Зашифрованное зодчество Риги

Из купцов — в генералы
На главных улицах города почти два десятка архитектурных творений с причудливым декором. Вы не в Барселоне, и автор музыки, застывшей в камне, — не Антони Гауди. Это Российская империя, Рига начала ХХ века, а имя зодчего — Михаил Эйзенштейн. Больше лавров досталось его сыну Сергею — советскому «архитектору кино» и любимцу Сталина.
В своё время один из потомков немецких евреев, петербургский купец Осип Эйзенштейн женился на девушке со шведскими корнями. 5 сентября 1867 года у них родился сын Миша. Усердный и настойчивый с детства, он поступил в Институт гражданских инженеров и окончил его с отличием. Михаил превосходно владел немецким и французским языками, коллекционировал живопись и книги, слыл заядлым театралом и обожал оперу. Но истинной его страстью была оригинальная архитектура.
По служебной надобности 25-летний Эйзенштейн поехал в Ригу. И здесь, в столице Лифляндии, перед новоиспечённым инженером открылась головокружительная карьера. Сначала он занял ответственный пост в Прибалтийском ведомстве по управлению государственным имуществом. Служив отлично-благородно, трудолюбивый чиновник взлетел на новую высоту — стал директором департамента путей сообщения Лифляндской губернской управы.
Старательность и щепетильность Михаила Эйзенштейна на высоких постах оценило начальство, наградив его орденами. Затем последовал чин действительного статского советника, что равнялось генеральскому званию, и возведение в потомственное дворянское достоинство.
 

Не сошлись характерами
Михаил Осипович ещё в Петербурге женился на Юлии Ивановне Конецкой, дочери купца 1-й гильдии. Это был брак и по расчёту, и по любви. В 1898 году в семье родился сын Сергей, а на следующий год Эйзенштейн спроектировал первый богато декорированный дом, с которого начинается творческий взлёт архитектора-любителя.
Однако в семейной жизни дела шли скверно. Вскоре после рождения сына между супругами начинается разлад. Своё сероглазое чудо с льняными кудрями родители ласково называли Котик. Ребёнка водили в цирк, театры, синематограф и каждое лето вывозили на Рижское взморье. Серёжа рос рафинированным буржуазным мальчиком, но у его родителей были «идейные» разногласия в методах воспитания единственного чада. Внешне семья Эйзенштейнов выглядела респектабельно. Званые обеды в их доме всегда были роскошными — хозяин-жизнелюб приглашал именитых гостей: депутатов Рижской думы, магнатов и деятелей искусства.
Деловая сторона жизни чиновника — благополучна, а дома — бурные скандалы. Сергей Эйзенштейн, вспоминая детство, пишет, что «с кем-то папенька стрелялся, с кем-то до стрельбы не доходило. В какой-то день маменька, как сейчас помню, …истерически бежала через квартиру с тем, чтобы броситься в пролёт лестницы. Помню, как её, бившуюся в истерике, папенька нёс обратно...»
В промежутках между скандалами с женой Михаил Осипович искал отдушину в творчестве, а также посещая оперу. В женских фигурах, украшающих здания Эйзенштейна, угадывались лица оперных див, его фавориток. На мастера посыпались выгодные заказы от богатых рижан, и он получил то, о чём мечтает каждый творец: свободу самовыражения без оглядки на смету.
 

Красота — это больно
Так совпало, что в самые тяжёлые годы семейной жизни Михаил Эйзенштейн испытал творческий подъём. Все его переживания можно прочитать по фасадам спроектированных им зданий. С 1901 по 1906 год архитектор возводил доходные дома для буржуа Риги, один необычнее другого — шедевры под заказ. Мастер полагал, что будущая недвижимость должна впечатлять яркой красотой. В начале XX века в Европе утверждался «стиль модерн», в основе которого лежит орнамент и декоративность как начало архитектуры. Во Франции этот стиль назывался ар-нуво, а в Германии и Риге — югендстиль. В поисках новых идей художники модерна ломали все привычные границы, стремясь к сказочности и мистике.
Архитекторы воплощали свои проекты целиком, вплоть до «последнего гвоздя»: дверной ручки, светильника, оконного переплёта. Наиболее фантастические формы появляются в работах гениального испанского зодчего Антони Гауди.
Проектируя здания, Эйзенштейн соединял элементы разных стилей, подвергая их творческой переработке. Его дома можно рассматривать бесконечно: в их декоре много зашифрованного. Тут и крылатый лебедь, и фигуры оперных див в мокрых одеждах, и трагические маски, застывшие в немом крике, и «месть жене» — в её огромное каменное лицо вонзилась балюстрада.
Сергей Эйзенштейн с нескрываемой иронией писал об архитектурных изысках отца: «Папа — растягивавший человеческие профили на высоту полутора этажей в отделке углов зданий... Папа — победно взвивавший в небо хвосты штукатурных львов, нагромождаемых на верха домов. Папа — сам lion de platre (гипсовый лев)». Работы папеньки вызывали у сына стыд. Но есть один дом с атлантами, кариатидами и разными штуковинами эпохи ацтеков, и эти образы кинорежиссёр Сергей Эйзенштейн, попав в Америку, использовал в своих фильмах.
 

