Самоотверженность юноши из Самарканда

Неприятный сюрприз

Я учился в школе № 37, престижной: в ней обучались дети элиты Самарканда. Туда было трудно попасть, и для меня это стало возможным только благодаря тому, что мой отец был учителем. Преподаватель математики Александр Павлович был строг с детьми, и поэтому большинство из нас, включая и меня, его не любили.

Однажды, примерно через год после моей бар-мицвы, мой дядя Машиах сказал мне: «Один еврей сидит шиву*, не про нас будет сказано, и ему нужен миньян для молитвы и чтения кадиша». Я спросил, о ком идет речь, но дядя ушел от ответа, только дал мне адрес и попросил пойти туда рано утром перед началом занятий. Я не мог отказать ему и назавтра отправился по этому адресу.

Постучав в дверь, я к своему потрясению увидел своего учителя математики. Мне было известно, что Александр Павлович — еврей, но я и представить себе не мог, что он соблюдает заповеди. Испуганный, я пробормотал:

– Извините, я, наверное, ошибся адресом, — и собрался быстро уйти.

Но учитель пригласил меня войти и сказал:

– Ты не ошибся. Тебя прислали сюда по моей просьбе.

После молитвы он попросил меня прийти и завтра.

Позднее я узнал, что Александр Павлович — сын одного из уважаемых хасидов нашей общины. После смерти отца он должен был читать кадиш. Миньян собирался у него утром перед началом занятий, и после молитвы мне приходилось спешить домой, чтобы оставить там тфилин, захватить портфель с учебниками и бежать в школу. Стояла зима, утро выдалось холодным, и мотаться по улицам мне совсем не хотелось. Я подумал, что первый урок у нас математика, и поэтому не страшно, если немного опоздаю. Я шел медленно и пришел в школу, опоздав на полчаса. Когда я вошел в класс, учитель обратился ко мне и строго спросил:

– Почему ты опоздал?

– Проспал, — ответил я.

К моему удивлению, он не принял это оправдание и повторил вопрос:

– Почему ты опоздал?

Мне было четырнадцать лет, и я стеснялся вот так стоять перед всем классом. Посмотрев ему в глаза, я ответил:

– Александр Павлович, если вы еще раз спросите, почему я опоздал, я скажу вам правду.

Он явно испугался:

– Ну ладно, садись на место, потом поговорим.

После занятий он подошел ко мне, дружески положил мне руку на плечо и сказал: «Ты же понимаешь, что как учитель я должен был спросить о причине твоего опоздания, — а затем добавил, явно желая меня задобрить: — Завтра будет экзамен…» И сообщил его тему.

Зуб — в жертву субботе

После бар-мицвы я решил скрупулезно соблюдать субботу любой ценой. Под разными предлогами в этот день я стал увиливать от посещения школы. Мать Шмуэля Левина, с которым я тогда учился в нашей подпольной ешиве, была врачом и несколько раз выручала меня справками о болезни.

Однажды в доме моего дяди Бхора Худайдатова, который тоже был врачом-невропатологом, я увидел на его столе целую пачку медицинских бланков с печатями и решил использовать их для таких справок. Мне это очень помогло.

В день рождения Ленина в школе устраивали субботник по уборке двора и улицы вокруг здания. Это мероприятие, в соответствии с названием, всегда проводили в субботу. В тот раз я решил, что могу пойти в школу, как обычно, — ведь писать мне не придется. Выйду вместе со всеми на улицу, якобы на работу. В начале дня учитель математики удивил нас, вдруг сообщив, что тот, кто не сдал прошедший экзамен, останется в классе. Понятно, что никому не хотелось сидеть на дополнительных занятиях, но он взял журнал и стал называть имена тех, кому предстояла переэкзаменовка. При этом он упомянул и мое имя. Я сказал, что уже сдал экзамен, но учитель отреагировал строго: «Не спорь со мной, я велел остаться, значит, оставайся!»

Я не знал, зачем ему это было нужно. Я никогда не чувствовал с его стороны никаких поблажек или попытки наладить со мной особые отношения. Но выбора у меня не было, и я остался в классе с еще шестью учениками, получившими на экзамене двойку. Через несколько минут учитель подошел ко мне и сказал: «Ты можешь идти домой». Я вздохнул с облегчением.

Через несколько месяцев на мое отсутствие в школе по субботам все же обратили внимание и, возможно, поняли причину, но никто не задавал мне вопросов. Конечно, мой отец как учитель хорошо понимал, к каким последствиям это может привести, но, даже опасаясь их, всегда меня поддерживал.

