Подкидыши, искатели, найденыши

Это юноша такой красоты, доброты и чистоты, что каптенармус Клэггарт (Гидон Сакс), воплощение Зла, намерен извести его, подло обвинив в подстрекательстве к мятежу. Всеобщий любимец и певун вздернут на рее. Третий главный персонаж оперы — благородный капитан Вир (Джон Дашак). Одним своим словом он мог бы отменить жестокую казнь. Но помешал воинский долг. И на что ему теперь его благородство — Вир до конца жизни обречен на муки совести.
Десятки матросов на сцене, волнующие оркестровые картины моря. Оркестр нашего театра под управлением британца Уильяма Лейси звучит рафинированно. Дирижер в свою очередь хвалит мастерство мужского хора, подкрепленного ведущими солистами Большого. Пусть это перенос постановки Английской национальной оперы, что нам за дело. И пусть опера безнадежно мрачна: режиссер Дэвид Олден уверен, что сама красота, глубина и трогательность музыки Бриттена утешат зрителя. Так и случилось.
Заметная жемчужина спектакля — молодой тенор Большого театра Богдан Волков в небольшой, но крайне драматичной роли Новичка.
Со дня на день ждем Богдана в премьере оперы Мечислава Вайнберга «Идиот» в образе князя Мышкина. Афиши на московских автобусных остановках студеный ветер обдувал уже с декабря.

Шостакович. 
Взгляд из Лондона
Небывалый ажиотаж в Москве вызвала встреча с писателем Джулианом Барнсом, чей роман «Шум времени» о Шостаковиче только что вышел по-русски.
На пресс-конференцию набилось не меньше тысячи читателей, да еще стоять в очереди пришлось минут сорок. Неужели такой интерес к Шостаковичу? Такого порой не увидишь и на концертах его музыки. 
Лично я в «Шуме времени» не прочла ничего нового. «Да что вы, — возражает мне в зале интеллигентнейшая соседка, — у Шостаковича, оказывается, такая интересная биография!..» (Где ж ты раньше, спрашивается, была?)
Трогательно, конечно, что зарубежный писатель целиком погрузился в жизнь советского композитора.
– Впервые я услышал Шостаковича школьником, — рассказывал он на встрече. — Мой старший брат собирал пластинки и продавал мне те, которые ему надоели. В 17 лет я купил у него Пятую симфонию Шостаковича. Вскоре вышла книга «Свидетельство» Соломона Волкова. Читая ее, я первый раз в жизни попытался представить себе, как художнику живется под давлением власти, какие в нем кипят ирония, сарказм, отчаяние. В истории западной музыки нет ни одного композитора, кому пришлось бы выдерживать такие издевательства. Понимаете, мне даже трудно вообразить, чтО я мог бы написать в Британии такого, чтобы испытать подобные гонения.
– У нас довольно распространено мнение, что лишь страдания делают художника великим.
– Да? Ну давайте отнимем у художника все деньги, поставим под угрозу жизнь его жены и детей — и посмотрим, напишет ли он благодаря этому великий роман… Не думаю, что тоталитарное государство способствует расцвету искусств. В моей книге есть место, где Шостакович рассуждает об отношении правителя к музыке. Ленин считал музыку гнетущей. Сталин полагал себя ее ценителем. Хрущев музыку вообще не любил. Хуже всего, когда лидер страны считает, что он понимает в музыке… Кстати, а как Путин относится к музыке?
– Ему нравится поп-группа «Любэ» в традициях советских песен 1950–1960-годов. 
– Тогда, пожалуй, все обойдется, — смешливо итожит Барнс под хохот зала.
– Считаете ли вы, что художник должен жить в башне из слоновой кости?
– Я бы и рад, но, знаете ли, прилив дерьма так и бьется в ее основание. Разве что она будет стоять на необитаемом острове…
Можно только добавить, что те, кто пришел просто поглазеть на знаменитого романиста, почуяв единомышленника, тотчас помчались покупать «Шум времени». 
 

Тайная мечта Нуреева
На экраны сюрпризом вышел документальный фильм, о создании которого никто не знал: «Рудольф Нуреев. Остров его мечты». Режиссер Евгения Тирдатова до ВГИКа окончила Гнесинский институт, наверное, поэтому картина о величайшем танцовщике мира получилась очень тонкой.
Все съемки проходили в Турции. Оказывается, последние десять лет жизни Нуреев бывал здесь по трижды в год в поисках места, где он мог бы построить свой дом. Он даже хотел купить здесь остров… Совершенно не известная нам жизнь Нуреева. Не та, где он с утра до ночи сбивал в кровь ноги, танцуя по 260 спектаклей в год. А другая, где он предавался «послеполуденному отдыху фавна» среди верных друзей.
Самое бесценное в фильме — еще никогда не виданные домашние съемки, все эти плохонькие, скачущие, выцветшие кадры, где Нуреев то вовсе нехорош лицом, то умело красуется или кривляется в камеру, лениво машет ручкой, беззаботно развалившись на яхте, резвится в воде в чем мать родила. 
На полнометражную картину таких кадров не набрать. Поэтому фантастически, со смаком, со вкусом поработал оператор Дмитрий Ермаков. Эгейское море, живые камни под солнцем, дышащая природа — край богов. Мечта великого артиста, который и сам будто жар-птицей из другого измерения прилетел в наш мир.
И рассказы друзей. Например, о том, сколь ценил он восточные узоры — древние изразцы, ковры, келимы. Его подруга Ясмин показывает, как, встав на большой ковер с затейливым крупным рисунком, он начинал танцевать на нем, следуя этим узорам!
Так вот почему могила Нуреева покрыта вечным восточным ковром — гениальной мозаикой Эцио Фиджерио, итальянского художника, который оформлял балет Нуреева «Ромео и Джульетта» в Ла Скала.
Эцио же в фильме принадлежит душераздирающий рассказ о том, как он впервые заметил болезнь Нуреева, который из последних сил пытался заниматься у станка… Нет, в фильме такие есть детали, которые знающим людям нельзя пропустить.
Евгения Тирдатова — человек в высшей степени музыкальный. Поэтому в фильме — пряный букет восточных мелодий и ритмов, чарующая гитарная музыка, а в конце поет божественная Мария Каллас, кто же еще. 
 

