Интервью с Германом Ханом

 Марина Хилькевич
 2 июня 2014
 3577

В его кабинете все на своих местах. Здесь нет вычурной роскоши и вызывающего пафоса. Здесь порядок и дисциплина — все подчинено работе. Лишь любовно расставленные фотографии близких выдают наличие легкого налета сентиментальности у хозяина этого кабинета. Досужие слухи о повышенной жестокости и авторитарности разбиваются вдребезги при его появлении: интеллигентного, немного стеснительного, с тихой размеренной речью и взвешенным подходом ко всему, в данном случае к каждому произнесенному слову.

«В шестнадцать лет я перестал стесняться того, что я еврей!»

Мой папа — металлург, он занимался проблемами каменного литья, тогда это было модной темой. Наша профессорская семья в советское время отличалась от других семей приличным доходом, но моему дворовому детству это никак не помешало. Кстати, мама всегда работала, она преподавала в школе. И еще с нами жила мамина мама — моя бабушка, она приехала в Киев из еврейского местечка и работала до последних своих дней швеей. Она говорила и писала на идише. Мама, в отличие от папы, тоже неплохо знает идиш. С самого раннего детства я понимал, что я еврей. В семье эта тема всегда культивировалась, но это не было проявлением какого-то национализма, просто мы довольно часто об этом говорили. Где-то в третьем классе я впервые столкнулся с проявлением бытового детского антисемитизма. «Жиденок, жидок!» — кричали мне мальчишки. И это способствовало моей самоидентификации. Когда мне исполнилось шестнадцать и вокруг началась массовая эмиграция, вот тогда я и начал осознанно ощущать себя евреем и, кстати, перестал этого стесняться. Тема отъезда в нашей семье в те годы тоже периодически возникала. Папа был ярым его противником, у него на тот момент было почти все, к чему люди стремились годами и не всегда достигали: хорошая должность, он был членом партии, в целом его все устраивало. А вот мама как раз склонялась к отъезду. У меня еще есть старший брат, так вот он с ранних лет хотел уехать из страны, причем хотел жить только в Америке, что благополучно осуществил в 1977 году в возрасте 21 года. Сейчас он живет в Англии, состоявшийся и состоятельный человек.

Мы жили в самом центре Киева, наш район назывался Евбаз. В нашем дворе была многонациональная компания: евреи, ассирийцы, русские, украинцы. И я постоянно болтался на улице. Какая уж тут учеба! Мои родители всячески старались заставить меня нормально учиться, но сделать это им ну никак не удавалось. Они меня и ругали, и лупили, и стыдили, но ничего с этим нельзя было поделать. Почему я плохо учился? Для меня это до сих пор загадка! В этом смысле некоторые из моих детей, не испытывая большого стремления к учебе, полностью пошли по моим стопам… (Лукаво улыбается. – М.Х.) Кстати, я школу вообще-то никогда не прогуливал. Просто относился к ней, как к клубу, куда ходят общаться с друзьями, читать книги, развлекаться, но только не учиться.

 

«Слесарь второго разряда — мои профессиональные университеты»

В нашей семье существовало определенное правило, которое мне прививалось с детства: человек должен трудиться. Все всегда были чем-то заняты. Я же к окончанию школы не хотел ничего, кроме как эмигрировать. Но чтобы осуществить свою мечту, мне не хватало одного из двух: образования или профессии. На семейном совете было принято решение двигаться в профессиональную сторону. В качестве возможных вариантов рассматривались: ювелир, зубной техник и пр. Но ювелир как минимум должен уметь рисовать, а я не умел. Зубной техник — вообще не про меня. И тогда возникла идея стать слесарем-инструментальщиком. У них все горит в руках, и они неплохо зарабатывают. Оба аргумента железобетонно сработали. В этот момент наши с отцом отношения были непростыми, да и мама постоянно капала на мозги, что я бездельник, ничего не хочу. Все это меня, естественно, напрягало, и я вышел на работу. 