Наконец у меня больше не осталось никаких отговорок. Я просто пришел в школу, сел за стол и ничего не делал. Ко мне подошла учительница Александра Алексеевна и спросила, почему я бездельничаю. Я ответил, что у меня болит зуб и мне нужно домой. Тогда эта женщина, известная своими антисемитскими взглядами, сказала:

– Давай спустимся в подвал в кабинет зубного врача.

– У меня мама зубной врач, с какой стати мне идти к другому врачу! — возразил я.

Но она настаивала на своем:

– Нет, ты спустишься со мной к нашему врачу.

Мне пришлось подчиниться. Зубным врачом у нас в школе работала молодая бухарская еврейка, знакомая моей мамы. Она конечно же не хотела заниматься моими проблемами, но, опасаясь Александры Алексеевны, велела мне сесть в кресло.

– Что случилось? — спросила она.

Я ответил, что у меня болит зуб, и показал ей какой именно. Учительница встала между нами и сказала:

– Проверь, есть ли там хоть что-нибудь…

Ничего не найдя, но и не желая обвинить меня во лжи, доктор сказала, что небольшая проблема действительно есть.

– Удали ему зуб, — безжалостно велела Александра Алексеевна.

Я посмотрел врачу в глаза, она ответила мне понимающим взглядом, и мы оба не знали, как поступить. А учительница снова сказала:

– Раз у него болит зуб, удали его!

Я снова попытался возразить:

– Пусть моя мама решит, что делать с зубом.

Но учительница была непреклонной:

– Или врач здесь вырвет тебе зуб, или мы с тобой пойдем к директору!

Директора я боялся больше, чем удаления зуба, и сказал врачу:

– Хорошо, удаляйте.

Я думал, что учительница, увидев, что я повинуюсь, остановит экзекуцию, но не тут-то было, — врач удалила коренной зуб без всякого наркоза...

Когда я пришел домой и рассказал маме о происшедшем, она чуть не убила меня, кричала, возмущалась, как я мог на такое согласиться, но в глубине души понимала, что у меня не было другого выхода.

Прощание со школой

Когда мне исполнилось пятнадцать лет, дядя Машиах помог мне перейти в школу рабочей молодежи. Я был еще слишком молод, чтобы учиться в вечерней школе, но он достал справку от врача, удостоверяющую, что я не вполне здоров и не могу ходить на занятия каждый день. Так была решена проблема соблюдения заповедей субботы, там занятий в субботу не было.

Впервые придя в новую школу, я обнаружил, что большинство отличников на Доске почета — наши знакомые: Яша и Миша Лернеры, Тамар Рубинсон и другие. Остальные ребята были шалопаями, мало интересовавшимися учебой.

Школа рабочей молодежи отличалась от обычной. Если в любой другой школе ученики боялись учителей, то тут все было наоборот. Никакой «рабочей молодежи» там не было, в основном — шпана, бездельники, а также парни, освободившиеся из заключения. Государство было заинтересовано в перевоспитании многих из этих мальчишек, поэтому их определили в учебное заведение, сочетающее работу с учебой несколько раз в неделю. Заниматься они не желали, а учителя и администрация очень ценили учеников-евреев, учившихся хорошо.

Когда мы получили разрешение на выезд из России, все в школе знали, что я уезжаю, поскольку некоторые заполненные бланки с просьбой о выезде я должен был принести с места учебы. В течение двух недель я был вынужден плотно заниматься делами, связанными с отъездом, и не посещал школу. Но накануне решил зайти, чтобы попрощаться с друзьями. Я вошел в класс во время урока, который вела учительница-антисемитка. Зная, что я уезжаю в Израиль, она крикнула мне:

– Выйди сейчас же из класса!

– Я пришел только попрощаться, — сказал я.

– Вон отсюда, сионистский предатель! — вновь крикнула она.

В этот момент поднялся один из учеников, в прошлом заключенный, которому я всегда помогал с домашними заданиями, и, обратившись ко всему классу, приказал:

– Всем выйти попрощаться с Мишей (так меня звали в классе)!

Было очень трогательно, когда все ребята скопом вышли в коридор, чтобы пожелать мне счастливого пути. Мы обнялись, и я ушел.

Раввин Гиллель ЗАЛЬЦМАН, США

_______

*Шива — первые семь дней после смерти близкого родственника, которые проводят обычно в доме покойного, не выходя даже в синагогу.