Кто играет не по правилам 
Стараюсь писать об уникальном. Но чтобы такое…
В Гнесинской школе на Знаменке (той самой, которую окончил Евгений Кисин) завели абонемент «Игра без правил». Здесь играют яркие пианисты, презирающие общепринятые стандарты международных конкурсов.
Увы, конкурсы — по-прежнему единственный путь попасть в обойму беспрерывно концертирущих артистов. Но в «Игре без правил» участвуют другие: они сохраняют свое необычное лицо, не меркнут от бесконечных гастролей, включают в программу все новые сочинения, уходят в целые пласты малоизвестных эпох. В общем, не теряют ощущения, что каждый концерт — это всегда прекрасная, но довольно опасная авантюра, а не очередная гайка на болте.
Андрей Коробейников поначалу даже смущает своей безоглядностью, и это при том, что большая часть зрителей в зале — строгие преподаватели Гнесинки. Но постепенно, не без душевных усилий ты все же оказываешься сообщником энергичного своенравного умницы, который давно отвоевал себе право на собственное слышанье и Листа, и Шопена, и Рахманинова. После концерта он разоткровенничался: «На сцене я самый лучший, каким только могу быть. Я сам себе тогда удивляюсь и думаю: «Неужели в тебе такая силища и чистота?»
Второй клавирабанд сыграл Константин Лифшиц, когда-то окончивший Гнесинку. Он еще в 17 лет, на экзамене, прогремел на весь мир и в конкурсах с тех пор не нуждался. Сегодня живет в Швейцарии, являясь одним из самых интересных пианистов мира. В его программе были композиторы английского Ренессанса Бёрд и Булл, и он уверенно распахнул публике двери в воображаемые пространства мало известной нам Елизаветинской эпохи, словно сам только что оттуда.
Эдуард Кунц, тоже гнесинец, живет теперь в Румынии. На XIV Международном конкурсе им. Чайковского его не допустили до финала. Я сразу вспомнила об этом, когда Кунц начал свой концерт в Гнесинке «Лунной сонатой» на отчаянно громком звучании, лишь потом опрокинув в привычно-тихое, похожее на далекое эхо. Заканчивает цикл француз Люка Дебарг, лауреат четвертой премии XV Конкурса им. Чайковского. Играет Вторую сонату Шимановского. Когда мы слышали ее последний раз? Я помню только в исполнении Святослава Рихтера в начале 1980-х годов.…
Как эти концерты поучительны для молодых пианистов! Когда-то в конце концов надо задуматься: играю ли я Шопена — или Шопена в представлении моего уважаемого преподавателя? Вот тут-то и произойдет самое интересное…
 

Господин из Чикаго
Празднование 125-летия Прокофьева завершилось неожиданно: в Камергерском переулке ему поставили памятник. В районе дома № 6, где композитор прожил последние годы жизни. Двухметровая бронзовая фигура — Прокофьев, с нотами подмышкой спешащий по улочке в направлении Центрального телеграфа, — создавалась скульптором А. Ковальчуком по фотографии 1919 года, сделанной в Чикаго. Известна запись композитора в его дневнике: «Ехать в Америку! Конечно! Здесь — закисание, там — жизнь ключом, здесь — резня и дичь, там — культурная жизнь, здесь — жалкие концерты в Кисловодске, там — Нью-Йорк, Чикаго…» В Америке, однако, не было Сталинских премий (в СССР он получил шесть) и никаких привилегий народным артистам… Помотавшись туда-сюда, весной 1936 года блудный сын окончательно вернулся на родину. Правда, время было такое, что дневников он на всякий случай уже не вел…
Москвичей несколько смутило, что в Камергерском стоят теперь целых четыре внушительные бронзовые фигуры: Чехов, Станиславский с Немировичем-Данченко и вот теперь еще Прокофьев. И неизвестно еще, насколько они поладят между собой на небольшой старинной улице. Люди-то все немалые. А Камергерский, поди, не выставка истуканов.
Наталья ЗИМЯНИНА, Россия