В Киеве тогда был завод нестандартного оборудования, который сотрудничал с Академией наук, и, не без помощи отца, в скором времени я вышел туда на работу. Меня быстро определили учеником слесаря-инструментальщика в цех. Наш цех был не совсем обычным, всего в нем было человек пятнадцать, из них процентов семьдесят — евреи. Сотрудники цеха делились на несколько групп: кадровые рабочие, отстоявшие по двадцать пять лет у станка, евреи, ушедшие с оборонных предприятий, ожидавшие окончания срока допуска, и молодежь, ждавшая разрешения на отъезд. В первую группу входил мой наставник по фамилии Бронепольский, которого все звали дядей Петей. Это был двухметровый человек, полноватый, с неизменной папиросой в зубах и с громовым голосом, которым он кричал на весь цех, обращаясь ко мне: «Гарик, кимм а хер!» («Иди сюда», идиш). Кстати, в нашем цеху почти никто не пил, играли в домино, в шахматы, и все это в перерывах, а в основном все были заняты работой. Там я проработал ровно год, полгода — учеником слесаря, а потом мне присвоили второй разряд. Так я и работал до следующего лета в должности слесаря-инструментальщика второго разряда. Этот период жизни я могу смело назвать моими университетами.

 

«Его на этот оборонный завод нельзя, посмотрите его пятую графу!»

На следующий год по совету родителей я поступил в техникум, где впервые в жизни столкнулся с бытовым антисемитизмом. В основном в группе учились люди, приехавшие из деревень. В нашей группе из тридцати человек городских парней было всего пару человек. Слова «жид» и «еврей» звучали постоянно. Не то чтобы они всегда меня имели в виду, но все же эти слова речитативом отдавались мне в уши. Кстати, мне было легко и интересно учиться в техникуме, и я окончил его с отличием, а потом решил поступить в Московский институт стали и сплавов (МИСиС). После техникума проблем с поступлением не было, и я благополучно начал учиться. В Москве сначала я жил у своей тети, а потом родители сняли мне комнату у одной пожилой женщины, в районе метро Новослободская. Первый курс после обучения в техникуме показался мне очень тяжелым. Мне приходилось много заниматься, ходить на факультативы, чтобы догнать сверстников, которые поступили в МИСиС сразу после окончания десятого класса. Но зато первую сессию я сдал почти на все пятерки, с одной четверкой. Это было моим первым триумфом, особенно в глазах отца! Обо мне написали в институтской газете, которую я с гордостью привез с собой, приехав на каникулы. Вот тогда уже меня встречали дома, как народного героя.

Студенческая жизнь мне нравилась, с первого курса я был старостой и занимался общественной работой. Именно в институте я захотел стать лучшим и всячески к этому стремился. А вот в школе, наоборот, круче было быть худшим, поэтому, наверное, я и вел себя подобным образом. Вообще я стараюсь всегда себя трезво оценивать. Первые свои деньги я начал зарабатывать уже на третьем курсе, еще до легализации подобного бизнеса. Тогда я впервые в жизни ощутил все прелести финансовой независимости. Эти годы для занятия бизнесом были не самыми спокойными, скорее, совсем не спокойными, пару раз я был почти на грани неприятностей, связанных с правоохранительными органами. Но срабатывал какой-то элемент везения.

При моем распределении после окончания МИСиСа пятая графа сыграла свою роль. Мне очень хотелось попасть на какое-нибудь оборонное предприятие, а учитывая, что по шкале баллов в дипломе я вполне попадал под такое престижное по тем меркам распределение, то был уверен, что буду работать именно там. Но… Я помню, как во время распределения вместе со всеми стоял под дверью кабинета декана и ждал своей очереди. Кто-то оттуда выходил, кто-то заходил, и я слышал, как вызывали студентов с высокими баллами и спрашивали, где человек хочет работать. И вот в какой-то момент я, слегка придержав ногой дверь, услышал такой диалог: «Хан — 4,7! Его можно распределить на Ленинградский завод по строительству подводных лодок». И в ответ: «Его на этот оборонный завод нельзя, посмотрите его пятую графу!» На этих словах я вошел в деканат, не дожидаясь приглашения, и произнес с легким раздражением в голосе: «Распределяйте куда хотите, я все равно никуда не поеду. А по поводу пятой графы можете расслабиться!» Мне показалось, что всем членам комиссии в этот момент стало очень неловко. И повисла долгая пауза, на которой я хлопнул дверью и вышел.

