Илья Резник: «К 75 годам понял, что не зря живу»

Резник лежал в больнице с сердечным приступом, говорил о травле, всячески намекал... В апреле Илье Рахмиэлевичу исполнилось 75 лет. Может быть, сейчас он сам обо всем расскажет?
– Илья Рахмиэлевич, многих друзей, с которыми отмечали прошлый — 70-летний — юбилей, не было сейчас за праздничным столом?
– Ну конечно. Меняются взаимоотношения, меняются общие задачи. Когда люди смотрят в одну сторону, когда творят вместе, они становятся практически родными. А когда дорожки расходятся, то театр как бы умирает... Посмотрите, большинство театров живут 15–20 лет, потом уже превращаются в анахронизм — взять «Современник», к примеру, или Таганку. Здесь точно такая же история.
– Умом это можно понять — верить только не слишком хочется. О расставании с кем жалеете больше всего?
– Я ни о чем не жалею. Всему свое время. И люди меняются, и песни меняются. И звучат по-разному, в разной интерпретации. Например, «Старинные часы» у меня на юбилейном концерте спела Света Сурганова. «Кабриолет» — Маша Распутина. Гениальное исполнение! А, скажем, «Сопрано 10» (это десять девушек) исполнили «Без меня тебе, любимый». Приехала Лили Иванова, болгарская певица, — я две песни ей новые написал. Новых артистов вывел: Динару Алиеву, солистку Большого театра и Венской оперы; Александра Юрцевича, он спел «Яблони в цвету»...
– Новые песни, новые люди... наверное, так и должно быть. Но вы же понимаете, что ваше имя всегда будет ассоциироваться с песнями Пугачевой. Не ждали от нее поздравлений?
– Да я как-то спокойно к этому отношусь. После всех перипетий, ее участия в акциях, направленных против меня, мне было как-то все равно...

«Не нужен Алле — значит, не нужен»
– Вы знаете, я думаю, очень многие ждут какого-то хеппи-энда, вашего примирения.
– Да какого примирения?! Мы просто разошлись, у нас нет общей работы, общего дела. У нее свои интересы, свои бизнес-проекты. У меня только творческие проекты. У нас нет точек соприкосновения. У нее другие симпатии теперь, ее окружает молодежь. Все последние годы она говорила: «Ой, Илюшка, будет новая программа, надо перетереть». Я жду, когда мы будем «перетирать», и без меня выходит программа, ни одной новой песни ей не написал. Ну не нужен так не нужен. У меня есть другие исполнители и другие замечательные композиторы. Вот то, что я написал оперу «Декабристы» с Риккардо Коччанте, — это для меня самое дорогое. А одной песней больше, одной меньше... Я уже сделал для Аллы все что мог — 71 песню ей написал. Да, замечательные песни, но все, надо двигаться дальше.
– В этот год много неприятностей с вами произошло. Можете назвать его самым неудачным?
– Нет, в смысле творчества он был удачным. Все эти дрязги, козни, сплетни и разборки мне не помешали. Наоборот, подвигали на сопротивление, я должен был как-то отвечать. И на ту травлю, которая была, я отвечал творчеством, новыми сочинениями.
– Но сейчас уже можете сказать о причинах этой травли и кто за всем этим стоял?
– Ну не надо, что тут говорить? Вы знаете, я недавно прочитал одну статью о Голливуде — там все счастливые семьи подвергались нападкам. Вот это общество всегда пыталось такие семьи разрушить: наполнить их жизнь сплетнями, домыслами, и часто это приводило к разводам. Люди, к сожалению, не любят наблюдать за счастливыми парами, у большинства это вызывает раздражение. Поэтому лучше вообще не показывать свое счастье. Счастлив — сиди дома и будь счастлив... Белый костюм тоже вызывает раздражение…
– А почему все-таки пришлось уйти из Общественного совета при МВД?
– Все шесть лет аппарат Общественного совета работал замечательно — мы подготавливали материалы, направляли их в различные инстанции. Посещали приюты, детские дома, встречались с семьями погибших сотрудников, помогали чем могли. А последнее время вообще ничего не было, никакой работы. Теперь главное направление работы Общественного совета — надзор над полицией, а из меня надзиратель плохой...
– Почему вы нажили столько врагов?
– А потому что часто в белом появляюсь! И еще мне один компетентный человек сказал, что существует такая организация, которая за пять-семь тысяч долларов гнобит в СМИ кого угодно.

