Махну серебряным тебе крылом

Страшные тайны подмостков

Откуда цитата? Эта забавная благодарность бабушке — из книги, ставшей хитом сезона: «Путеводителя по оркестру и его задворкам». Ее автор Владимир Зисман, играющий в симфоническом оркестре на рожке, гомерически смешно описывает музыкантские будни и триумфы. Я даже не понимаю, зачем вообще рожок человеку, умеющему писать вот так: «Как опытный владелец «жигулей», стоя в пробке, всегда готов к появлению пара из-под капота, так и духовик всегда готов к худшему: воде в клапане, неожиданно отвалившейся пробочке или крошке съеденной перед концертом булочки в трости».

А вот живописно об этой самой трости: «Это именно то, что запихивается в рот при желании или потребности что-нибудь сыграть. Гобойная или рожковая трость — самый мерзкий и отвратительный пережиток мрачного Средневековья и тогдашних человеконенавистнических технологий».

Наверное, всем ясно, что по прочтении книжки каждый взглянет на симфонический оркестр другим, чуть прищуренным лукавым взглядом посвященного.

 

Меж Моцартом и Гершвином

И даже на Российский национальный во главе с Михаилом Плетневым! Хотя он у нас лучший из лучших. Этой осенью Большой фестиваль РНО уже шестой раз прошел в Москве с аншлагами и соответствующей предконцертной бузой безбилетников, любыми средствами рвущихся «на Плетнева».

…Но вот все земное осталось где-то там внизу, у входа в Зал им. Чайковского. Фестиваль открывает редкая программа: увертюра к опере «Геновева» Шумана и его Первая симфония. Дирижирует сам Плетнев. Вот он идет к пульту с видом страдальца, безмерно уставшего от суеты земной. Будто это не мы, а он только что продирался через толпы внизу!

Однако шутки шутками, а сегодня он еще и солирует как пианист — в Восьмом концерте Моцарта. Это, как всегда, событие. Тут Михаилу Васильевичу нет равных. Но вот что звучит на бис? Кажется, до-минорная Фантазия Моцарта. Или нет?.. Фантазия неузнаваема — может, это какая-то современная аллюзия на нее? Чуть плавающий ритм, выразительные интонации, даже будто всхлип — словно из других веков прорывается чей-то чарующий голос, пытаясь донести до нас нечто забытое, но забвению не подлежащее.

Спустя два дня Плетнев дирижирует на фестивале собственными сочинениями. Композиторство — третья ипостась его дарования. В Альтовом концерте, когда-то написанном для Юрия Башмета, достойнейше солирует Максим Рысанов, вдохнувший жизнь в эти, увы, довольно тривиальные упражнения маэстро в композиции.

Дальше пошла джазовая часть концерта — и тут уж ехидная книжка Зисмана вспоминалась все чаще. «Рапсодия в стиле блюз» Джорджа Гершвина стараниями македонского пианиста Симона Трпчески, игриво стрелявшего глазками в публику, окончательно сбила оркестр с панталыку. И финальная «Джаз-сюита» композитора Плетнева (да, опять!) показалась обязаловкой в духе стёбного «и джаз играем, и родину не продали»…

…Но разве что-нибудь могло испортить впечатление от трагической моцартовской Фантазии, поразившей нас накануне?!

 

В ожидании Платонова

Другое дело — композитор, которого ты знаешь и ценишь много лет. Нет, всем, конечно, известно, что от сочинителей надо бежать подальше, ведь в твой единственный выходной они имеют обыкновение усаживать тебя на диван и, проиграв тебе на рояле новый длиннющий заумный опус, потом клещами вытягивать душу: «Ну, ведь гениально, гениально же, да?»

Ничего подобного не было с Глебом Седельниковым. Незрячий композитор и поэт, написавший тысячи стихов, всю жизнь прожил как великий подвижник — хотя бы уже потому, что никогда не обременял других какими-либо неудобствами в общении. Это был один из самых солнечных людей, каких только можно встретить.

Самая известная его опера — «Бедные люди» по Достоевскому. Поскольку она долго и успешно шла в Камерном музыкальном театре Бориса Покровского, к 70-летию композитора (1944–2012) ее показали здесь вновь — на этот раз в постановке Натальи Анастасьевой-Лайнер на осеннем Фестивале спектаклей выпускников ГИТИСа. Было трогательно, что совсем молодые певцы Валерия Климова и Ержан Кулумбетов прониклись этой сложной для освоения, но идущей от самого сердца музыкой.

