Держись, Анюта!

Моя майка — обычный ширпотреб «сделано в Китае», а шорты я уже отбросила лет десять назад и резко и бесповоротно перешла на бриджи. У нас с Аней абсолютно разные фигуры. У меня узкие плечи и еще сохранилась талия, а у Ани плечи метательницы диска и вместо талии несколько лишних фунтов, которые ее очень заботят. Зато Аня всегда ухожена, наманикюрена и напедикюрена, ее волосы, накрученные на крупные бигуди, модно подстрижены, сбрызнуты лаком и не торчат в разные стороны на ветру. Она каждую неделю, строго по календарю, ходит в салон красоты на Брайтоне, чтобы радовало отражение в зеркале. А я — сама себе салон. Ну, может, раз в месяц сбегаю в парикмахерскую, когда уж совсем приспичит.
Я работаю дома на компьютере, делаю людям веб-сайты. Аня — домашняя хозяйка с советским музыкальным образованием дирижера-хоровика. Но все эти различия не создают между нами неразрешимых противоречий. Что Б-г дает, то и хорошо. Как мудро рассуждал мой первый муж, «какая ни есть жена, ее на базар не нести!». Эта фраза, однако, не помешала нам развестись. Вскоре после развода мой первый муж заболел и умер, но я не растерялась и нашла второго. Со вторым я прожила десять лет. В итоге он тоже заболел и тоже умер. В общем, я дважды вдова. Правда, у меня появился дистанционный бойфренд, проживающий в соседнем штате Нью-Джерси. Иногда он преодолевает эту дистанцию. Впрочем, когда его нет рядом, мне совсем не одиноко. Так что я не знаю, что лучше: когда он есть или когда его нет. Аня — другое дело. Она прочно, уже много лет, замужем за Веней — со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями. Обязанностей, однако, значительно больше, чем прав.
Но я немного отвлеклась от темы. Итак, мы выходим на оздоровительную прямую.
– Люсик! — говорит мне Аня на ходу. — Ты как-то подозрительно быстро сегодня передвигаешься. Что случилось? Неужели ты наконец-то выспалась?
– Ни Б-же мой! Полночи ворочалась с боку на бок. Переставляю ноги на чистом энтузиазме.
– А я — на злости. Как мне надоел наш мерзкий кооператив! Слышимость — как будто стены из фанеры. У соседей наверху звонит телефон, а я думаю, что это мой, и бегу снимать трубку. Только ночью перевернешься с боку на бок, как этот старый маразматик, сосед снизу, пробуждается и начинает каким-то тяжелым орудием долбать в свой потолок, то есть мне в пол. Сегодня совсем озверел — стучал пятнадцать минут. Я засекла по часам.
– Господи! Сколько раз я тебе говорила: вызови полицию. Как наденут на него наручники, заберут в обезьянник, вмиг успокоится.
– Нет, я так не могу. Мне его жалко. Он же китаеза, только по-китайски понимает. Придут копы, а старик по-английски — ни бельмеса. Вдруг его инфаркт хватит или, не дай Б-г, инсульт. Меня же совесть замучает.
– Ну, терпи тогда и не жалуйся, раз ты такая сердобольная. Слушай, давай сбавим ходу, а то я на тыщу рванула, как на пятьсот… Что-то под левой лопаткой колет и правая коленка дергается. Ты же в курсе: у меня невралгия, депрессия, гастрит, артрит и проблемы с мениском. До какой авеню мы дошли? Солнце слепит глаза — не вижу названия.
– Пока только до авеню «T». Давай дотянем хоть до Kings Highway (улица компактного проживания русской общины). Нет, с тобой мировой рекорд не поставишь. Как в том анекдоте о еврейской жене, которая если не самая красивая, то непременно самая больная.
– Одна маленькая поправка. Еврейская жена — это ты, а я — еврейская вдова. Если еврейская вдова пережила двух мужей, значит она, скорее всего, не самая больная.
– Ну, извини, подруга. Наверное, есть вдовы больнее тебя. Беру свои слова назад. А теперь догадайся с трех раз, куда я сегодня иду после ланча.
