Сонечка, откликнись

Перелет
Самолет заходит на посадку в Ирландии, и я ступаю на древнюю землю кельтов. Запах сена и запах водорослей, мычание коров и крики чаек. Чистенький, безмятежный, если не сказать, сонный городок Шеннон — западная оконечность Северной Европы, где в конце октября изумрудные ландшафты.
Перелет через Атлантику не был драматичным. Я с нетерпением ожидала встречи с подругой Соней, выманившей меня в гости на «другую планету». Лайнер пересек океан и совершил посадку на канадском берегу, в Гандере. А потом все завертелось: аэропорт Кеннеди и полугодовая виза, шквальный нью-йоркский ветер и Бруклинский мост, статуя Свободы невообразимых размеров и как мираж в пустыне — панорама Манхэттена.
Меня встретил Сонин муж, Лидо ДиКалоджеро, американский итальянец с корнями из белорусского местечка. Около часа едем в Нью-Джерси по бескрайним просторам, которые впечатляют смещением привычных масштабов. Наконец, подъезжаем к месту назначения, в Уоррен, «на хутор».
За десять лет Сонечка изменилась. Когда-то мы излазили с ней все подмосковные дворянские усадьбы, колесили по Питеру и Валааму и ощущали себя немножко героинями «Войны и мира» Наташей и Соней. Гостеприимная семья моей подруги устраивала дома, в московском Медведкове, творческие вечера, а в 1980-м, выпорхнув в «брежневское окно» по израильской визе, обосновалась в США.
Теперь передо мной была истинная американка: властно открывает дверь, входит решительным шагом и говорит уверенным голосом. «Что ты желаешь: cheese или chicken?» — церемонно спрашивает меня Соня, но я умоляю говорить по-русски. То малое, что усвоено на курсах английского, улетучилось из моей головы, а с Лидо мы с трудом общаемся на плохом немецком. Он сентиментален: плакал над старым советским фильмом «Дама с собачкой». Выпускник Колумбийского университета, Лидо работает программистом, и его месячного жалования хватило на оплату моей поездки. В семье долгожданный поздний ребенок — малышке Микки два года.
В Уоррене, в тихой заводи, где живут в основном коренные американцы, ДиКалоджеро были единственной эмигрантской семьей. Более того, гость из России здесь в диковину, наверное, как в Подмосковье индеец. Дом Сони и Лидо — жилье средней американской семьи: шесть комнат, мало мебели, много игрушек и участок в полгектара. Забор отсутствует. Утром по асфальтовым дорожкам бегают дамы всех возрастов и комплекций. «Хай-хай!» — приветствуют они прохожих и улыбаются голливудской улыбкой.
Безмятежная жизнь среди аккуратных, будто кукольных домиков, в отличие от недавно бушевавшей кровавой Москвы, почему-то вызывала дискомфорт. Но я приехала как раз к празднику Хэллоуина и любовалась воплощениями фантазий на тему «тыква-пампкин». У входа в кафе — чучело трехметрового ковбоя в джинсах, а вместо головы — тыква. Всюду плакаты, журналы, пакеты, майки — с эмблемой тыквы. Так принято.

Добрая старая Америка
Из окна моей комнаты виден двухэтажный дом. Это особняк старика Бёрнета. Оставшись вдовцом, он скучает в двенадцати комнатах. Бёрнет постригает газон. «Это моя подруга “фром Москоу!”» — представляет меня Соня. «О! Фром Москоу!» — радостное удивление и пылкие объятия. «Наверное, он что-то перепутал», — думаю я. Но нет. Шотландец по происхождению, мистер Луэллен Бёрнет, или попросту Лу, нежно любит Россию, хотя там не бывал и не знает языка. Назавтра он приглашает нас в гости.
Дядюшка Лу суетится на кухне и торжественно выходит с подносом — несет кофе, ликер и два пирожных с надписью кремом: Sonja и Natasha. Трогательно. Он коллекционер, чудак и любитель рыб. «Фиш!» – радуется Лу, показывая многочисленные аквариумы. А крышка столика, за которым мы угощаемся, — старинная могильная плита из Шотландии.
В каждой комнате его особняка — маленький музей с национальным колоритом. Запомнился китайский с фонариками, японский с кимоно, индейский с мокасинами и конечно же русский — с непременным самоваром, лаптями и деревянными ложками. Это гордость Бёрнета.
Другая Сонина соседка, одинокая старушка Милдрит, живет в маленьком нарядном домике, как у Красной Шапочки. Аккуратный цветничок под окном, в гостиной вязаные пледы, безделушки, портреты на стенах — все опрятно, стерильно. Милдрит угощает нас традиционным яблочным пирогом и наливкой, рассказывая историю двух старинных ружей, висящих в комнате. Далекий предок хозяйки сражался в войсках Джорджа Вашингтона против английского короля, а через сто лет ее прадед по другой линии воевал в республиканской армии Авраама Линкольна против рабовладельческого Юга. Эти ружья — фамильная ценность, но наследников нет…

