Прощание с Шароном

Заседание длится без перерыва, но министры потихоньку выходят в этот «предбанник», перекусывают, выкуривают сигарету. Если же заседание затягивается, то тогда другой зал, расположенный на том же, втором этаже канцелярии, где установлен длинный стол и кресла и где проходят заседания межминистерских комиссий, превращается в обеденный. Поэтому во времена шароновского премьерства его неофициально называли «Ресторан Арика».

Мне несколько раз довелось попробовать угощение, подаваемое в «Ресторане Арика», и могу засвидетельствовать — никаких особенных яств, недоступных простым смертным, обитатели израильского политического олимпа не вкушают. Несколько видов мяса, обычный набор салатов, питы, хлеб, хумус и тхина. В любом иерусалимском ресторанчике выбор блюд не хуже, если не лучше.

Шарон покидал зал заседаний только в том случае, если объявлялся обеденный перерыв. Он вел заседание правительства от начала и до конца (выходя из зала на короткие паузы, длившиеся буквально несколько минут). Поэтому, в отличие от министров, к концу заседания премьер был голоден. Как-то раз мне довелось сидеть прямо напротив него, в ряду, где размещаются советники министров, и я наблюдал картину борьбы Шарона с самим собой.

Перед премьером поставили блюдечко с бейгале — толстенькими, покрытыми кунжутными семечками баранками. Они явно содержали уйму калорий, и Шарону при его весе эти бейгале были совершенно ни к чему. Но Арик взял одну баранку, вторую, третью. На четвертой началась борьба — он разломил ее на две части, одну съел, а вторую вернул на блюдечко. Но оставшаяся половинка не давала Шарону покоя. Он несколько раз протягивал к ней руку, в последнюю секунду сдерживал себя и делал вид, что поправляет блюдечко, — то придвигал его к себе, то отодвигал в сторону. На четвертой попытке премьер сдался и взял с тарелочки оставшуюся половинку. Но борьба продолжилась — он разломил ее на три части, две вернул на место, а одну съел. Несколько минут Шарон просидел спокойно, а потом махнул рукой — да черт с ними, с калориями, взял две оставшиеся части и сразу положил в рот. Вся эта сцена длилась минут десять, и мне, не страдающему дистрофией, была по-человечески понятна и близка борьба премьера с самим собой. И я перестал следить за тем, что происходило на заседании кабинета.

Запомнился мне также скандал, разгоревшийся на одном из заседаний правительства. Мой босс, министр по делам диаспоры Натан Щаранский докладывал о программе «Иудаизм для всех». В его канцелярии я был ответственным за эту программу, которую про себя именовал «Еврейский ликбез».

Это действительно была попытка ликвидации еврейской безграмотности — программа предназначалась для тех, кто интересуется еврейской традицией, но не хочет по тем или иным причинам ходить в синагогу. В рамках программы организовывались встречи в дни больших праздников в матнасах (культурных центрах) или спортивных залах. То есть тот, кто интересовался, что же такое Йом Кипур, мог получить полное представление о нем, не будучи связанным ограничениями синагоги — не участвуя в молитве и даже не надевая на голову ермолку. Это была суперлиберальная программа, набиравшая все большую и большую популярность.

Поэтому я был уверен, что доклад Щаранского с одобрением примут все члены правительства. Но не тут-то было. Как только Щаранский закончил свою речь, министры антирелигиозной партии «Шинуй» бросились в бой. Их нападки были столь вопиюще несправедливыми, что министр сельского хозяйства Исраэль Кац не выдержал: «Господа, то, что вы говорите, просто антисемитизм».

Конец дебатам положил Шарон. Сильно стукнув несколько раз председательским молотком, он сказал, обращаясь к министрам «Шинуя»: «Ну в самом деле, почему, как только вы слышите слово «иудаизм», нужно обязательно кидаться в атаку? Наша традиция и наша религия, связь с Эрец Исраэль — это то, что сохраняло еврейский народ в галуте, и то, что поддерживает наше существование здесь».

Куда делось это понимание связи между землей и народом в последние годы правления Шарона, я понять не мог, не понимаю и сейчас. С той же энергией и последовательностью бульдозера — стальной машины — в любых условиях, невзирая ни на что, он разрушал то, что строил десятилетиями. Разрушил созданный им же Гуш-Катиф, попытался уничтожить «Ликуд». Шарон шел к цели, разрывая дружбу с людьми, длившуюся десятилетиями, коверкая судьбы, попирая нормы морали, порядочности, демократии, а порой и закона. Не случайно, когда у Меира Хар-Циона спросили, что он думает по поводу болезни Шарона, бывший друг и соратник потряс всех, ответив: «После трансфера евреев из Гуш-Катифа Шарон меня совершенно не интересует». Руководя «Ликудом» и страной, Шарон показал себя лидером, которому в значительной мере чужды демократические принципы, и возвел уровень коррупции в израильской политике на доселе невиданные высоты.

За эти годы он перестал быть для меня человеком, точно знающим, что лучше всего для Государства Израиль. Осуществленный им трансфер евреев из Гуш-Катифа и передача «филадельфийского коридора» в руки египтян, что сразу же превратило сектор Газа в арсенал террористических организаций и удобную площадку для обстрела ракетами «Кассам» уже не только Сдерота, но и Ашдода и Ашкелона, стал, по мнению многих, грубейшей стратегической ошибкой. Последствия этой ошибки нам всем еще долго придется расхлебывать.

Но особое опасение вызывали дальнейшие планы Шарона по проведению односторонних отступлений, которые привели бы Израиль к границам 1967 года, названные Аббой Эвеном «границами Освенцима». Как это ни было странно и даже ужасно для меня самого, в какой-то момент я понял, что точно так же, как пять лет назад я прилагал максимальные усилия, чтобы Шарон стал главой правительства, сейчас я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы не допустить его переизбрания на этот пост.

Конечно, когда Шарон заболел, я вместе со всеми молился за его скорейшее выздоровление. За свою долгую жизнь Шарон сделал так много хорошего для еврейского государства, что заслужил спокойную старость на своей ферме, в окружении детей и внуков.

И сегодня, когда мы подводим итог деятельности Ариэля Шарона как политика, полководца, общественного деятеля, общий баланс оказывается положительным. Это была сложная, противоречивая, но крупная личность, добившаяся значительных достижений и при этом совершившая огромные ошибки. Достижений, думается, все-таки было больше.

Наши мудрецы говорят, что человеку даются страдания в этом мире для искупления грехов и для того, чтобы на Высший суд он предстал уже без них. Можно, конечно, сказать, что Шарон случайно пролежал в коме ровно (чуть ли не день в день) восемь лет. А можно увидеть в этом вовсе не случайность, а Б-жественный промысел и искупление грехов. Страшное, но искупление. 

И все же, и все же… Последние деяния Шарона были настолько травматичными для страны, что когда сегодня я думаю, какие ассоциации вызывает у меня его имя, перед глазами встает не гордый красавец генерал с перебинтованной головой, а страшная картина — поселенцы Гуш-Катифа, несущие на своих плечах снятый с крыши их синагоги семисвечник. Картина, с трагической точностью совпадающая с барельефом на арке императора Тита, до сих пор стоящей в Риме. Император Тит — разрушитель Иерусалима, премьер Шарон — разрушитель Ямита и Гуш-Катифа.

Я не сомневаюсь: Ариэль Шарон искренне любил еврейский народ и еврейское государство, защите которых посвятил всю свою жизнь. Таким я хотел бы запомнить его навсегда. Хотел бы, но не могу.

Давид ШЕХТЕР, Израиль