– И гадать нечего. В дом престарелых к своему дорогому мамулику. Ты же туда через день таскаешься, как на работу.
– Нет. Это раньше было через день. А теперь только раз в неделю. Мамулик наказан.
– Что так? Чем твой бедный мамулик провинился? Сколько лет старушке? Девяносто?
– Бери круче. Моему мамулику через месяц девяносто пять стукнет. Долгожительница наша! Двух старших сыновей уже похоронила и нас с младшим братом переживет, как пить дать. А вредная — жуть. О покойных сыновьях говорит: «Они уже в земле. Им хорошо». Чем старше, тем злее делается. Когда ее вредность накладывается на склероз, мне хочется повеситься.
– Да не бери ты в голову. Старый что малый. Тебе в одно ухо вошло, из другого вышло. Ты пришла, покормила мамулика фруктами, напоила соком, причесала, принесла чистое белье, русскую газету для просвещения, поговорила с персоналом, поцеловала старушку в лобик и закрыла дверь с другой стороны. Вот и все дела.
– Ха! Не все так просто. Она же как меня видит, сразу заводится и кричит на весь этаж: «Упекла меня сюда, сволочь! Верни мне мою квартиру, пенсию и восьмую программу с хоуматтендой (помощницей по дому). Слава Б-гу, ты еще жива, собака такая! Если ты умрешь, кто ко мне приходить будет?» Мне же перед людьми стыдно, ведь некоторые по-русски понимают. Что они подумают?
– О Господи! Они подумают, что твой мамулик выжил из ума. У них таких мамуликов — полный дом престарелых. Им не привыкать.
– Им-то не привыкать, а я до сих пор привыкнуть не могу. Она кричит, ругается и меня не отпускает. Ей нужны мои уши, чтобы туда слить всю злость, как в унитаз. А как я могла ее не отдать в дом престарелых, если у нее ни один хоуматтендант больше двух дней не продержался! Она же бедных женщин доводила до гипертонического криза и сердечного приступа. Только они на улицу выйдут погулять, хоуматтендша чуть зазевается, а мамулик со своим вокером юрк, шасть — и за угол покатила, как на велосипеде с моторчиком. Потом мы ее с полицией разыскивали.
– Да… ситуация! Это, пожалуй, похуже китайца, который тебе в пол барабанит. Прямо не знаю, что посоветовать. Очень тебе сочувствую. А что говорит Веня?
– А что Веня? Веня добренький. Ему хорошо! Отработал смену, взял сверхурочные, пришел домой измочаленный, поел вкусный обед, который я приготовила (первое, второе и непременно третье), уткнулся в телевизор, отыграл этот тайм и уснул богатырским сном. Ему что мой мамулик, что китаец, что комар прожужжит, что муха пролетит… Нервы, блин, — канаты.
– Все, кончай причитать и ругаться, подруга. Уже Kings Highway. Пошли назад.
– Может, дойдем сегодня до авеню «Р» — в виде исключения? Надо мышцы укреплять и кости, ну и с весом бороться… мне.
– Согласна. Начнешь бороться с завтрашнего дня. Уже восемь часов. Солнышко стало припекать.
– Вот с тобой всегда так. Сплошные отговорки. То тебе солнышко мешает, то дождик. Спешишь домой к своему компьютеру? Или, может, твой бойфренд сегодня должен приехать? Будешь марафет на фейсе наводить?
– Мой бойфренд улетел отдыхать в Доминиканскую Республику. Летом же туда дешевый тариф, а он лишнего доллара не потратит. А поработать мне и правда немного надо. У тебя вроде тоже дела есть: постирать, например, квартиру убрать, полноценный обед Венечке своему приготовить, дочке дать пару ценных указаний по телефону.
Аня вспоминает о своих обязанностях, мрачнеет и молча кивает. Мы дружно разворачиваемся, как солдаты, и тем же манером, но в более медленном темпе возвращаемся домой.