Она совершенно не устаревает! Что-то кажется мне, что придет еще время, когда наконец целиком исполнят очень дорогое Глебу сочинение — его оперу «Родина электричества» по Андрею Платонову. Когда-то, в 1987 году, Пролог к ней прозвучал в Колонном зале Дома Союзов на Съезде композиторов, а впечатление живо до сих пор. Даже и тот горький, но вполне органичный симбиоз Платонова и шаблонно-красного партийного партера, переделанного из зала Дворянского собрания.

 

На всех парах мимо Толстого

Многие не раз задавались вопросом: а чем, собственно, так задела Льва Толстого «Крейцерова соната» Бетховена? Иду на филармоническую программу «Сонаты Бетховена для скрипки и фортепиано» в Гнесинский зал: 3-я, 10-я и 9-я — та самая. Она была названа композитором в честь знаменитого скрипача Родольфа Крейцера, но тот счел ее слишком трудной и ни разу в жизни не исполнил.

Но еще большая загадка — как смогут сыграть вместе безукоризненно академичный скрипач Гайк Казазян и весьма своенравный пианист Андрей Коробейников? Кумир молодой публики, Андрей знаменит своей философией отказа от «кунштюка» (в смысле — нечеловечески тонкой технической детализации) в пользу сиюминутной сценической свежести. Одни называют это варварством, другие — бунтарством, третьи — подлинностью.

Да, поначалу трудновато слушать. Потом в воздухе срабатывает какая-то тонкая химия, и противоречивые слушательские эмоции заставляют восхититься, насколько же загадочна бетховенская музыка. А может ли быть более высокой оценка исполнителям, если им удалось передать тайну? Сидевший в зале композитор Борис Франкштейн, большой неформальный авторитет, зычно кричал «брависсимо!».

После споров в антракте зал во втором отделении с особым нетерпением ждал ту самую «Крейцерову сонату», которой Толстой сделал такой роскошный пиар. И что же? Из Толстого, к счастью, не вспоминалось ничего. Зато дуэт несся на всех парах, увлекая за собой безоговорочно.

Публика потребовала бисов. Тогда Коробейников объявил: «Актуальные сегодня, но редко исполняемые Вариации Бетховена на тему, более известную у нас как «Ты ж мэнэ пидманула»!» Получился роскошный номер: и раритет, и высокое мастерство, и забавно же до невозможности.

Чуть позже выяснилось, что Андрей всего третий день героически за роялем после ужасной травмы: модным керамическим ножичком полоснул себе палец до кости. Какие уж тут страсти-мордасти по Толстому.

 

Вторая жизнь «Мишки-одессита»

В Театре музыки и поэзии Елены Камбуровой — премьера спектакля «Тишина за Рогожской заставою». Название, как здесь всегда, вызывающе не модное. А зал снова переполнен.

Камбурова с середины 1960-х, словно невидимый рыцарь, охраняет наш неприкосновенный духовный запас, на котором мы, спасибо ей, иногда держимся из последних сил. В ее театре работают похожие на нее люди. Там необычные, особые спектакли. Вот и этот, новый, — театрализованная череда любимых советских песен ­1934–1958 годов.

Два певца и три певицы звучат сложными пятиголосными аккордами; маленький оркестрик (прямо цитата из Окуджавы) — гитара, аккордеон, виолончель; потрясающе изобретательные аранжировки Олега Синкина и режиссера Александра Марченко.

И все такое любимое! «Летчики-пилоты» и «Темная ночь», «Пора в путь-дорогу» и «Мишка-одессит»… В песни неожиданно встраиваются темы из Баха или Шопена. Такое возможно только здесь, у Камбуровой, где в крошечном зале умеют создать ощущение большого общего мира.

Вот такая наша жизнь — надежды в ней не меньше, чем трагедии. И это, как писал Платонов, «…надежда, единственно делающая нас людьми». А впечатлений всегда столько, что хочется поделиться ими с близкими друзьями. Но все-таки без всяких там пузырей.

Ведущая рубрики — Наталья ЗИМЯНИНА, Россия