Мария Кнебель. Театром призванная

Сначала — актерская стезя (и здесь было одержано немало побед, взять, к примеру, небольшие, но заметные разноплановые характерные роли в мхатовских спектаклях: стервозную, «обиженную на весь мир» Карпухину в «Дядюшкином сне» Ф.М. Достоевского или одинокую, неприкаянную и вместе с тем мудрую, душевно стойкую Шарлотту в чеховском «Вишневом саде»). Потом — режиссура (на это поприще Марию Иосифовну вдохновил ее будущий коллега по режиссерскому цеху и одноименному факультету ГИТИСа Алексей Дмитриевич Попов, считавший, что внутренние данные у Кнебель намного богаче внешних), плодотворное сотрудничество с ермоловским театром и МХАТом, Театром имени Вл. Маяковского и ЦТСА, Театром имени К.С. Станиславского и Центральным детским театром. Наконец — театральная педагогика. И эту свою ипостась Мария Иосифовна, дебютировавшая в качестве педагога в Театре-студии имени М.Н. Ермоловой, куда была приглашена его руководителем Максом Абрамовичем Терешковичем, считала едва ли не главной для себя, иначе не посвятила бы ей отдельный литературный труд — «Поэзия педагогики». За несколько десятилетий преподавания Кнебель воспитала целую плеяду учеников, достигших определенных вершин в режиссерской профессии. В их числе Анатолий Эфрос и Леонид Хейфец, Вольдемар Пансо и Анатолий Васильев, Даля Тамулявичуте и Александр Бурдонский, Сергей Арцибашев… Педагогические достижения Марии Кнебель можно сравнить, пожалуй, разве что с аналогичными успехами легендарного профессора Ленинградского театрального института Бориса Зона.
Между прочим, Зон, как и Кнебель, по духу тоже был убежденным мхатовцем. Только в отличие от Бориса Вольфовича, который посещал занятия Станиславского по собственной инициативе, совершая частые вояжи из Питера в Москву, Марии Иосифовне выпал счастливый шанс работать в самом Московском художественном ­театре. Непосредственно с его основателями — Константином Сергеевичем Станиславским и Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко.
Впрочем, слово «работать» вряд ли было применимо к Кнебель. Ведь Мария Иосифовна принадлежала к исключительной, увы, сегодня почти исчезнувшей генерации людей театра, представители которой не работали, а служили.
К Кнебель же это относилось вдвойне. Так как свою театральную биографию она начинала со студий (Студии Михаила Чехова, Второй студии МХТ, органично влившейся в Художественный театр), в которых без энтузиазма, без беззаветной преданности общему делу было не обойтись. Сравнение театра с храмом, где, по мнению Михаила Семеновича Щепкина, «надо либо священнодействовать, либо убираться вон», предполагали и этические постулаты создателей МХТ — высших авторитетов для Марии Кнебель.
Авторитетов жизненных и твор­ческих. Потому что предложенным Станиславским и Немировичем-Данченко моральным законам внутритеатрального существования и принципам психологического театра, образцом которого были поставленные ими спектакли МХТ, Мария Иосифовна осталась верна до конца своих дней.
Причем принципы эти у Кнебель никогда не превращались в догму. Их она старалась развивать и прививать своим студентам на режиссерском факультете ГИТИСа. К тому же ее уроки отличались неповторимой атмосферой, в которой, как писала Наталья Крымова, «каждый чувствовал себя художником, а значит, раскрывался полно и свободно».
Еще одно свойство Кнебель-педагога подметил Адольф Шапиро, занимавшийся у Марии Иосифовны не в ГИТИСе, а в лаборатории при Всероссийском театральном обществе. В своей книге «Как закрывался занавес» Адольф Яковлевич писал, что Кнебель «учила видеть, всматриваясь и разглядывая. Тонко и бережно настраивая наше зрение — этюдами, разбором текста, анализом живописи. Помогала выработать иммунитет от провинциализма, примитивности и грубости…»
И столь восторженно о Марии Иосифовне Кнебель отзывались все, кому довелось соприкоснуться с ее педагогическим и режиссерским мастерством лично или будучи рядовым зрителем. Современные Кнебель драматурги говорили о деликатности Марии Иосифовны, сценографы — о понимании Кнебель важности зрительного образа спектакля, артисты — об умении Марией Кнебель в любой индивидуальности угадать новые, до определенного момента неизвестные черты. А публика просто любила ее режиссерские создания за глубокое проникновение в мир того или иного автора, за их человечность… Редкий для нашей страны случай, когда человека ценили при жизни.
Майя ФОЛКИНШТЕЙН, Россия
Фото из архива Музея ЦАТРА