Местечко
Местечко, где ты прячешься? В нашей памяти, в наших генах? Вообще, что такое — местечко? Это же не грязные улицы с кривыми бедными домами, это неистребимый дух, давший силу знаменитым врачам, политикам, махинаторам, летчикам, поэтам, конструкторам, ученым, банкирам, художникам... В любой области человеческой жизни и в любом краю есть отпрыски нашего местечка... Его имя собственное не имеет значения: оно — Местечко. И когда тетя Геня смотрит кривым, слезящимся красным глазом с оттянутым нижним веком — это у нее осложнение на тройничный нерв после гриппа — так ее махэтунем1, которому уже за девяносто, вздыхает и выражается совершенно определенно: – Фельдман бы тебя вылечил без этих таблетков, и ничего бы не было... но где взять теперь этого Фельдмана? Их вейс?2
Но тетя Геня тоже не знает и молчит... она тоже помнит местечко — ей же тоже не двадцать уже и не пятьдесят, но она молчит…
– Ты знаешь... — начинает он.
У Исаака сегодня разговорчивый день. Бывают неразговорчивые недели, когда он молчит и даже «спасибо» за обед не скажет. Он думает. У него такой вид, что вполне можно поверить, что он выдумает на старости лет такое, что все ахнут! И ему никто не мешает — пусть думает... а сегодня у него разговорчивый день. Это не по расписанию... какое у него расписание... когда он был машинистом, у него было расписание: опоздаешь на минуту — и всё! Расстрел... это его земляк так постановил, нарком Лазарь Моисеевич. Большой человек был! Каганович! А как еще наведешь порядок в стране? У него же голова! Только расписанием... Но сегодня у Исаака никакого расписания. Он просто вспомнил и хочет рассказать... Когда он работал, кому было рассказать? Рельсам? Кочегару, мишугеному3 Ваньке... Так он молчал. Сорок один год водил паровозы и молчал... а теперь, наверное, вспомнил... он много забыл... а Фельдмана из местечка вспомнил... такого не забудешь! Он много видел людей — все же ездят, всем нужен поезд — так он видел... а потом рассказать было некому тоже — одни воюют, другие — все для фронта, потом пятилетки и еще лагеря... Ну, живет же страна, так всякое случается... не до рассказов было... лучше было молчать — это всякий знал... а теперь... теперь тоже не до рассказов... что ему эта Геня, и зачем ей его рассказ... они всех схоронили, а кто остался, уехал... их не забыли, не бросили, упаси Б-г, такого в местечке никогда не было... но так получилось... делали, делали... и получилось... Наверное, забыли помолиться, или им ирци шэм4 не сказали... или кому надо мало дали... ну, неважно... их не бросили, просто они временно в тупике... это бывает... ну, так сегодня он вспомнил и уже хочет рассказать про этого несчастного Фельдмана. Почему несчастного?! Никакого не несчастного — это в местечке всегда так говорится. Присказка такая. Ну, в самом деле, не скажешь же: этого счастливого... какого счастливого? Где это в местечке счастливый? Веселиться, конечно, умеют, и пьют тоже хорошо и весело, но это же не от счастья веселье, а так... а то Б-г увидит, что ты счастлив и все... ничего больше не даст и не поддержит, а так мало-помалу все живут и ничего...
— Слышишь, Геня, так этот Фельдман несчастный, всё он умел, и всех лечил, и денег никогда не спрашивал, а каждый оставлял, что мог Гинде... Это жена у него была такая — она его дела вела и собирала деньги... Он такой здоровенный был, что странно, как только трубку в руках держал, чтобы больных слушать, а рука у него в карман всё равно не помещалась, так зачем туда деньги класть, если их достать невозможно... такой кулак, что все швы трещат... Так к нему притащили человека с простреленной ногой... разве на лице написано, какой ты человек? И ноги у всех одинаковые... человека принесли, и он его лечил, что спрашивать, когда ему так больно, что он только стонет... а потом его взяли и увели...
Геня ничего не понимает, она совершенно запуталась и только водит из стороны в сторону своим глазом с вывернутым веком... а Исаак молчит и ждет. Наконец Геня не выдерживает и спрашивает:
– Как же его повели? На одной ноге?
Исаак долго думает.
– Почему на одной? — удивляется он. — Он же не сломал себе ногу, а лечил другому.
– А? — догадывается Геня, но снова впадает в жуткое сомнение... — Так это врача увели?
– Ну, конечно! — радуется Исаак, но, видимо, слишком рано.
– А за что? Аза ер аф мир! 5 — возмущается Геня. — Лечил и его увели... за что?
– Вот, — говорит Исаак. — Потому что человек был немец, а значит, Фельдман — предатель.
– Он предал немца?
– Нет, — раздражается Исаак. — В военное время нельзя лечить врага.
– А!.. — Геня уже не знает, что сказать... — А он его вылечил?
