Куранты судьбы

Так кто такой Михаил Кузмин? Человек многогранных интересов и прежде всего поэт. Мэтр Брюсов определил так: «Стихи Кузмина — поэзия для поэтов». А еще — прозаик, критик, драматург (сколько изящных пьесок было поставлено в знаменитом кабаре «Бродячая собака»!), переводчик, композитор (сочинил музыку к пьесе Блока «Балаганчик») — словом, гуманитарий высокого полета. А еще человек иронического склада.

О себе Кузмин в дневнике писал так: «Мой вид. Небольшая выдающаяся борода, стриженные под скобку волосы, красные сапоги с серебряными подковами, парчовая рубашка, армяки из тонкого сукна в соединении с духами, румянами, подведенными глазами, обилие колец с камнями, мои «Александрийские песни», музыка и вкусы — должны производить ошарашивающее впечатление. Портрет Сомова — уже позднейший, компромиссный, интеллигентный период. Тут же, при всей скурильности, я являюсь каким-то задолго до Клюева эстетическим Распутиным».

«Когда видишь Кузмина в первый раз, — вспоминал Максимилиан Волошин, — то хочется спросить его: “Скажите откровенно, сколько вам лет?” — но не решаешься, боясь получить в ответ: “Две тысячи”… Несомненно, что он умер в Александрии молодым и красивым юношей и был весьма искусно набальзамирован».

В своих воспоминаниях Маргарита Сабашникова отмечала, что в Кузмине «в удивительном смешении встретились фривольность XVIII века, знатоком которого он был, российское православие и александрийская Греция». Георгий Иванов своим легким пером набросал такой жизненный портрет Михаила Кузмина: «Шелковые жилеты и ямщицкие поддевки, старообрядчество и еврейское происхождение, Италия и Волга — все это кусочки пестрой мозаики, составляющей биографию Михаила Кузмина… Жизнь Кузмина сложилась странно. Литературой он стал заниматься годам к тридцати. До этого занимался музыкой, но не долго. Почему? Раньше была жизнь, начавшаяся очень рано, страстная, напряженная, беспокойная. Бегство из дому в шестнадцать лет, скитание по России, потом атеизм и близость к самоубийству. И снова религия, монастыри, мечты о монашестве. Поиски разочарования, увлечения без счету. Потом — книги, книги, итальянские, французские, греческие. Наконец первый проблеск душевного спокойствия — в захолустном итальянском монастыре, в беседах с простодушным каноником. И первые мысли об искусстве — музыке…»

Что в этих словах правда и что вымысел? Где подлинность, а где легенда? Эти вопросы, кстати, можно обратить ко всем деятелям и творцам Серебряного века. Разобраться сложно, и остается утешаться высказыванием Марины Цветаевой: «О каждом поэте идут легенды, и слагают их все те же зависть и злостность».

Все современники отмечали двуликость Кузмина — эстет, поклонник формы в искусстве и в то же время творец нравоучительной литературы, жеманный маркиз в жизни и творчестве и одновременно подлинный старообрядец, любитель деревенской, русской простоты. Но все же больше — «русский денди», «Санкт-Петербургский Оскар Уайльд», «принц эстетов»…

Кузмин — необычное явление в русской поэзии, пожалуй, единственный не трагический поэт во всем ХХ веке. Он исповедовал почти не свойственный русскому национальному духу гедонизм, наслаждение жизнью, каждой ее минутой, наслаждение красотой мира, природы, человеческого тела. Кузмин смотрел на красоту и истину как на составную часть мира, а не на что-то ему противоположное. «Дар стиха, певучего и легкого» отмечали почти все современники Кузмина.

