ИНТЕЛЛЕКТУАЛ ИЗ КИШИНЕВА

Есть мастера пера, которые работали в разных жанрах. Например, Михаил Гершензон — философ, историк литературы и общественной мысли, публицист, переводчик (прекрасно перевел Петрарку), критик, хотя последнего определения терпеть не мог. «Я историк, а не критик», — утверждал он. Но о чем бы Гершензон ни писал, все у него выходило блистательно. Михаил Осипович (Мейлих Иосифович) Гершензон родился 1 (13) июля 1869 года в Кишиневе. Там получил начальное и среднее образование. Но что светило еврейскому юноше из Кишинева? Вот что писал на этот счет Владислав Ходасевич: «Кончая гимназию, Гершензон мечтал о филологическом факультете, но отец не хотел и слышать об этом. В 80-х годах, да и позже для филолога было два пути: либо учительство, либо, в лучшем случае, профессорство, иначе говоря — служба по министерству народного просвещения, для еврея неизбежно связанная с крещением. Старик Гершензон был в ужасе. Михаила Осиповича отправили в Германию, где он поступил в какое-то специальное высшее учебное заведение, по технической или инженерной части. Там пробыл он, кажется, года два — и не вынес: послал прошение министру народного просвещения о зачислении на филологический факультет Московского университета вольнослушателем. Потому вольнослушателем, что в число студентов попасть не мечтал: под процентную норму подходили лишь те, кто окончил гимназию с золотой медалью, У Гершензона медали не было. Но тут произошло нечто почти чудесное: Гершензона зачислили не вольнослушателем, а прямо студентом. Причина была простая: на филологический факультет евреи не шли, и прошение Михаила Осиповича было в тот год единственное, поступившее от еврея: он тем самым автоматически подошел под норму. Однако эта удача обернулась для Гершензона бедой: отец, вообще недовольный упрямством сына, никак не поверил в «чудо» и решил, что он уже крестился. Кончилось дело полным отказом в деньгах. Только мать наскребла на дорогу. На московские стогны Гершензон ступил почти без копейки...» В Москве кто-то из доброхотов дал юноше из Кишинева студенческий сюртук да николаевскую шинель вместо фирменного пальто. Так началась ученая карьера Михаила Гершензона и параллельно его бедность. Иначе говоря, светлая голова и пустые карманы. Первые работы Гершензона, посвященные Аристотелю и Плутарху, были удостоены золотой медали. Главной работой, принесшей Гершензону широкую известность, стала «Грибоедовская Москва», вышедшая в 1914 году (некоторые шутили: «Гершензоновская Москва»). Гершензон дотошно и увлеченно занимался ушедшим XIX веком и его главными героями — Пушкиным и Герценом, Чаадаевым и Печориным, Киреевским и Хомяковым. Работы выходили одна за другой — «История молодой России» (1908), «П.Я. Чаадаев. Жизнь и мышление» (1908), «Жизнь Печорина» (1910) и другие. На деньги русского мецената Солдатенкова Гершензон в Европе добывает ценнейшие архивные документы, связанные с Пушкиным, Герценом и Огаревым. Он тщательно их изучает (превосходный текстолог!), а затем публикует и комментирует. К тем, кого он изучал, у него было особое отношение. Казалось, что Гершензон знал их лично. Он «чувствовал» умерших, как живых. Он сумел проникнуть в их душу и в их мысли, владел как бы тайной их поступков. Особое отношение у Гершензона было к Пушкину. Как вспоминает Ходасевич, Гершензон угадал в Пушкине многое, «что и не снилось нашим мудрецам». Именно Гершензон предложил особый способ чтения стихов Пушкина. Мы, утверждал Гершензон, должны «прочитать Пушкина собственными глазами и в свете нашего опыта определить смысл и ценность его поэзии». И читать Пушкина надо медленно... А теперь приведем любопытную литературную «фотографию», сделанную Ходасевичем после визита к Гершензону летом 1915 года: «Арбат, Никольский переулок, 13. Деревянный забор, поросший травою двор. Каменная дорожка ведет в глубь двора, к двухэтажному дому. Второй этаж занимает Гершензон, точнее — семья его. Небольшая столовая служит и для «приемов». А сам он живет еще выше, в мезонине... Маленький, часто откидывающий голову назад, густобровый, с черной бородкой, поседевший сильно в последние годы; с такими же усами, нависшими на пухлый рот; с глазами слегка навыкате; с мясистым, чуть горбоватым носом, прищемленным пенсне; с волосатыми руками, с выпуклыми коленями, — наружностью был он типичный еврей. Говорил быстро, почти всегда возбужденно. Речь, очень ясная