– Господи! Как все надоело! — продолжает ворчать Аня. — Паркет
надраен так, что сверкает, как зеркало. Из ванны и раковины можно спокойно пить. Сколько нужно еще драить эту квартиру! Холодильник вот-вот лопнет от запаса продуктов. Веня скупил все, что было в супермаркете. Как будто завтра настанет конец света. Уж и не знаю, что на обед сготовить. Отбивные были на прошлой неделе, бефстроганов – три дня назад, рыба под маринадом — позавчера, вчера — пирожки с мясом… Селедку под шубой мне нельзя. Об цыплят табака коронки ломаются и пломбы выпадают. От тефтелей Веню тошнит…
– Ну так испеки сегодня пирожки с капустой и яйцами. У тебя они здорово получаются, — вношу я свое рацпредложение.
У меня чисто корыстный интерес. Аня готовит, как настоящий шеф-повар. Я же готовлю примитивно, под настроение или просто заказываю на дом ужин из русского, турецкого или китайского ресторана. Да и для кого мне разводить всякие разные гастрономические изыски? Мужья преставились, сын уехал в другой штат. Так что если Аня испечет пирожки, мне, соответственно, тоже кое-что перепадет. Я смотрю на Аню и многозначительно так улыбаюсь. Она меня понимает и тоже улыбается в ответ:
– Ладно. Уговорила. Будут вам с Веней пирожки с капустой и яйцами. Еще и мамулику отнесу. Только этого мало, надо суп какой-нибудь сварганить, ну хотя бы холодный борщ. С моим Веней одними пирожками не отделаешься. Избаловала я его на свою голову.
– Ты же образцовая жена. Надо держать марку.
Мы приближаемся к нашему дому, вспотевшие, изрядно уставшие, но удовлетворенные от сознания выполненной задачи по укреплению здоровья. Расстаемся у лифта до завтрашнего утра.


На следующий день я напрасно жду звонка от Ани. Начинаю нервничать. Звоню ей на домашний. Телефон не отвечает. Звоню на мобильный.
– Аня, где ты? Что случилось? Мы сегодня не идем на Ocean Parkway? А как же борьба с твоим весом?
– Все, борьба закончилась. Сегодня прогулка отменяется. Мне ночью позвонили из дома престарелых. Нет больше моего мамулика. Мамочка упала с кровати и скоропостижно скончалась. — Аня заплакала, голос ее задрожал. — Господи! Зачем я ее отдала в этот проклятый дом? Не углядели они за мамуликом. Никогда себе этого не прощу. Ну, вредная была старушка, ну, сумасшедшая… Так ведь, как говорил твой первый муж, «на базар не нести». Бедный мой мамулик! Как же я теперь без нее?
Мне хотелось сказать Ане: «Что ты так убиваешься? Успокойся, отдохни! Твой мамулик — чудовище. Свершилось то, что рано или поздно должно было свершиться. Наконец-то наступит облегчение». Но я прикусила язык и ничего не сказала. Опасное и неблагодарное дело — давать бесплатные советы и копаться в чужой душе.
Хоронили мы Анину маму, как и полагается по еврейскому обычаю, на второй день. Раввин произнес речь о том, какая она была добрая женщина, отличная мать и примерная бабушка и как ее все любили: и дети, и внуки, и соседи, и работницы по уходу, и сотрудники дома престарелых. Ведь о покойниках — или хорошо, или никак. Мы всплакнули.
Прошло несколько недель после похорон. Я пыталась вытащить подругу на Ocean Parkway. Аня долго сопротивлялась, но, в конце концов, поддалась моим уговорам, и мы пошли по нашему прежнему маршруту. На Ане были старые шорты и вылинявшая футболка. Маникюр давно облез, в непрокрашенных, повисших сосульками волосах серебрилась седина. Мы шли почти молча. Я пыталась начать хоть какой-нибудь разговор, чтобы отвлечь по­другу от грустных мыслей и укоров совести.
– Ань, а ты здорово похудела. Живота почти нет.
Аня на мою болтовню не реагировала. Она вышагивала по Ocean Parkway без эмоций, по привычке, словно заводная кукла. Одиноко и страшно было ей в образовавшейся пустоте.
– Держись, Анюта! — сказала я. — Все проходит…
Елена ЛИТИНСКАЯ, США