Шаммай и Гиллель

Но в случае Шаммая и Гиллеля Талмуд идет еще дальше: противоречащие друг другу мнения этих школ признаны были голосом Б-га Живого. Оба мнения.

Эта диалектическая логика почти на две тысячи лет опередила время. В евклидовой геометрии параллельные прямые не пересекаются, в неевклидовой — пересекаются. Физика говорит о корпускулярно-волновой двойственности света. Теоретически сегодня это должны знать все школьники — что у них на самом деле остается в головах, я не ведаю.

Есть вещи, которые полезно знать всем: что в общем случае истина сложна, не сводится к житейскому здравому смыслу, не укладывается в простую оппозицию «да – нет», а если кажется, что укладывается, то наверняка требуются комментарии. Чем больше людей это понимает, тем меньше в мире апломба и нетерпимости. И больше уважения к тем, кто посвящает жизнь бескорыстным поискам истины.

Идея, согласно которой истина может включать два взаимоисключающих высказывания, и сейчас принята отнюдь не всеми — это потому, что не все хорошо учились в школе. Как мы видим, мудрецам Талмуда эта идея была известна. Споры Шаммая с Гиллелем — не единственный пример, но, пожалуй, самый выразительный, выставочный, можно сказать.

Старый анекдот. Двое спорят. Один излагает раввину свои соображения. Раввин говорит: ты прав. Второй излагает раввину свои соображения. Раввин говорит: ты прав. Некто третий спрашивает: как же так? — они же противоречат друг другу. Раввин говорит: и ты прав.

Можно воспринять этот анекдот как утверждение относительности истины. Но можно (в духе Талмуда, в духе современной философии, в духе современной науки) воспринять и так, что истина всегда больше частного высказывания о ней.

Шаммай и Гиллель обсуждали общие экзистенциальные вопросы, например, что лучше человеку: родиться или не родиться. Шаммай считал, что лучше, пожалуй что, не родиться. Вы можете согласиться с Шаммаем, можете с ним не согласиться, но само по себе это однозначно не влияет на ваше поведение. Приняв любое из этих мнений, можно вести себя пристойно, а можно — безобразно.

Иное дело алахическая дискуссия: она всегда завершается прямым указанием: в таком-то случае поступай так-то. Допустим, правы оба, но что с этой взаимоисключающей правотой делать?

Алаха по Шаммаю?

Или алаха по Гиллелю?

Мы идем налево или мы идем направо? 

Или мы остаемся на месте в неудобной позиции буриданова осла?

Эта коллизия разрешается диалектически: в этом мире алаха по Гиллелю, в мире грядущем — по Шаммаю.

Гиллель понимал человеческие слабости. Это не значит, что он им потакал в ущерб истине. Но он их принимал во внимание.

Шаммай был человек требовательный и бескомпромиссный в своем служении.

Он говорил:

Пусть Тора будет твоим постоянным занятием.

Говори мало, но делай много,

и принимай любого человека приветливо.

И действительно: Тора была постоянным занятием Шаммая.

И действительно: говорил он мало, а делал много.

Что касается приветливости, по правде сказать, это не всегда ему удавалось. Уж больно был горяч и гневлив.

А его оппоненту Гиллелю удавалось всегда.

Понятно, что, как правило, алаха Шаммая была пожестче, алаха Гиллеля — помягче.

Шаммай исходил из общего принципа, Гиллель — из конкретных обстоятельств, из личности пришедшего к нему человека.

Оба они были яркие люди, повлиявшие не только на современников, но и на последующие поколения. Талмуд сохранил ряд историй о них. Но это уже в следующих номерах «Алефа».

Михаил ГОРЕЛИК, Россия