по существу, казалась косноязычной, не будучи такою в действительности. Это происходило от глухого голоса, от плохой дикции и очень странного акцента, в котором резко-еврейская интонация кишиневского уроженца сочеталась с неизвестно откуда взявшимся оканьем заправского волгаря». В 1909 году Гершензон выступил инициатором и главным организатором сборника «Вехи» (1909), который был назван Лениным «энциклопедией либерального ренегатства». Что же такого ренегатского лично написал Михаил Гершензон? В его статье в сборнике, названной «Творческое самосознание», есть такие строки: «Нет, я не скажу русскому интеллигенту «верь», как говорят проповедники нового христианства, и не скажу также: «люби», как говорит Толстой. Что пользы в том, что под влиянием проповедей люди в лучшем случае сознают необходимость любви и веры? Чтобы возлюбить или поверить, те, кто не любит и не верит, должны внутренне обновиться, — а в этом деле сознание почти бессильно. Для этого должна переродиться самая ткань духовного существа человека... Одно, что мы можем и должны сказать русскому интеллигенту, это — постарайся стать человеком. Став человеком, он без нас поймет, что ему нужно: любить или верить, и как именно». Считаете, что Гершензон устарел? А как же звучащее совсем недавно: «Раньше думай о Родине, а потом о себе!..» Увы, Гершензон лишь выразил сущность русской ментальности. «...Дома — грязь, нищета, беспорядок, но хозяину не до этого. Он на людях, он спасает народ, — да оно и легче и занятнее, нежели черная работа дома...» «Наша интеллигенция на девять десятых поражена неврастенией, между нами почти нет здоровых людей, — все желчные, угрюмые, беспокойные лица, искаженные какой-то тайной неудовлетворенностью; все недовольны, не то озлоблены, не то огорчены...» Сегодня мы с вами видим все те же лица — Гершензон был абсолютно прав. Революцию он принял относительно спокойно, об эмиграции даже не думал, а принял активное участие в налаживании культурной жизни в новой России, стал одним из организаторов Всероссийского союза писателей, его первым председателем. И помог многим писателям, без Гершензона они бы не выжили в то трудное время. Он умел угадывать чужую беду и спешил помочь. «Его внимательность и чуткость были почти чудесны», — отмечает Ходасевич. Давняя дружба связывала Гершензона со Львом Шестовым. Судьбы двух мыслителей сложились по-разному: Гершензон остался на родине, а Лев Шестов эмигрировал на Запад, но они продолжали переписку и в письмах обсуждали то, что же произошло с Россией и с ними самими. «Я страдал лично, страдал за бесчисленные чужие страдания, которые были кругом, — и думал про себя молча.., — писал Михаил Гершензон 7 декабря 1922 года. — Весь физический ужас нашей революции я чувствую, наверное, не меньше тебя, уже потому, что я его видел в большем количестве, — я разумею кровь, всякое насилие и прочее...» Интеллектуальное и духовное одиночество, однако, не помешало Гершензону заниматься любимым делом — историей, литературой и философией. Он выпускал книгу за книгой. Одна из них — «Переписка из двух углов», ее выпустил Самуил Алянский в 1921 году в издательстве «Алконост». История книги такова: в голодное лето 1920 года Михаил Гершензон и поэт Вячеслав Иванов попали в одну комнату в санатории для работников науки и литературы. Живя бок о бок, они работали и спорили. А потом решили (и это в одной комнате!) обмениваться мыслями посредством писем. Возникла переписка: шесть писем из одного угла. Письма двух деятелей Серебряного века удивительны: в них затронуты проблемы культуры и личности. ...Жить Гершензону оставалось недолго. Он тяжело болел и умер внезапно, не успев проститься с близкими, 19 февраля 1925 года, в возрасте 55 лет. Его похоронили на Ваганьковском кладбище. В день похорон было решено речей не произносить. Однако какой-то коммунист в «кожанке» сказал о том, что хотя Гершензон был «не наш», все же пролетариат чтит память этого «пережитка буржуазной культуры». Сестра поэта Сологуба пыталась было заспорить с неожиданным оратором о том, что Гершензон не «пережиток», а настоящее украшение культуры, но ее быстро увели, опасаясь гнева «товарища коммуниста». Но и без указания властей ясно, что место Михаила Гершензона определено в пантеоне российской культуры — слишком велик его вклад. А на плите можно высечь слова из послания Пушкина Чаадаеву: «Всегда мудрец, а иногда мечтатель».