Дела судейские

К тому времени имя ребе Лейви-Ицхока, чудотворца и духовного наставника, было известно каждому еврейскому мальчишке Украины, Галиции и Белоруссии. Давно забылись годы ученичества, когда ребе Шмелке за руку водил Лейви-Ицхока по тайным тропинкам скрытого Знания. Юноша вырос и превратился в ребе, а ребе Шмелке… о-хо-хо, никого не щадит время, даже праведников.
В Никольсбург ребе Лейви-Ицхок прибыл глубокой ночью и сразу закрылся в приготовленной для него комнате. Ученики ребе Шмелке собрались под дверью задолго до рассвета. Их интересовало все: когда праведник встает, куда идет, как молится, как держит себя. Из поведения людей, напрямую связанных со Шхиной — Б-жественным присутствием, — можно выучить куда больше, чем из самых мудрых книжек.
Лейви-Ицхок встал в самое обычное время, когда поднимается большинство жителей Никольсбурга. Из своей комнаты он вышел уже в талесе и двух парах тфилинов. Ученики приветствовали ребе почтительными поклонами и понимающе переглянулись: этот знает!
Традиция сообщает о двух способах изготовления тфилина; разница — в последовательности размещения свитков со словами Торы в коробочке, накладываемой на голову. Особо благочестивые люди покупают две пары тфилинов: первую пару надевают как обычно, перед молитвой, а вторую — после. Правда, в одном каббалистическом трактате приводится мнение, согласно которому обе пары тфилинов необходимо накладывать одновременно. Но! Во-первых, это требует изрядной ловкости, во-вторых, не каждого еврея Всевышний наградил столь большой головой, а в-третьих, далеко не все посвящены в тайны, изложенные в каббалистических трактатах.
Ребе Лейви-Ицхока Всевышний щедро одарил всем необходимым. Он казался людям огромного роста — под два метра, широкоплечий, кряжистый, с руками толщиной в ногу обыкновенного человека. На голове праведника из Бердичева с легкостью умещались обе пары тфилинов. При желании он бы мог без труда наложить еще несколько пар, однако, как сказано в другом каббалистическом трактате: кто добавляет — убавляет.
Итак, ребе проснулся, вышел из своей комнаты в святом облачении и быстрой поступью направился на... кухню. Увидев жену ребе Шмелке, он пустился в подробнейшее обсуждение блюд, которые желал бы сегодня увидеть на обеденном столе. С пристрастностью, не оставляющей сомнений в глубочайшей заинтересованности, он выспрашивал о специях, которые нужно положить в бульон, напоминал про внимательность при разделке рыбы, дабы не допустить надреза желчного пузыря, беспокоился о тщательности ощипывания гуся.
Спустя двадцать минут беседы один из учеников, слышавших каждое слово через неплотно прикрытую дверь, не выдержал:
– Как хотите, — шепотом вскричал он, — а я вычеркиваю этого человека из списка праведников! С какой легкостью он порочит святость тфилина и талеса: целых двадцать минут посреди кухонного мусора и шелухи!
А разговоры с чужой женой? Где это видано, чтобы праведник упивался беседой с женщиной? Но главное — подумайте, о чем он говорит с таким увлечением? Этот человек чревоугодник и лакомка, следовательно, никоим образом не может быть праведником.
– Погоди, погоди, торопыга, — увещевали его другие ученики. — Давай понаблюдаем еще немного. Может быть, все еще объяснится наилучшим образом.
Из кухни ребе Лейви-Ицхок отправился прямо в синагогу. Миньян уже добрался до середины литургии, когда бердичевский ребе вошел в дом Учения. Но… вместо того, чтобы занять почетное место у восточной стены и включиться в молитву, он остановился в последнем ряду, поздоровался с самым захудалым членом общины — извозчиком Мотке — и завязал с ним непринужденную беседу.
Ну и о чем, по-вашему, можно говорить с пустым человеком? О лошадях, об их болезнях, про определение этих болезней по виду и цвету помета. Уф, какое постыдное безобразие и дурно пахнущее бесчинство! Ученики даже зажмурились от столь неслыханной наглости. А так называемый праведник, нимало не смущаясь, продолжил обстоятельную беседу о ценах на овес, сортах сена и том — о Б-же! — как разные виды злаков влияют на работу желудка лошади.