Благополучный Новый Свет
К нам приходят гости, бывшие Сонины сослуживцы по фирме. Они не интересуются европейской культурой, смутно представляют себе географическое положение России и вообще мало что о ней знают. «Заокеанская» жизнь их не занимает.
Соня с Лидо меня балуют. Ведем рассеянную светскую жизнь. Однажды нанесли визит еврейской семье эмигрантов из России, и меня, их бывшую соотечественницу, хозяева удивляют блюдами иудейской кухни.
Как-то забрели в театр, на любительский спектакль по пьесе Оскара Уайльда. Один из актеров, игравший гусара, был Сонин коллега с фирмы, некто Билл. После спектакля идем за кулисы, и меня представляют ему как «героиню московских баррикад». Билл бурно радуется «русской революции». А дома поздно вечером мы узнали, что СССР приказал долго жить. Старый мир на другой стороне планеты рушился на глазах.
По воскресеньям меня вывозят в Нью-Йорк, где башни-близнецы Всемирного торгового центра подавляют своей грандиозностью, несоразмерностью человеку. Когда смотришь на «марсианский» пейзаж Манхэттена, кажется, что США оторвались от уровня прочих землян на столетие и стали сверхцивилизацией из фантастических романов.
Вечерний Нью-Йорк сверкает миллионами огней, будто в городе праздничная иллюминация. Джазовая музыка, манящие уютом кафе и рестораны. Но меня, жительницу страны тотального дефицита, потрясает райское изобилие продуктов. Ведь на просторах России много лет гулял фольклор: «Лёня Брежнев, открой глазки: нет ни сыра, ни колбаски».

Последнее прости
Попав в Америку, невольно становишься первооткрывателем страны, столь, казалось бы, знакомой по книгам и фильмам. Нью-Йорк праздновал Хануку, «фестиваль Огней», в память о чудесах, происшедших много веков тому назад. Ханука почти совпадает по календарю с Christmas (Рождеством), и здесь, в центре мирового космополитизма, люди политкорректно поздравляют друг друга обобщенным «с праздниками…»
Вечерами в Нью-Йорке в темных окнах зажигают свечи: одну — в первый день Хануки, две — во второй, три — в третий и так далее, до восьми. Впечатление такое, будто в домах отключили электричество и вспомнили еврейскую мудрость: «Немного света достаточно для того, чтобы рассеять большую тьму».
В конце декабря Нью-Йорк фантастически иллюминирован — американцы готовятся к празднику Christmas, центр города представляет собой сказочную зимнюю страну. И вдруг пронзает острое понимание: больше двух месяцев, хоть режь, не выдержу. Ведь мыслями я вся в предновогодней Москве: как там? Словно изголодавшемуся гурману, мне хотелось лишь одного: насытиться красками родного неба, запахами подмосковного воздуха, милыми сердцу звуками, долгожданными прикосновениями и вкусом настоящего хлеба. Любовь иррациональна. Я, может быть, предпочла бы не любить Россию, но не получилось…
…Машина мчится в аэропорт под моросящим холодным дождем. Шумит Бродвей, роскошные витрины дразнят рождественскими товарами. Последний взгляд на Нью-Йорк с зубцами и изломами его небоскребов. Последний взгляд на пронзительную скульптуру изможденных переселенцев, воздевающих руки к Земле обетованной. Среди моря бед человеческих Штаты были Берегом, и гонимые его обрели. «Поеду я в Америку гусей гонять по берегу» — почему-то вспомнилась частушка из Подмосковья.
Подали трап. Позади — недоумения, прощания, слезы. В октябре я покинула «Союз нерушимый», а теперь возвращаюсь на его развалины, уже в другую страну — не в ту, где гнобили Пастернака, Бродского, Высоцкого и многих других.
Зашумели турбины, лайнер набрал высоту и летит над Атлантикой выше облаков. А ведь самое странное в чудесах то, что они случаются! И что было бы, если б Колумб, упаси Б-г, не открыл Америку? Но с лучшей подругой, почти сестрой, впервые в жизни у меня случилось принципиальное разногласие.
Время шло. На мои телефонные звонки в Уоррене отвечал чужой мужской голос: «Здесь офис…» А потом наступило роковое 11 сентября 2001-го.
Прошло 22 года. Но сердце мне говорит, что моя подруга жива-здорова, и все у них благополучно. Соня, дорогая, прости меня за непонимание. Тогда, в 1991-м, все виделось иначе. Да, ты во многом оказалась права, а я — не очень. Но кто же совершенен в этом мире! Милая Сонечка, я всегда думаю о тебе. Прости и откликнись…
Наталья ЧЕТВЕРИКОВА, Россия
chetverikova.natascha2010@yandex.ru