Путь победителя: Генрих Штейнберг

 Наталья Лайдинен
 7 февраля 2013
 4746

С рождения судьба как будто заговорила Генриха Семеновича Штейнберга на удачу: он был несомненным лидером в любой компании. О том, как Штейнберга воспринимали сверстники, блестяще написал Андрей Битов в повести «Путешествие к другу детства». Жизнь радовала Генриха Семеновича встречами с самыми яркими представителями поколения — учеными, военными, космонавтами. Круг общения Штейнберга — это Бродский, Рейн, Битов, Горбовский, Кушнер, Козаков, Юрский, Городницкий, Фоменко, Чилингаров...

Но были в жизни Штейнберга трудное военное детство, предательства, наветы, тюремное заключение, следствие по расстрельной статье. Во многих областях науки Генрих Штейнберг стал пионером — он первым спустился в кратер действующего вулкана, руководил программой по ходовым испытаниям лунохода, моделировал вулканический процесс, организовал аэроконтроль состояния вулканов… Казалось бы, с таким послужным списком побед уже давно можно успокоиться и почивать на лаврах. Но не таков Штейнберг! В свои семьдесят с гаком Генрих Семенович сух, подтянут, деятелен и работоспособен.

– Генрих Семенович, почему вы решили заниматься геологией?
– Еще в школе я принял решение не идти на такую работу, где буду от кого-то зависеть. Я хотел быть как можно дальше от городов. В детстве видел, как давят на отца. Я выбрал свободу — чтобы никаких обкомов, райкомов, партийного начальства. И поступил в Ленинградский горный институт, это первый специальный институт в России, основанный Екатериной Великой в 1773 году. Окончил его по двум факультетам: геофизическому и геологоразведочному. На Камчатке я жил по нормальным естественным законам.
– Как вы ощущали свое еврейство?
– У меня не было особого еврейского воспитания. Но о том, что я — еврей, знал с самого детства. Мои родители говорили на идише. При этом по культуре я — русский. Но люблю еврейскую классику — Шолом-Алейхема, Маркиша, в переводах на русский язык, конечно. Вспоминается холодная зима 1952 года. У нас в доме было печное отопление, топили дровами. Дров не хватало. Отец распорядился сжигать книги. Он сам их отбирал, а я жег. У нас была очень большая библиотека. К десяти годам я прочитал произведения Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Багрицкого. Я сжег «Всемирную историю еврейского народа» профессора Дубнова. Роскошное многотомное издание в прекрасном кожаном переплете. Я пока одну книгу сжигал, вторую просматривал, так я прочитал многое из запрещенной тогда литературы. Сегодня моя дочь живет в Израиле, замужем за израильтянином, там у меня растет внук.
– Вашей семьи коснулись репрессии?
– В семье происходили самые настоящие детективные истории. Мою маму звали Анна Аркадьевна, а брат ее был записан Борисом Абрамовичем — такая путаница была в документах. Дядя всегда говорил, что проблемы в Советском Союзе начались не в 1937-м, а гораздо раньше. Он сделал невероятную карьеру: стал главным инженером Кировского (Путиловского) завода, а это в Ленинграде был завод номер один! С этой должности его и забрали. Он в общей сложности отмотал два срока. В марте 1953-го, когда умер Сталин, в зонах было всеобщее ликование. С дядей на заводе работал старовер Тимофей, сидевший с 1929 года за убеждения. Он пришел к Борису Абрамовичу и сказал, что будет веру менять. Все остолбенели. Дядька спрашивает: «И в какую веру пойдешь?» Тот отвечает: «В еврейскую». Немая сцена. Тимофей объясняет: «Сталин православных давил. Греков, католиков, староверов, всех давил — и ничего ему. Взялся за евреев — и тут ему конец пришел! Наверное, все-таки Б-г еврейский»… По такой логике старый русский человек без всяких либеральных наклонностей построил простейшую эмпирическую зависимость.
– Сегодня вы активно участвуете в жизни еврейской общины в Москве. Вас что-то удивляет в еврействе?
– Удивляет то, что нормальный русский человек, эмигрировавший в США, сам еще остается русским человеком, но его дети становятся стопроцентными американцами. А евреи были и остаются евреями, и дети у них евреи, даже несмотря на то, что не знают языка. Еврейство, на мой взгляд, особое качество.
– А какие качества в человеке вы считаете самыми важными?
– В себе — надежность. Хотя, на мой взгляд, многие человеческие качества вообще неопределимы. Например, в Кодексе законов о семье и браке вы не найдете слова «любовь». Потому что в юридическом документе все понятия определяются жестко и однозначно для всех. Но любовь как понятие — неопределима, у каждого есть свое понимание, то есть в Кодекс оно попасть не может. Точно так же, как доброта. Для меня еще существует такое всеобъемлющее качество, как порядочность.
– Вы неоднократно спускались в кратеры действующих вулканов, прыгали с парашютом, погружались… Вам знакомо чувство страха?