Сомнений больше не оставалось: все ученики достали толстые красные карандаши и жирно вычеркнули имя Лейви-Ицхока из списка раввинов и духовных наставников. Старший ученик решительно подошел к бывшему праведнику и с плохо скрываемым возмущением прошипел:
– Здесь! В святых стенах синагоги! Не ведут! Пустые разговоры!
Лейви-Ицхок не обратил на шипение никакого внимания и продолжил с интересом обсуждать способы ремонта тележной оси в полевых условиях.
Ученик подождал немного и повторил:
– Я требую! Немедленно прекратить! Оскорбительную болтовню!
С таким же успехом он мог обращаться к той самой тележной оси, о которой с таким жаром повествовал извозчик Мотке. Ученик постоял еще немного и несолоно хлебавши вернулся к товарищам.
А что прикажете, драку затевать с этим хамом? И место неподходящее, и вообще… Еще раз оценив ширину плеч Лейви-Ицхока, ученики поспешили присоединиться к молитве, а так называемый духовный пастырь продолжил приятную беседу о конских экскрементах.
Миньян закончился, молящиеся разошлись по своим делам, но ученики все-таки задержались в маленькой комнатке слева от входа — посмотреть, что будет дальше. Любопытство, как известно — одна из главных человеческих страстей. Да и трудно осуждать учеников за непоследовательность: ведь они столь долго готовились и с таким нетерпением ждали встречи с бердичевским праведником.
И события оправдали ожидания. Когда в синагоге остались только двое: извозчик Мотке и Лейви-Ицхок, началось самое интересное. Гость начал молиться, да так, как никто и представить не мог. Он кричал, содрогаясь всем телом, плакал, воздевая руки к небу, падал на пол, подпрыгивал, бил руками о стол с такой силой, что, казалось, дубовые доски вот-вот проломятся. Мотке забился в угол, с удивлением и страхом наблюдая за незнакомцем.
– Комедиант! — вынесли окончательный вердикт ученики. — Балаганный паяц. Чем лупасить по столу, пришел бы вовремя на миньян и молился бы в сосредоточенности и благочестии. Таким звериным рыком хорошо волков в темную ночь отгонять, а не взывать к милосердию и молить о справедливости. Ведь само слово «молитва» намекает на способ общения с Всевышним. Смиренная просьба, проникновенная мольба, а не дешевые трюки циркового клоуна.
Молился паяц до полудня. Напрыгавшись, наоравшись и накатавшись, он отправился прямехонько на обед к ребе Шмелке. Мотке-извозчик в страхе и недоумении потихоньку ретировался, опасаясь новых сюрпризов со стороны странного незнакомца. И об этом своем поступке он сожалел всю оставшуюся жизнь. Не раз и не два Мотке больно драл себя за бороду, рассказывая детям, внукам, правнукам, близким и дальним родственникам и вообще всем, кому только мог, про удивительное утро, проведенное вместе с великим праведником.
А ребе Лейви-Ицхок, не обращая внимания на гневные взоры учеников, уселся за стол возле своего учителя и воздал должное яствам, приготовленным рукой ребецн. Ребе Шмелке безмерно радовался, сам накладывал добавку в тарелку гостя, то и дело обнимал его за плечи и снова накладывал. За этим обедом ребе Лейви-Ицхоку пришлось съесть в несколько раз больше обычного. Может, он не зря беспокоился о вкусе подаваемых блюд? Если уж есть больше, чем можешь, так хоть чтоб не противно было!
Во время пиршества ребе Шмелке не раз и не два начинал разговор о Торе. Так уж повелось у праведников, хоть Храм давно лежат в руинах, но стол еврея может превратиться в жертвенник, если за ним не просто удовлетворяют голод, а выслушивают слова мудрости.
Но Лейви-Ицхок за всю трапезу не произнес ни одного слова. Он молча ел, не оставляя на своей тарелке ни крошки. Он ел, а ребе Шмелке все подкладывал и подкладывал. Ученики дивились неописуемой прожорливости гостя. Только ребе Шмелке, казалось, ничего не замечал.
После обеда объевшийся «праведник» отправился почивать. Понятное дело, что еще остается человеку, набившему утробу до самого кадыка? Не успела за ним закрыться дверь, как ученики хором, перебивая друг друга, принялись живописать учителю утро «святого из Бердичева». Ребе Шмелке спокойно выслушал все славословия и улыбнулся.
Ученики замерли. Улыбка ребе говорит хасидам больше, чем длинная проповедь. Они тут же поняли, что не заметили какого-то подвоха. Но какого? Притихшие, с понуренными головами, они сидели у стола, смиренно ожидая объяснений.
– Желая возвеличить аморая Рава, — начал ребе Шмелке после длинной паузы, — Талмуд указывает, что за всю свою жизнь он ни разу не произнес пустых речей. Давайте попробуем понять, что имеется в виду.
Во-первых, неужели у Талмуда не нашлось никаких других восхвалений в честь Равы? Ведь он, основатель академии в Суре, воспитал сотни раввинов, еврейские общины всей Месопотамии, то есть миллионы людей считали его своим наставником. О таком человеке можно написать несколько книг, но Талмуд подводит итог всей его длинной жизни одной-единственной фразой. Странно, не так ли?
– Странно, странно, странно, — нестройно подтвердили ученики.
– А во-вторых, — продолжил ребе Шмелке, — если о Раве говорится, что он не произносил пустых речей, следовательно, другие амораи их произносили. И это еще более странно! Как же совместить эти странности?
Ребе обвел лица учеников внимательным взглядом. Сердце каждого было открыто перед ним, словно страницы распахнутой книги. Он с легкостью мог бы выпрямить криво написанные строчки, исправить ошибки, вынести за скобки дурные намерения и помыслы. Но нет! Главные вещи человек должен делать сам.
– Так о чем же хотел сообщить нам Талмуд? Есть состояние особой возвышенности, доступное только совершенным праведникам. Достигнув его, душа полностью сливается со Шхиной, Б-жественным присутствием. И нет в мире более полной цельности и величайшей близости, чем такое слияние. Мысли, слова, поступки человека перестают быть его личными — всем, абсолютно всем движет Шхина.
Добраться до такого состояния очень непросто, но еще тяжелее оставаться на этой высоте. Так вот, у амораев хватало сил продержаться в святой близости три часа в день. Не больше. Рава же пребывал в ней постоянно, всю свою жизнь. Нам, чтобы выбиться из повседневности, необходимо произносить слова Учения. Рава сам был Учением, с утра до вечера, ночь напролет, до последнего вздоха. Каждое его слово, любой поступок имели особый смысл и значение, не всегда доступные окружающим. Ведь снизу не разглядеть, что происходит наверху.
– Я, — тут ребе Шмелке тяжело вздохнул, — подобен амораям. Иногда мне удается достичь слияния на несколько часов, иногда — на несколько минут. А ребе Лейви-Ицхок, — тут он возвысил голос и грозно оглядел учеников, — ребе Лейви-Ицхок подобен Раву — он никогда не расстается с Б-жественным присутствием.
Вот, собственно, и вся история из жизни праведников. Вопрос: для чего наши предшественники сохранили ее во всех подробностях и передали нам? Что мы должны понять из этой истории, какие выводы сделать, как изменить свое поведение? Ведь хасидские рассказы — не просто красивые байки с неожиданным поворотом сюжета, а Учение высшей пробы, переданное в форме притчи.
Еврей, соблюдающий заповеди, находится на таком высоком уровне, что судить его не могут даже ангелы. Как же он получает награду за хорошие поступки и наказание — за дурные? Для этого Всевышний создал сложный механизм, при помощи которого еврей судит себя сам.
Для Б-га нет времени. Он знает, что произойдет с каждым из его творений завтра, послезавтра, через десять лет. Зная, что еврей через месяц попадет в определенную ситуацию, Всевышний устраивает нечто очень похожее с его товарищем, сослуживцем или соседом и ждет, как еврей оценит этот поступок. Приговор сохраняется, и когда автор оказывается в таком же положении, извлекается из хранилища.
Уважайте других людей. Будьте очень осторожны, осуждая знакомых, родственников или сослуживцев, какими бы странными и непонятными ни казались бы вам их поступки. Помните: говоря о другом, человек, возможно, выносит приговор себе самому.
Янкл МАГИД, Израиль