История одного письма

С Владиславом Геннадиевичем мы дружили и сотрудничали много лет. Хочу привести здесь историю одного письма, написанного по старинке — от руки. Оно очень дорого мне. В нынешние времена многие пишут письма неохотно. По-видимому, виной тому не только уплотненное деловое течение жизни, но и бесспорное влияние века — телефоны, компьютеры. А жаль, сколько интересных мыслей и фактов пропадает из-за появления разных технических средств. Невольно приходит на ум: как хорошо, что во времена Пушкина, Тургенева, Достоевского обходились без этого...
Письмо Владислава Геннадиевича небольшое — страничка, поэтому приведу его целиком, но прежде — почему оно появилось. Весной 1969 года мне позвонила моя знакомая Ю.А. Пекелис, театровед, работавшая в Музее Бахрушина. И пригласила, чтобы познакомить с мелодичной, теплой, душевной, сразу ставшей близкой и дорогой музыкой американского композитора Эдуарда Мак-Доуэлла. Я уже прежде писал стихи к некоторым обработкам Владислава Соколова, а Пекелис, зная об этом и представляя, как бы такая музыка звучала в хоре, предложила мне пойти к Владиславу Геннадиевичу с идеей сделать обработки.
Он поставил ноты на пюпитр, начал играть и, не отрываясь, а только восклицаниями выражая свое одобрение, восхищение, проиграл все десять пьес сборника «Идиллии Новой Англии».
– Чудесная музыка! — воскликнул он. — Я ее раньше не знал! — Потом посмотрел на обложку, на выходные данные: — И наше издание! — Действительно, это был сборник издательства «Музыка».
– Вам нравится? — еще раз удостоверился я.
– Да, очень! — подтвердил Владислав Геннадиевич. — А зачем вы мне его принесли?
Я несколько замялся, набираясь
храбрости, и выдавил робко:
– Хоры!..
– Хоры? — удивился Соколов. — И конечно, акапельные? — я кивнул головой, уже совсем сгорая со стыда. — Вы сумасшедший! — добил меня будущий соавтор. Он еще и еще раз проигрывал отдельные номера и только восклицал: — Какая фактура! Невозможно! Ах, какая музыка!.. — и еще что-то в том же роде.
Я стал спешно прощаться. Владислав Геннадиевич тоже куда-то спешил. Но сборник он попросил на время оставить, если можно.
Потом Владислав Геннадиевич уехал, потом отбыл на дачу и я. Казалось, что идея погибла, но осадок в душе остался надолго, я дал себе слово больше никогда не пускаться в такие, грубо говоря, авантюры.
Через месяц я заехал домой. Звонил телефон. Я опешил — говорил Владислав Геннадиевич!
– Где вы пропадаете? — сердито и быстро выговаривал он. Я пытался оправдаться, что на даче и т. д., а он, не слушая, вдруг воскликнул: — Я, понимаете, работаю! Все сделал! А его нет! Втянул и пропал!
Я понял, что он вовсе не сердится, что это нарочито сердитая интонация, но что значит «все сделал», до меня еще не дошло. Конечно, Владислав Геннадиевич несколько преувеличивал, говоря, что все сделал, но большая часть работы была действительно завершена. Мы долго сидели у рояля и слушали чудесную музыку. Потом я забрал партитуру для работы и уехал.
С нетерпением и робостью принялся за нее, поскольку это была моя первая крупная работа в таком жанре. А вскоре отправил письмо в Москву. В нем было несколько готовых стихотворных номеров. Письмо не сохранилось, но помнится,
что я писал Владиславу Геннадиевичу, в каком чудесном месте — в избе сторожа, прямо на берегу озера — удалось мне устроиться на лето...
Вот теперь будет понятно, о чем идет речь в ответном письме Владислава Геннадиевича.
