«Я приговорён к бегу»

Мы каждый день, когда проходили мимо, останавливались, расчищали снег, приносили еловые лапы, клали их у подножья пирамиды. Я думал: может, так и моему брату кто-то поклонится, укладывая цветы там, под Воронежем, в городе Боброве у братской могилы, в которой он похоронен. Наша лыжня пролегала рядом с обелиском. И жили мы неподалеку — в доме творчества «Березка», который принадлежал издательству «Молодая гвардия».

Очевидно, наши дилетантские попытки сфотографироваться задели профессиональное чувство проходившего мимо человека небольшого роста, спортивного. Он просто сказал: «Давайте я вас сфотографирую?» И что удивительно, у него была своя камера на ремешке под курткой — не нашим чета, какая-то явно импортная, как говорили, «навороченная». Вот передо мной снимок — память о первой встрече с Давидом Фастовским. На фотографии — Толя Головков, ­корреспондент газеты «Известия», и мы с женой, а Давид — за кадром, с камерой. Мы стоим, опершись руками на выставленные вперед лыжные палки, и смотрим вдаль. Туда, куда смотрели погибшие здесь мальчики, заслонившие нас. На этом снимке мы уже старше их, а им всего по восемнадцать.

В то время Давид, долго мыкавшийся без постоянного места работы из-за наличия в его анкете пятого пункта («инвалид пятой группы», как говорили), случайно от друзей узнал, что в журнал «Сельская молодежь» пришел новый главный редактор. Друзья рекомендовали попробовать, хоть журнал и «цековский» (принадлежал, как и все издательство, упомянутое выше, Центральному комитету комсомола), а все решает редактор.

Давид пошел — и не прогадал. Олег Максимович Попцов взял его на работу сразу, посмотрев несколько десятков фотографий, но сначала, для конспирации, что ли, оформив только в отдел писем, где ни зарплаты, ни перспективы. Но уже через месяц он вручил Давиду Фастовскому удостоверение фотокорреспондента журнала.

Надо сказать, что с приходом Олега Попцова журнал настолько преобразился, что, несмотря на непривлекательное название и никудышную прежнюю репутацию, после первых номеров приобрел нового читателя. Там был даже отдел поэзии, который благодаря новым людям и Вадиму Черняку, возглавлявшему его, стал дерзким и желанным для строгих российских любителей поэзии. А Россия, особенно в 1960–1970-х годах, была, несомненно, заражена вирусом высокой поэзии.

И пошла снимать губерния! Сельская жизнь должна была предстать счастливой и зажиточной, светлой и радостной, красивой и устремленной в будущее. По крайней мере, на страницах журнала. А сделать ее такой должен был журналист и фотомастер. Но где ее взять, такую жизнь?.. Фотокор колесил по всей стране и признавался мне: «Жалею теперь, что тогда многое не снимал — не чернуху, этого везде и всегда хватает. А вот ту правду, которая сегодня невосстановима. Да ведь все не успеешь, надо журнал делать».

А делал Давид Фастовский красивые обложки и фоторепортажи, и портреты, и спортивные съемки (особенно футбол и гимнастику, поскольку сам ими занимался в молодости). Искал свой почерк, компромисс, чтобы не отягощать совесть и не переводить на вранье бумагу. И не отравлять души людей. Ему это было непросто. И Попцову непросто было, и вместе им, и когда заодно, и когда друг против друга. Творчество ни взвесить, ни измерить — творчество это «умение не переходить грань», как говорил поэт Михаил Светлов.

Вот уж действительно Давид Фастовский повидал жизнь в самом натуральном виде, в глубинке. Но эти скитания не прошли даром. Они травмировали не только душу, но и отражались на здоровье. Начали наскакивать болячки, атаковать исподволь и в самое, как обычно, неподходящее время.

Тогда в редакции одна из сотрудниц порекомендовала Давиду попробовать самому одолеть болезни и предложила почитать книгу Гарта Гилмора «Бег ради жизни». И Давид побежал — в буквальном смысле. Воистину следует лишь прислушиваться к голосу судьбы и то ли идти, то ли бежать по ее воле и не отклоняться. Фастовский побежал!