Архитекторы собственной судьбы
Личность Эйзенштейна-старшего поросла загадками и противоречиями. Одни считали его домашним тираном, другие — художником, сделавшим свою жизнь произведением искусства, а третьи — мягким, деликатным человеком с врождённым чувством такта. Но как бы то ни было, в 1909 году семейной жизни Михаила с Юлией пришёл конец. Котик детским почерком написал о разводе родителей: «Драма, увиденная одиннадцатилетним мальчиком».
В суде жену Эйзенштейна изобличили в неверности, и от публичного позора она сбежала с отцом школьного товарища её сына в Петербург. Серёжа с отцом остались в Риге. Вмиг лишившийся материнской заботы мальчик писал «дорогой Мамуне»: «Целую крепко, так крепко, что дырка будет непременно. Твой Тебя истинно любящий Котик». О болезнях сына Юлия Ивановна почти всегда узнавала с опозданием. Ей оставалось лишь чаще писать письма да слать подарки — всё, чего бы Котик ни попросил.
Отец любил Серёжу самозабвенно, холил и лелеял, неустанно превознося перед гостями успехи сына — первого ученика в престижном реальном училище. Перед Сергеем тоже маячила стезя гражданского инженера, однако судьба распорядилась иначе — он добровольцем ушёл на фронт Первой мировой войны.
Пойти по стопам отца Эйзенштейну-младшему было не суждено — в его планы вмешалась Октябрьская революция. У папеньки большевики вызвали резкую неприязнь, а сын стал служить новой власти. Всё, что отличалось от буржуазного уклада собственной семейки, было ему по душе. Сергей записался добровольцем в Красную армию и получил настоящее раздолье для творчества. Отец-монархист не принял взглядов сына и перестал с ним видеться.
 

Цветы на могиле
Побег жены совпал с травлей Михаила Эйзенштейна — городская пресса злобно писала, что его здания с избыточным декором позорят Ригу. И хотя творения архитектора избавили облик города от скуки и однообразия, Эйзенштейн под напором общественного мнения демонтировал скульптуры, раздражающие обывателей. Он оставил архитектуру и больше к ней не возвращался. После революции Михаил Осипович эмигрировал в Берлин, где женился на владелице пансионата для престарелых и малоимущих Елизавете Карловне Михельсон, с которой и прожил остаток дней.
Незадолго до революции Сергей всё же встретился с отцом. В уездном городке Юрьеве-Польском Владимирской губернии он поздравил папеньку с 50-летием. Юбиляр сам тогда преподнёс сыну подарок — книги. Это была их последняя встреча: 1 июля 1920 года Михаил Эйзенштейн скоропостижно скончался в Берлине. Он похоронен на кладбище Тегель, где покоится цвет русской эмиграции.
О смерти отца Сергей узнал только через три года. Говорят, что он, находясь за границей, на многие годы вперед оплатил уход за могилой отца. В 1970-е годы делегация латвийских кинематографистов видела на кладбище Тегель в Берлине в цветах ухоженную могилу Михаила Эйзенштейна. Его знаменитый сын в мемуарах написал: «Мой папенька сделал себя сам». Рига же получила в вечное пользование шедевры зодчества в стиле национального модерна, на которые едут посмотреть со всего мира. Столицу Латвии называют жемчужиной югендстиля, а Михаила Эйзенштейна — рижским Гауди.
Наталья ЧЕТВЕРИКОВА, Россия