Мордехай из Свитка Эстер

«А Мордехай вышел от царя в царском одеянии из пурпура и парчи, и в большом золотом венце, и в мантии из белого льна и багряницы. И город Шушан ликовал и радовался». («Эстер», 8:15)

Не зря говорят наши учителя, что события Пурима никогда не будут отменены, а память о них никогда не исчезнет у потомков. Чудо Пурима неизменно возвращается к нам, чтобы снова, как и почти 2500 лет назад, все неожиданным образом обернулось к лучшему, и иудеи одолели своих недругов. Случилось так, что право ловить рыбу в угодьях одного польского пана принадлежало еврею. За такую привилегию, помимо немалой платы, еврей еще обязан был отдавать каждый раз ровно половину улова на панскую кухню. А если по воле случая ему посчастливится выловить лишь одну-единственную рыбину, она должна была достаться пану. Таков был «честный» уговор.
И надо же было такому случиться, что именно к празднику Пурим в его сети не попалось ни одной рыбешки! И это в счастливый для евреев месяц адар, знаком которого являются именно рыбы! В последний раз забросил он сети и вдруг – о чудо! – почувствовал тяжесть. Это был улов, да еще какой: огромная рыбина трепыхалась в его руках! Только было он обрадовался, как в следующую секунду понял, что не видать ему фаршированной рыбки: согласно уговору, он должен будет отдать ее помещику. Но тут еврей подумал еще немного (на то ему и дана еврейская голова) и решил, что в праздник Пурим оставлять всю семью без рыбы – грех. А помещик переживет, ведь у него-то, бедолаги, нету сегодня вечером веселого праздника Пурим! А потом можно будет вернуть ему этот долг вдвойне.
На беду (а она всегда ходит неподалеку) один из панских слуг учуял рыбный запах и смекнул: интересно, откуда это у еврея рыба, если у нашего пана рыбы нет? А как же уговор? Когда еврей явился к своему грозному пану, то стал ­что-то лепетать о празднике Пурим, о месяце адаре и его символе – рыбах. Неожиданно пан, который только что орал, что он не позволит «всякому жиду себя водить за нос», успокоился и отпустил еврея с миром, не преминув, правда, на прощанье напомнить, чтобы он при случае вернул должок.
На следующий день у панов и шляхтичей было большое собрание, съехались сливки польского общества, все богатые и вельможные паны с округи. О чем еще они могли говорить, как только не о евреях! Они рассказывали про «своего» еврея, и непременно этот еврей выходил у него ловким и хитрым и все время обманывал пана. Когда каждый пожаловался на «своего» еврея, высокое собрание решило выгнать их из страны. Быстро был составлен указ, который тут же пустили по рукам, и паны должны были поставить под ним свою подпись.
Не успели паны заняться своим любимым делом, как дверь в зал отворилась, и вошел еще один ясновельможный пан, роскошный костюм которого был усыпан бриллиантами и драгоценными камнями. Весь его вид говорил о знатности и богатстве. Его немедленно с почетом усадили во главе стола, подали письмо, и поднесли перо для подписи. Пан на минуту погрузился в чтение сего послания, но, так и не закончив читать, недовольно отодвинул его от себя, а потом повернулся к собранию и изрек: «Чушь! Неужели вы полагаете, что наши католики будут более исправными арендаторами, чем эти евреи? Да они пропьют все наши поместья! Нет, я решительно отказываюсь подписаться под этим документом!» С этими словами пан на глазах у всех изорвал письмо и тут же встал, покинул зал. Тогда остальные паны стали переглядываться и спрашивать друг друга: кто был этот вельможный пан? Они вынуждены были признаться друг другу, что первый раз его видят. Вечером наш пан вернулся домой возбужденный и растерянный одновременно. «Как там написано в Книге Псалмов? (Пан был набожный, исправно посещал костел и любил на досуге почитать Псалтырь.) Кажется, «не спит и не дремлет Страж Израиля»! – думал он. – Воистину так».
«Сегодня я видел вашего Б-га, – заявил пан, когда рассказал «своему» еврею всё, что с ним приключилось. – И, похоже, Он действительно вас защищает». Улыбнулся еврей и сказал: «Нашего Б-га трудно увидеть. Скорее, ты видел самого праведника Мордехая, который тоже носил дорогую одежду после того, как царь Ахашверош назначил его первым министром Персии. Думаю, он хотел в очередной раз помочь евреям, как об этом сказано в Свитке Эстер: “А Мордехай вышел от царя в царском одеянии из пурпура…”»
Раввин Довид КАРПОВ