 

Отрадно улететь в стремительном вагоне

От северных безумств на родину Гольдони…

 

Но куда улетишь, коль родился в России? А Кузмин родился в ее центре, в Ярославле. Потом Саратов и, наконец, с 1884 года — Петербург. В гимназическую пору Кузмин сближается с Юшей, будущим советским наркомом иностранных дел Георгием Чичериным. Их переписка длилась до 1926 года. Чичерин оказал большое влияние на Кузмина и расширил круг его чтения, включив в него философию, главным образом тогдашних властителей дум Ницше и Шопенгауэра, Ренана и Тэна. Чичерин ввел также в круг интересов Кузмина итальянскую культуру, способствовал тому, чтобы Кузмин выучил итальянский язык, позже именно он вовлек Кузмина в серьезные занятия немецкой культурой… Затем их судьбы резко разошлись: Чичерин подался в революцию, а Кузмин… Вот что он писал Чичерину в письме от 18 июля 1893 года: «Я как-то всегда мало интересовался общественной жизнью, интересы класса, товарищество, адреса, концерты — все проходило совершенно незаметно для меня. Личные интересы были всегда для меня на первом плане».

Таким был Кузмин, он и консерваторию не окончил, хотя учился у Римского-Корсакова и Лядова. О своих композиторских занятиях Кузмин высказывался так: «У меня не музыка, а музычка, но в ней есть свой яд, действующий мгновенно, благотворно, но ненадолго…»

Литературный дебют Кузмина состоялся в конце 1904 года (в 32 года!), когда в «Зеленом сборнике стихов и прозы» была напечатана пьеса (точнее, оперное либретто) «История рыцаря Д’Алессио» и 13 сонетов.

В начале ХХ века Кузмин мелькает всюду: в различных театральных салонах, на «Башне» у Вячеслава Иванова, в театрах, кафе «Бродячая собака», и везде он, по словам Анны Ахматовой, «общий баловень и насмешник». Читает стихи, поет свои песенки. Да, пел из «Курантов любви», смешливые и ироничные:

 

Если денег будет много —

Мы закажем серенаду;

Если денег нам не хватит —

Нам из Лондона пришлют.

 

Веселая сытая поэзия. И сразу хочется узнать пристрастия и вкусы самого автора «Курантов любви». В двух письмах конца 1907 года Михаил Кузмин писал своему адресату:

«…Я не люблю Бетховена, Вагнера и особенно Шумана, я не люблю Шиллера, Гейне, Ибсена, Байрона. Я не люблю 1860-е годы и передвижников…

Я люблю в искусстве вещи или неизгладимо жизненные, хотя бы и грубоватые, или артистически уединенные. Не люблю морализирующего дурного вкуса… Склоняюсь к французам и итальянцам. Люблю трезвость и откровенную нагроможденность пышностей… Я люблю Рабле, Дон Кихота, 1001 ночь… Обожаю Апулея, Петрония и Лукиана, люблю Вольтера... Флобера, А. Франса… люблю Брюсова, частями Блока и некоторую прозу Сологуба… люблю музыку больше вокальную и балетную, больше люблю интимную музыку… Люблю звуки военного оркестра на воздухе… В живописи люблю старые миньятюры, Боттичелли, Бердслея, живопись XVIII века… люблю Сомова и частью Бенуа, частью Феофилактова…

Люблю кошек и павлинов. Люблю жемчуг, гранаты, опалы и такие нетрадиционные камни, как бычий глаз, лунный камень, люблю серебро и красную бронзу, янтарь. Люблю розы, мимозы, нарциссы и левкои, не люблю ландышей, фиялок и незабудок… Люблю спать под мехом без белья».

В этом перечне указаны также любимые Кузминым Пушкин, Шекспир, Моцарт, Бизе, Дебюсси, Равель. По воспоминаниям Адамовича, Кузмин терпеть не мог Льва Толстого и усмехался, когда при нем называли поэтом Лермонтова.

В 1914–1918 годах выходит собрание сочинений Кузмина — стихи и проза, и, в частности, описание жизни графа Калиостро. Много внимания Кузмин уделяет кабаретной драматургии — пьески «Голландка Лиза», «Венецианские безумцы», оперетты; сочиняет музыку. Знаменитые «Александрийские песни». Словом, он плодовит и многогранен. Потом в России разыгралась не фривольная пьеска в духе Кузмина, а совсем иное — кровавая драма, отсветы и раскаты которой заставили многих представителей и выразителей Серебряного века покинуть родину. А что же Кузмин? Молодой советский критик Виктор Перцов выразил удивление, что «после Октябрьской революции М. Кузмин остался жить в России, продолжал ходить по улицам, продолжал есть, пить и вообще совершать все жизненные отправления, свойственные живому существу».