– Страх возникает, когда ситуация неуправляема или непонятна. Пять раз я падал на самолетах и вертолетах. Четыре раза было полное понимание того, что происходит и может произойти, потому что я находился на месте второго пилота, вел штурманскую привязку. Потому страха не было. А вот когда однажды вертолет по непонятным причинам стал падать, было страшно. При спусках в кратер вулкана страх есть на стадии принятия решения, когда соизмеряешь риск с возможным или ожидаемым результатом. Но когда решение принято, спуск начат, для страха не остается места. Ибо зрение, слух, мозг, руки, ноги загружены напряженной работой, и пространства для воображения и домыслов нет.
– Откуда ваш интерес к литературе, поэзии?
– Сначала — воспитание отца, он очень любил литературу. Уже во время учебы в Ленинградском горном институте я дружил с ребятами из литературного объединения, которым руководил Глеб Семенов, замечательный педагог, поэт. Из этого ЛИТО вышли поэты Британишский, Городницкий, Агеев, Тарутин… В Технологическом институте учились талантливые поэты: мой друг Женя Рейн и приятели Дима Бобышев и Толя Найман. Я общался с членами и того и другого объединения. У нас дома проходили встречи поэтов.
– Что вас вдохновляет в жизни?
– Не люблю слова «вдохновение», «творчество» — их заездили. Для работы в науке желание узнать и понять важнее, чем вдохновение. Не знаю, нужно ли вообще оно для науки. Мне нравится определение академика Арцимовича: «Наука — это удовлетворение любопытства за счет государства». Если умирает ученый, его дело продолжат коллеги, ученики. Великий художник «продолжению не подлежит», его творчество кончается вместе с ним. «Цель творчества самоотдача», самовыражение. А цель науки — поиск, познание истины. Но для этого не надо «ждать вдохновения». В науке вдохновение, если уж пользоваться этим термином, появляется в процессе работы, самое главное — садиться и трудиться. Хотя, как известно, и в литературе некоторые так поступали: «Ни дня без строчки!»
– Как вы познакомились с Иосифом Бродским?
– С Иосифом меня в 1959 году познакомил Женя Рейн, мой товарищ еще по интернату и пионерлагерю архитекторов, друг Бродского. Мы встретились, кажется, у Иосифа, на улице Пестеля в маленькой квартире, которую называли шкафом. До этого я однажды побывал на выступлении Бродского, но особого внимания на его стихи тогда не обратил. Потом мы подружились. Он был любознателен и интересовался всем: вулканами, геологией, авиацией, футболом.
– Вы были свидетелем того, как Бродский готовил письмо по поводу «самолетного дела». Как вы считаете, почему он решился на такой шаг?
– Осенью 1968 года, когда я пришел к нему, он рассказал, что пишет письмо на имя Брежнева по поводу приговора по тому самому делу. Я посмотрел на этот документ и недоуменно спросил, зачем ему это надо. Ведь изменить ситуацию такое письмо не могло, а добавить ему проблем — запросто. Бродский ответил, что он должен был это написать, поскольку речь шла о смертном приговоре. Иосиф был очень достойным человеком.
– Почему Бродский так и не приехал к вам на Камчатку? Ведь другие писатели и поэты побывали у вас в гостях…
– Иосиф попросил однажды, зимой 1961 года, чтобы я взял его в экспедицию на вулканы. Но тогда не сложилось, поскольку мы были еще плохо знакомы, а мне нужны были действительно надежные рабочие. Я знал, что Иосиф с середины сезона сорвался и уехал из Дальневосточной экспедиции. У меня на Камчатке в гостях бывали Андрей Битов, Миша Мейлах. Два сезона на сейсмической станции работал Глеб Горбовский. После того, как Женю Рейна выгнали из института, я помог ему устроиться в экспедицию на Камчатку, где он работал два года. Я трижды пытался добиться того, чтобы Бродский приехал, но ему трижды отказывали — требовалось особое разрешение МВД. А лететь на свой страх и риск с билетом, выписанным на имя Миши Мейлаха, он в последний момент не захотел. Мне кажется, русская поэзия много потеряла оттого, что Иосиф не побывал на Камчатке.
– Вы встречались с Иосифом Бродским и в США. Расскажите об этих встречах.
– В СССР мы в последний раз виделись в марте 1972 года, за два месяца до его отъезда. Каждый год мы с друзьями отмечал день рождения Иосифа. В этот день он всегда звонил из Америки и разговаривал с нами. В 1989-м я два или три дня жил у него на Мортон-стрит в Нью-Йорке. Это был мой первый выезд за рубеж, до этого я считался невыездным. Иосиф, конечно, изменился внешне, прошло много лет, но был вполне узнаваемым. С ним было легко. В первый же день, узнав, что я еду в Аризону, он посадил меня в свой мерседес и повез в магазин, где приобрел мне «летний комплект»: легкий пиджак, рубашку, джинсы, кроссовки. Потом мы гуляли по Нью-Йорку, сидели у него дома, разговаривали. Второй раз я побывал у него в гостях в мае 1994-го в его квартире в Бруклине, где он жил с женой Марией и маленькой дочкой Нюшенькой. Мы отправились в китайский ресторан, он нас угощал. Иосиф был человек широкой души. Он читал переводы из Еврипида, много курил, говорил о театре… В следующий раз мы с Женей Рейном и Сашей Кушнером прилетели на его похороны. Поминали Иосифа Бродского три дня подряд в «Русском самоваре».
Наталья ЛАЙДИНЕН, Россия



Комментарии:


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции