом и открыто предлагать крестьянкам своих детей — лишь бы только малышей не постигла наша участь. Лишь бы они выжили! Только бы они выжили!..
Матери отдавали с ребенком все самое ценное, что у них было. И у беженцев стали брать... драгоценности и девочек. Еврейских мальчиков брали неохотно. Или вообще не брали по известной причине — из-за обрезания.
И вот в какой-то день я решился и тихонько сказал жене:
– Давай оставим Анечку в Сенной у родителей твоей сотрудницы. Это село недалеко от Балтского вокзала, и мы заберем ее, как только немного наладится!
– Нет! Никогда! — Женя крепче прижала к себе ребенка. Они с мамой плакали.
– Но вы же видите, что многие отдают своих детей совсем чужим людям, только бы их спасти! А Алянины тебе не чужие — ты работала и дружила с их дочкой, бывала у них в доме.
Аня охотно пошла на руки к чужой бабушке и даже радостно помахала нам ручкой: «до свидания». Но когда мы направились к калитке, она поняла, что это не игра, что мы в самом деле уходим, и заплакала громко и так горько, что, кажется, я всю жизнь слышу этот плач. Я шел к калитке, не оборачиваясь, спиной чувствуя, как мой ребенок изо всех своих детских сил рвется из рук чужой женщины и тянется к нам...
Так двухлетняя Аня осталась в селе у добрых русских людей по фамилии Алянины.
Сусанна ЛАНГМАН, Германия