Отчаянная зима 1920/1921 года. Один из современников так описывает встречу с поэтом, бывшим «жеманником»: «Я с ним столкнулся на улице и был поражен его видом. Он потускнел, увял. Сгорбился. Обычно блестящие глаза его были мутны, щеки — землисты, кутался он в потертое пальто. “Что с вами, где вы, отчего вас нигде не видно, почему никогда не зайдете ко мне?” И голосом, уже не звонким и не грассирующим, он пробормотал что-то сбивчивое и тусклое: “Долго рассказывать, да и не стоит. Помните мою песенку: “Если завтра будет дождик, то останемся мы дома”? Вот дождик и полил, как в библейском потопе, дождик бесконечный без перерыва. Ковчега у меня не оказалось. Сижу я дома”. Он протянул мне руку на прощанье…»

Постепенно жизнь налаживалась, но шла тяжело и со скрипом. Кузмин жил со своим другом, литератором и художником Юрием Юркуном в большой коммунальной квартире. Писали, рисовали, музицировали. Существовали в основном на случайные заработки Кузмина. Его судьба оказалась одной из наиболее трагичных в 1930-е годы: даже от задушенных сталинским режимом Ахматовой, Платонова, Булгакова, Мандельштама и многих других остались рукописи, от Кузмина же — практически ничего…

Петля затягивалась все уже. Не помогла и встреча с наркомом Чичериным. Впрочем, гордый Кузмин ничего у него не попросил. Здоровье его стремительно ухудшалось. В феврале 1936 года Кузмин попал в бывшую Мариинскую больницу, где его положили в коридоре; воспаление легких — и конец.

В день похорон летел серый мокрый снег. Играл жиденький оркестр, музыканты в милицейских шинелях и штатских пальто, набранный наспех Союзом писателей. Пришло попрощаться человек сорок друзей и знакомых. «Он лежал заколоченный и, как всю жизнь, — мирный, скромный, тихий». Вспоминая Кузмина, Анна Ахматова говорила: «Смерть его в 1936 году была благословением, иначе он умер бы еще более страшной смертью, чем Юркун, который был расстрелян в 1938 году».

За 20 лет до смерти, в 1916 году, Михаил Кузмин в стихотворении «Под вечер выйдь в луга поёмные…» писал:

 

…В таком пленительном горении

Легка и незаметна смерть.

Покинет птица клетку узкую,

Растает тело… все забудь:

И милую природу русскую,

И милый тягостный твой путь.

Что мне приснится, что вспомянется

В последнем блеске бытия?

На что душа моя оглянется,

Идя в нездешние края?..

 

Что остается добавить? С 1929 по 1989 год в СССР не был опубликован ни один сборник Кузмина. Сейчас — прорыв. Опубликованы даже дневники поэта, которые он вел долгие годы. Многих дневники шокировали своей откровенностью. Современники Кузмина, по крайней мере, некоторые из них, в частности Андрей Белый, считали Кузмина «легким» поэтом, поэтом «для отдыха», мол, поет свои «веселые акафисты». Однако это не так. Кузмин — обновитель русского языка («Мне с каждым утром противней заученный мертвый стих»).

Он обогатил его множеством интонаций (специалисты отмечают конкретность, чувственность, традицию). Еще Кузмин ввел в стих прозаическую стихию языка, некую «болтовню», что придало поэзии яркость и подлинное биение жизни. И конечно, Кузмин остается непревзойденным кабаретным драматургом. Многое было в творчестве Михаила Кузмина, не было только фальшивого пафоса и звонкого патриотизма. Это был камерный блистательный поэт. К сожалению, живший не в ту эпоху, он отлично смотрелся бы во времена вольнодумца Вольтера, художника Антуана Ватто и композитора Вивальди. Советской эпохе он был чужд. Кремлевские куранты отмеряли время не для любви…

Юрий БЕЗЕЛЯНСКИЙ, Россия