«3дравствуйте, Миша! Для успешного продолжения и осуществления нашей работы, так мне представляется, необходимо образное, выраженное в литературной, поэтической форме претворение музыкального содержания этих чудесных новелл-поэм с учетом их метроритмического строения. Честно говоря, я себе представлял это невероятно трудным делом. И поэтому я с понятным трепетом душевным распечатывал сегодня ваше письмо. Я суеверен, поэтому не хочу говорить сразу, что все должно хорошо получиться, — все впереди, еще очень много работы, но то, что вы сделали сейчас, уже говорит о том, что дело на мази. Вы молодец! По первому прочтению у меня почти нет замечаний. Точнее, по «Лесному покою» — нет, здесь все эквиритмично, но вместе с тем и очень поэтично. Это форменное стихотворение. «Лаванда» труднее. В ней нет возможности уравнять или как-то оформить стихотворные строчки в какие-то периоды. Но по содержанию, по образу — это хорошо, также и ритмически все совпадает. Только перед строкой «Ты снова...» придется поставить какое-нибудь односложное восклицание, например: «ах» или «да», ну, это после. Итак — начало хорошее, спасибо, порадовал. Продолжайте дальше. Правда, не думаете ли вы, что удачное это начало связано с соответствующей обстановкой, несомненно, что «Лаванда» и «Лес» хорошо сочинялись, раз перед глазами сад, лес, чудное озеро? Обстановка подходящая. А что вы думаете делать при сочинении поэм на №№ 3 и 8, например? Для создания соответствующей обстановки и настроения, я надеюсь, вы не будете дожидаться зимы и идти в Домский собор на богослужение?..
Желаю доброго здоровья, отдыхайте и творите.
Ваш Вл. Соколов
11/VIII 1969 года
P.S. Как приеду (26 вечером или 27 утром), я вам позвоню. ВС».

В назначенное время раздался звонок, и я мог отпарировать Владиславу Геннадиевичу: «Вы где-то пропадаете, а я все сделал!»
– Приезжайте немедленно! — услышал я в ответ и тут же сорвался с места.
Очевидно, ни я, ни даже Соколов — мы оба не представляли себе, что работа еще только начинается. Сколько раз «Идиллии» были пропеты и дома у профессора, и по телефону! Обычно Владислав Геннадиевич звонил поздно, порой в первом часу ночи — когда уже отходит дневная суета, не звонит телефон, можно спокойно посидеть, подумать, попробовать на слух, как на вкус, слова, звучащие вместе с музыкой...
Мне пришлось работать со многими композиторами. Никто из них, конечно, не относился к слову равнодушно, но очень и очень немногие из них обладали таким чувством слова, как Владислав Соколов. Конечно, работать с человеком, так чувствующим слово, родной язык, трудно, но как интересно! Какую школу я прошел в тот год работы над произведениями Мак-Доуэлла!
Поиски вариантов не прекращались и после того, как произведение было исполнено, записано на пластинку, сдано в редакцию для публикации. Новая волна доработок возникла после того, как вышло первое издание десяти поэм. Редакция предложила их переиздать. Мне казалось, что это интересно сделать с английским текстом, поскольку Мак-Доуэлл — основоположник американской классической музыки, как его называют, американский Эдвард Григ. Мне же поручили найти переводчика. Это была непростая задача, поскольку требовался эквиритмичный перевод.
Такой переводчик вскоре нашелся: он работал на радио. Том Ботинг, Том Артурович, как его непривычно звали коллеги. Англичанин по национальности, бывший интербригадовец, боровшийся за независимость Испании, а потом вступивший в ряды Красной армии и ушедший на фронт сражаться против гитлеровцев, журналист, поэт в душе. Он говорил с приятным мягким акцентом, вставляя слова своего родного языка, и очень обрадовался, что мне понятны эти его невольные вставки, что не надо искать русский эквивалент.
Мне кажется, что его перевод получился удачным, сборник вышел и вторым, и третьим изданием. Хоры зазвучали на родине композитора…
А письмо я храню, как дорогую реликвию.
Ведущий рубрики
Михаил САДОВСКИЙ, США