– Ну, в том-то и дело! Если бы у этого немца случилась гангрена и он бы сгорел, так можно было сказать, что Фельдман это нарочно сделал, а так...
– И откуда ты знаешь, что он не сгорел? — Исаак совсем раздосадован, но радуется.
– Они сидели вместе потом... встретились... — мрачно бубнит он.
– И тот был на двух ногах?
– Да, на двух.
– Так за что его посадили? — удивляется Геня.
– Кого? — не выдерживает Исаак
– Немца!
– Немца? — удивляется Исаак. — За то, что немец! Война же была!
– Так его в плен взяли сначала? — не унимается Геня.
– Геня, ду форштейст? Ты понимаешь? Это был советский немец...
– Советский?!! Так за что его... — но Исаак уже закипел.
– За то, — перебивает он, — что он не сказал, что он немец...
– Кому?
– Кому? — Исаак задумывается ненадолго... «Действительно: кому он должен был сказать, что немец? Самому на себя донос написать или бегать и всем паспорт показывать? В милиции и так ведь знали, что он немец — там строгий учет! Кому же сказать? Фельдману», — догадывается Исаак. — Не сказал Фельдману.
Теперь они оба молчат. Но Исаак так ничего и не рассказал, а у него хоть и нет расписания, но хочется рассказать и поговорить именно сегодня и сейчас. И Геня это чувствует. Что с того, что она необразованна и выглядит не на пять — она чувствует... вот они живут вдвоем... не ссорятся, не ругаются, не муж с женой, не соседи, оставленные на время старики... ждут, пока дети устроятся и заберут их... ну, немножко затянулось это дело... так ничего. Ничего, слава Б-гу, есть что вспомнить и о чем подумать...
– А он, правда, хороший врач, Фельдман? Ты знаешь?
– Хочешь ему показаться? — ехидничает Исаак.
– А что? — в местечке всегда на вопрос отвечают вопросом... даже если нет ответа...
– Хороший... был... ты что думаешь, что врачи в лагерях не умирают? Он всех лечил, так дольше продержался...
– Жалко... — Геня вспоминает тоже что-то свое, и лицо ее морщится, хочет заплакать...
– Если бы не он — у нас бы не было внуков... — меняет разговор Исаак. — У Бореньки же что-то не в порядке было, и мы очень волновались...
– Что не в порядке? — включается Геня, теперь ей наконец по-настоящему интересно.
– Не в порядке? Что может быть у мальчика не в порядке? То, что ему больше всего в жизни может пригодиться!
– Голова? — удивляется Геня. — Он же докторскую защитил!
– И при чем тут голова? — Исаак уже не рад, что сегодня на него наскочили воспоминания.
– Как! — возмущается Геня. — Что ты говоришь?!
– Я говорю, что когда он был мальчиком, у него не всё в порядке было... говорят, а брис6 плохо сделали, и писался он долго, а мы все переживали... так Фельдман посмотрел его и выписал какую-то траву. А он пить не хотел, так мы все ее пили...
– И прошло?
– Ну, конечно! Ты что, не знаешь, что твоя дочь народила от него внуков...
– Да, — соглашается Геня. — Уже и правнуки есть, слава Б-гу... одного даже не видели... как-то его странно назвали...
– Так что я хотел тебе рассказать? — вдруг спрашивает Исаак, и ясно, что он не помнит только что произошедшего разговора... он смотрит на Геню, на ее морщинистое сухое лицо, а думает совсем о другом и ни за что не сможет понять, как это получилось, что он свернул на Фельдмана... зато будто вчера всё было: видит его огромные руки, торчащие из носа рыжие волоски и мягкий воротничок со складкой вдоль него от толстой с глубокими бороздами шеи. Как сейчас... и ходил он, разводя носки ботинок так, что нога валилась на внешнюю сторону, и каблук стесывался не сзади, а сбоку... отец же чинил ему ботинки... когда же это было?! Как давно... но Геня не успокоилась — наоборот:
– Исаак, а там соблюдают закон, ему делали а брис? — теперь Исаак не в силах переключиться и не может понять, почему ее интересует это, когда речь идет о Фельдмане... — Пинхасу делали а брис? — снова спрашивает Геня.
– А..! — включается Исаак. — Конечно, делали! В этом же весь вопрос! Как ему могли не делать!? Попробуй там не делать! Теперь все поняли, какие евреи умные, и делают всё, как у нас в местечке... всем мальчикам…
Они долго молчат. Исаак, может быть, до следующего раза, когда на него накатит очередная волна... а Геня, когда позовет его ужинать и спросит, подогреть ли ему вчерашнюю рыбу...
Михаил САДОВСКИЙ, США
______
1Так родители жениха и родители невесты называют друг друга.
2Я знаю?
3Сумасшедшему.
4Да будет на то воля Всевышнего!
5Чтоб я был так счастлив в этом году!
6Обрезание.
Комментарии:
Добавить комментарий:
Добавление пустых комментариев не разрешено!
Введите ваше имя!
Вы не прошли проверку на бота!