 

 

Пурим без масок

Пурим — не сказание древних времен. Он происходит здесь и сейчас. С нами и во мне. Оглядевшись вокруг, заглянув в себя, каждый увидит прагматичного, самоуверенного Амана, решившегося разделаться с остатками опасных фантазий; Эстер, утаивающую свое неблагонадежное происхождение; и Мордехая, который не склоняется перед властителями кошельков и дум, но почему-то скромно сидит в приемной у Главного.

Мы недооцениваем свою историю, своих мудрецов, себя самих. Бал-маскарад? Как бы не так! Живые, подлинные персонажи! Реальность нашего мира и наших желаний. Вот они — иудеи, разбросанные повсюду и везде неплохо устроенные. Их можно найти даже там, где их как бы нет — в какой-нибудь дикой перуанской глуши или на заснеженных гималайских тропах.

Диво что за желания: умеют укореняться в нас так, что не сдвинешь, и в то же время легки на подъем. Резко выделяющиеся, но упорно притворяющиеся обычными. У всех на виду, но с искренним недоумением в глазах: «Чего вы к нам привязались?»

А как же к ним не вязаться, если от них даже когда хорошо — всё равно плохо? Если веет от них величием и бедой — что крайне негативно действует на нервы. Невольно хочется отделаться, избавиться от такой напасти ради собственного спокойствия и блага. И избавляются — вот уже тысячи лет, самыми разными способами. Душат, жгут, режут внутри, выкорчевывая вздорные порывы. И истребляют снаружи — как водится, насылая «справедливые» кары на этих инакомыслящих и инакочувствующих.

Вот он Аман, подчинивший себе жизнь, прогнувший всех, возвеличенный самой судьбой. Предводитель всего резонного и полезного во мне, опытный, наторелый, прожженный, умеющий извлекать выгоду для меня, любимого. Или для «великих мира сего», которых обслуживает в качестве ведущего консультанта, а то и целого мозгового центра.

Для него евреи — кость в горле, даже если сам он вышел из их среды. Пока они перед глазами, его снедает тревога, его гложет ненависть к этим «другим». И он не успокоится, если не доведет игру до победы.

А вот его антагонист Мордехай, квинтэссенция еврейской уникальности, средоточие того свойства, которое делает из нас народ, единое целое, отдельное желание, как ни крути, не вписывающееся в общий ряд, противопоставленное остальным.

Желание это чуждо ненависти, но непреклонно. Оно целиком обращено на отдачу, оно всё — милосердие. И даже перед лицом смертельной угрозы оно не пойдет на компромисс, не падет ниц перед всесильным выскочкой, получившим карт-бланш. Однако евреи не беззащитны. Да, Мордехай тихо сидит в приемной, хотя очередь ему не назначена. Но это потому, что он видит подлинную причину происходящего. И принимает надлежащие меры. А подлинная причина кроется не в злодее Амане и даже не в том, кто его повысил. Она — в самих иудеях, что отреклись от себя, в их распавшемся единстве, в их потухшем костре.

Они слишком увлеклись, желая быть как все. Но разве может высокое свойство служения другим быть как все? Разве может отдача, заложенная в человеке, безнаказанно стать игрушкой эгоизма? Нет. Эта дорога, сколько бы она ни петляла, всегда заводит в тупик. И потому выходит на сцену Эстер — скрытая до поры сила. Зажатое, вытесненное из сознания стремление объединиться во что бы то ни стало. Не потому, что тогда мы выживем, но потому, что только тогда каждый из нас и все мы вместе сможем реализовать себя по-настоящему. Не так, как все. Ради всех.

Именно Эстер призывает иудеев объединиться, и они откликаются, поняв, что иначе не останется в человеке — или в мире — ничего, что позволит ему подняться над собой.

А значит, Пурим — это наше воссоединение. Здесь и сейчас. Часы тикают, Аман договаривается с царем, Мордехай сидит у царских врат, Эстер таится во дворце. Все персонажи расставлены по местам. И часы тикают…

Олег ИЦЕКСОН, Россия