«Женился, чтобы кое-кому заткнуть рот»
– Как думаете, за что вас можно не любить?
– За успех. За любовь народа. За счастье в личной жизни. Ну и все, этого достаточно.
– А за то, что так любите быть в центре внимания?
– А кто не любит? Есть люди, которые говорят, что пишут для себя, что ничего им не надо... Ну, для себя ты пишешь стихи, так и слушай их сам, не говори нам об этом. Мы даже знать ничего не должны: читай их в туалете, в ванной. Написал, почитал на ночь... Или сжег. И все! Чего ж ты ходишь по редакциям? Чего ж на радио звонишь, если для себя пишешь?..
– А для вас важно, чтобы услышали, увидели, восхитились?
– Увидели — не обязательно. Услышали — да, конечно.
– У вас сложился имидж импозантного мужчины, светского льва. Со стороны посмотришь: гордая осанка, подбородок кверху...
– Не-е-ет, это потому что у меня форма груди такая, строение. Один — сутулый, он скромный такой. А я... Нет, не потому что плюю на всех свысока. Наоборот, я очень застенчивый долго был.
– Серьезно? А многие думают: Резник самовлюбленный.
– Пусть думают, это их личное дело... Да нет, внешность обманчива.
– Илья Рахмиэлевич, а не пожалели еще о том, что так медийно, публично, красиво расписались с Ириной? Это же стало началом всех ваших проблем.
– Честно говоря, это был мой подарок Ире, которая все эти годы была в тени, страдала по-своему: что у нее нет статуса законной жены, что Максим Галкин в прессе мог называть ее сожительницей. В наших-то отношениях ничего не изменилось: как было, так и есть. А вот ради этого статуса, ради того, чтобы заткнуть рот кое-кому, и надо было это сделать.
– Ирина 14 лет рядом с вами. Но прежде долгие годы вы ее имя не афишировали...
– Потому что у меня был как бы официальный брак. В этом браке сын, и чтобы его не травмировать... Ну, это сложно объяснить... В том браке уже давно ничего не было. Могу сказать, что пять лет последних с бывшей женой мы даже по телефону не разговаривали. Тем не менее я аккуратно содержал их, посылал все что мог.
И когда мой адвокат Сережа Жорин взял копии платежей, я ужаснулся. Просто удивился, какая сумма была послана за все это время.
– Около миллиона евро, насколько я помню.
– Ну да.
– Вы за долгие годы не привыкли к грубым словам в свой адрес, к такому отношению?
– Я просто не заслуживаю такого хамства…

«Сейчас пишу лучше, чем 30 лет назад»
– Во многих разочаровались за этот юбилейный год? Или устроены так, что и не очаровываетесь?
– Нет, я, к сожалению, очаровываюсь. В первую очередь это касается исполнителей, потому что должна быть какая-то творческая влюбленность... Во мне много добра. К сожалению, это вредит. Добра, доверчивости, очарованности. Когда очаровываешься человеком, начинаешь его любить, доверять свои тайны. А потом он тебя предает. Это просто человек, а об исполнителях и говорить нечего.
– Вас часто в жизни предавали?
– Ну, это не предательство, я думаю, это сущность актерская, двуликость такая. Когда ты им нужен, когда им песни пишешь — они тебя любят, они тебя расцеловывают, они тебе звонят, интересуются твоим здоровьем. Как только получают материал, все забывают, говорят: мое творчество... Ну, творческие люди: влюбчивые, ревнивые...
– ...на которых обижаться грех? Как дети малые?
– По-моему, да. Я-то обидчивый, конечно. Но надо понимать этих людей. Особенно певиц...
– А собственные дети в непростой момент поддержали?
– Дети? Вы знаете, у меня их пятеро, и со всеми разные отношения. Я им всем желаю счастья, но встречаюсь крайне редко. У каждого своя жизнь, своя история. Артуру я помогаю, он в Америке до сих пор, хотя год уже без мамы, она здесь гуляет. Алисе помогаю — она в Берлине. Максим три пьесы написал, сейчас у него премьеры предстоят. Жене помог окончить коммерческий вуз, попросил своего друга сразу после окончания взять к себе адвокатом. Лене в Питере ипотеку выплачивал. Я их в основном поддерживаю...
– Ирину ваши дети как восприняли?
– Сложно сказать... У нас единственный был союзник — это Максим, конечно. Он и с Ирой общался, и какие-то советы ей давал. Остальные — вы знаете, все своей жизнью живут, мы мало на самом деле общаемся.
– Сколько у вас внуков, Илья Рахмиэлевич?
– Внуков трое.
– Но о внуках сложно с вами речь вести, потому что с Ириной, где бы ни появлялись, смотритесь настоящими молодоженами. Не обманчивое же впечатление?
– Нет, конечно. А как можно играть все время на публике, притворяться?.. А по поводу возраста могу сказать: на днях с Гергиевым встречался — он не поверил, что мне столько лет.
– Сами-то верите?
– Вообще цифра ужасающая, конечно. Когда в молодости прочитал, что Чехов умер в 44 года, думал: боже мой, какой старик! Отлично помню эти свои ощущения. Сейчас, конечно, смешно. Но ничего — держимся.
– А 75 для поэта какой возраст?
– Вы знаете, есть поэты, которые пишут только в юности, выговариваются до тридцати — когда проходит лирическая юношеская романтика. Потом становятся прозаиками, публицистами. А есть люди, что называется, второй половины жизни, у которых дарование открывается позже. Думаю, это как раз мой случай. Первая половина жизни прошла в каких-то поисках: был театр, была бардовская песня, пародии, эстрада. А потом уже и книги появились, и пьесы, и мюзиклы, и оперы... Мне кажется, сейчас я пишу даже лучше, чем 30 лет назад. Вообще к 75 годам я понял, что не зря живу, что нужен. Разным людям — начиная от Можайской колонии и заканчивая Кремлевским дворцом. Ну а самое главное для меня, что я по-прежнему работаю, и по-прежнему это доставляет мне радость. Когда чистый лист передо мной, я говорю: «Б-женька, дай мне». Он мне пока дает...
Беседовал
Дмитрий ТУЛЬЧИНСКИЙ, Россия