И линия его бега пролегала в те годы, как выяснилось, мимо моего дома — он жил несколько дальше от центра Москвы по Ленинскому проспекту. Каждое утро мы встречались: я вышагивал свои километры до Воробьевых гор с моей любимой шотландской овчаркой Балли, а Давид пробегал мимо нас в ежедневной двадцатикилометровой (!) утренней разминке!

Как вспоминает Давид, через несколько месяцев он забыл о своих болячках, а общественный темперамент бегуна уже не удовлетворялся его личным успехом — он должен был поделиться своим умением с другими, заразить их. Побежало время, побежали друзья. Мало того что в его репортажах стала чаще появляться спортивная тема. Но и этого ему оказалось мало — Фастовский организовал с великими трудностями, преодолевая сопротивление Спорткомитета — монополиста, «Московский клуб бега МИР» при Центральном парке культуры им. Горького.

В неказистом желтеньком домике, зажатом между забором парка и Крымским мостом, почти на самой набережной реки Москвы, в подвале было уютно и дышалось хорошо в нескольких тесных комнатках, потому что Давид Фастовский умел своим обаянием и непринужденной заразительной агитацией привлечь в свой клуб много интересных интеллигентных людей. Может быть, большинство из них и не побежали по его стопам, а только заполнили карточку клуба и бывали тут редко, например, как автор этих строк, но зато многие вовсе не профессиональные ­спортсмены могли похвастаться участием и победами в интересных забегах и соревнованиях, а сам председатель клуба уже не удовлетворялся простым марафоном — он перешел на сверхдлинные дистанции: Сверхмарафон в Одессе (100 километров под проливным дождем), забеги Москва – Руза, Москва – Рязань, Ленинград – Выборг и, как вершина, повторение бегом пути Радищева из Петербурга (тогда еще Ленинграда) в Москву, где Давид, преодолевая тяжелейшую травму ноги, смог добежать до цели, а больше половины участников сошли с дистанции.

Приходилось, конечно, буквально ломать сопротивление официальных властей в организации разных забегов, с трудом пробиваться в участники. Мы так привыкли в те годы делать что-то хорошее, полезное, как говорится, «вопреки». Спорткомитет был монополистом. Поэтому приглашения принять участие в зарубежных забегах известному фотомастеру и бегуну не могли осуществиться без него — не в те руки слава шла! И все же один раз Давид вырвался в Сиэтл в США на международный марафон, правда, к президенту клуба Давиду Фастовскому, как обычно, вместо настоящих марафонцев — членов клуба пристегнули нескольких «Иван Иванычей», но они сошли с дистанции быстро: и двух километров не протянули.

Но не об этом речь. Я спрашиваю его: «Скажи, замелькала жизнь быстрее, когда ты побежал, а что же с твоим искусством? Как твои главные увлечения уживались? Давид отвечает не сразу. «Я приговорен к бегу».

Часто ему ради бега приходилось сокращать командировки — надо было скорее вернуться: то соревнования, то подготовка к ним и еще особо строгий режим. Любое искусство, которому отдаешься целиком, требует тебя всего, и тогда как усидеть на двух стульях?..

«Я люблю свою работу, процесс съемки, печатанье».

Когда открылись ворота в конце прошлого века, Давид Фастовский с женой и двумя дочерьми уехал за океан, но образ его жизни остался прежним, и обе страсти терзали его. Конечно, он не оставил камеру — наоборот, сумел приобрести хорошую фототехнику, потому что маэстро нужен классный инструмент. С его обложкой вышел первый номер газеты «Вечерний Нью-Йорк», а после русскоязычной прессы появились американские издания. Он был приглашен со своими работами на многие выставки, признан в числе лучших ста фотографов 1996 года.

И говорит так: «Творчески — возможности неограниченные. Работать надо. Конкуренция есть, но нет предвзятости. И хочется снимать». А еще: «Часики тикают, время поджимает. Задумал книгу».

– Это время мудрости, Давид? — спрашиваю.

– Наверное, — соглашается Фастовский, — мне надо было написать эту книгу. Я не согласен с тем, что написал мой друг, значит, есть о чем поговорить и поспорить.

– Знаешь, — говорю я, — бегай на здоровье, но сколько бы ты ни пробежал — это все уйдет с тобой вместе, а фотолисты останутся, значит, ты счастлив: ты вырастил детей, построил дом и посадил деревья.

Михаил САДОВСКИЙ, Россия