С помощью папы мне сделали вызов на работу из Киева с неизвестного мне доселе завода. Естественно, папа хотел, чтобы я продолжил работу в металлургии. Однако у меня были совсем другие планы на жизнь. Я был полностью поглощен бизнесом, мне это нравилось, и ничего другого я уже не хотел. Советская зарплата в сто двадцать рублей по сравнению с моими шестьюстами в день мне была абсолютно неинтересна. Единственное, что меня огорчало, — я не знал, как сказать об этом папе. Я приехал на пару дней в Киев и решился для начала на разговор с мамой. Рассказал ей, что снимаю квартиру в Москве, все у меня нормально. Но мама, советский человек, никак не могла понять, как можно жить без прописки. Кстати, вот так без прописки в Москве я прожил восемь лет. Первую квартиру я купил на Ленинском проспекте в сталинском доме, рядом с Черемушкинским рынком.

 

«Прошло уже более двадцати лет, а мы до сих пор работаем вместе»

В конце 1980-х произошли серьезные изменения в области уголовного права и законодательства. А у мамы на генетическом уровне очень остро развито предчувствие опасности. Она сильно за меня переживала, и у меня снова появились мысли об эмиграции. Для принятия судьбоносного решения мне всегда важно опираться на какую-то внутреннюю философскую мотивацию. Для отъезда в Америку необходимы были какие-то особые побудительные мотивы, а я не понимал, что я там буду делать. Крутить баранку, работая в такси, не имело смысла, а идти снова учиться мне не хотелось из-за возраста, к этому времени мне было уже под тридцать лет. И вот тогда я внутренне придумал себе ту самую философскую мотивацию отъезда. Она состояла в том, что я еду в Израиль, иду там служить в армию и дослуживаюсь до ранга офицера. Выехать тогда уже было просто, и я без проблем получил разрешение. Однако решил ненадолго с отъездом повременить. К этому времени мы с партнером продали наш совместный бизнес, деньги у меня были, к тому же я периодически занимался какой-то посреднической деятельностью, кого-то сводил, кого-то с кем-то знакомил. Короче, в этот исторический для меня момент я жил в свое удовольствие с мыслями о предстоящем отъезде.

И вот однажды теплым мартовским днем 1989 года я шел по улице Архипова и возле синагоги встретил человека, круто изменившего мою жизнь. Кстати, на этой улице я оказался совершенно случайно. У меня был знакомый автомобильный мастер, у которого я обслуживался, его основным местом работы была станция технического обслуживания машин наружного наблюдения, которые принадлежали КГБ. Так вот этот сервис и находился прямо напротив синагоги, в неприметном дворике. Я обычно звонил своему мастеру, договаривался о ремонте, и он назначал время. Для него ремонт моих «жигулей» был халтурой. В тот памятный день я как обычно отдал машину мастеру, который попросил погулять пару часов, пока они что-то там поменяют. Сначала я от нечего делать зашел в синагогу, потом решил просто пройтись и вдруг увидел, как навстречу мне идет Миша Фридман. Мы когда-то учились в одном институте, но особо не общались, так, кивали друг другу при встрече и все. А тут, узнав друг друга, обрадовались. Он, как выяснилось, шел по каким-то делам в Министерство черной металлургии, которое тогда находилось на площади Ногина, и у него тоже случайно образовалось свободное время, которое он также решил скоротать, прогулявшись до синагоги. Мы зашли в ближайшее кафе, выпили кофе, потом еще немного посидели в его машине. После окончания института прошло уже пару лет, и мы просто по-приятельски делились своими успехами. Я тогда и предположить не мог, как эта встреча перевернет всю мою жизнь.

Миша рассказал мне, чем он занимается, я ему — чем занимаюсь я. В тот момент у него была идея, связанная со швейным бизнесом, и Мише очень хотелось ее реализовать. А я как раз только продал свой швейный кооператив и предложил свою помощь. Мы обменялись телефонами и начали общаться. С Мишей у нас было много общего: воспитание, семья, культурные пристрастия, одинаковое образование, все это нас быстро сблизило. Мы начали сначала дружить, а потом и сотрудничать. Прошло уже более двадцати лет, а мы до сих пор работаем вместе.

 

«Национальность при приеме на работу — фактор не решающий, но и не лишний»

За годы совместной с Михаилом Фридманом работы чего только не было — мы спорили, ругались, но у нас никогда не случалось идеологических разногласий и серьезных конфликтов. Я всегда признавал и признаю по сей день Мишино лидерство в наших отношениях. В бизнесе он талантливее меня, я это понимаю, ничего с этим не поделаешь. Хотя по натуре я тоже лидер. Люди, которые со мной работают, прислушиваются к моим советам, и чаще всего они оказываются правильными. Главное в бизнесе — выбрать правильных партнеров.

Я бываю очень разным в зависимости от ситуации. Меня никогда никто не кидал, не подставлял, поэтому у меня изначально есть доверие к людям. Увольняю я сотрудников нечасто, в основном за непрофессионализм. Хотя, если тщательно проводить отбор при принятии на работу, не придется никого увольнять. Показателей для приема сотрудников на работу для меня много, и их сложно расставить по степени важности. Это и профессионализм, и опыт работы последних лет. Национальность для меня, естественно, не является решающим фактором, но при прочих равных условиях этот лишним не будет. Хотя мне нередко приходилось либо увольнять, либо понижать в должности сотрудников евреев из-за непрофессионализма. Кстати, если посмотреть на семью через призму бизнес-отношений, это долгосрочные отношения с правильно выстроенной иерархией. Здесь важно все заранее оценить и продумать.

«Нельзя выносить наружу несогласованность, что присутствует внутри нас, ведь это — показатель нашей слабости»

Я не могу себя назвать сентиментальным человеком, хотя, когда смотрю фильмы про войну, нередко на глаза наворачиваются слезы. Мой любимый фильм — «Крестный отец», я его регулярно пересматриваю. Первую часть романа «Крестный отец» я прочитал еще в детстве в журнале «Иностранная литература». Он произвел на меня сильное впечатление. Может быть, это связано с тем, что я вырос в таком районе Киева, где были перемешаны традиции различных национальностей. Евбаз в предвоенные и послевоенные годы считался криминальным местом. Вдоль узких улочек стояли двухэтажные домики, где на первых этажах были какие-то лавки, магазинчики, а на вторых жили люди. Это был особенный, довольно закрытый мир, где можно было продать и купить практически все. Конечно, в 1970-е годы, когда я рос, всего этого уже не было, однако атмосфера прошлого еще присутствовала. Герои этого фильма и книги близки мне своими поступками, в них есть своя логика, существует свой свод правил с четким представлением того, что хорошо и что плохо. Самым поучительным моментом мне кажется фраза одного из героев, обращенная к сыну, о том, что нельзя выносить наружу несогласованность внутри нас, ведь это является показателем нашей слабости. Именно с этого момента и начинаются у героев фильма проблемы. Это все мне близко и понятно. Мне нравится не бандитская сущность фильма, а свод правил и законов, по которым живут его герои.

 

«Благотворительность дает мне душевный покой»

Сначала я начал заниматься благотворительностью из сострадания, из понимания того, что у меня есть что-то, чего нет у других, и желания поделиться частью заработанного. Я стал помогать еврейскому детскому дому, потом в Киеве мы с братом купили здание и открыли в нем детский сад при местной синагоге. И уже после этого появился системный подход к благотворительности, которого я придерживаюсь и по сей день. Мне это дает сознание того, что я причастен к некоторым позитивным и правильным вещам. Мне трудно это выразить словами. Благотворительность дает мне душевный покой. Помощь людям входит в часть моей социальной ответственности. Чтобы потратить деньги на благотворительность рационально, нужно этим заниматься. Я надеюсь, что в будущем у меня появится такая возможность.

P.S. У меня всегда были мечты о том, чтобы моя жизнь сложилась нестандартно. Я всегда знал, что моя судьба будет сильно отличаться от судеб других людей. Сейчас это так, а потом — посмотрим!

Записала 

Марина ХИЛЬКЕВИЧ, Россия



Комментарии:


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции