Александр Ласкин и его друзья

 Елена Вольгуст
 21 марта 2018
 2325

Роман известного петербургского писателя и ученого Александра Лас­кина «Мой друг Трумпельдор», вышедший в свет 2017 году, — в десятке бестселлеров издательства «Книжники». Его герой — Иосиф Трумпельдор — герой в самом прямом смысле этого слова, чье имя произносится с благоговением в каждом израильском доме, школе, студенческой аудитории. Отечественная широкая публика не отягощена подобным чувствованием. Для нее Трумпельдор всего лишь трудно выговариваемое красивое слово. И тем более ценно мгновенно возникшее читательское внимание, интерес. Кто он, носитель изысканной фамилии?  

Совсем короткой строкой: уроженец Пятигорска, красавец-мужчина, наделенный разнообразными, редко совмещающимися умениями: дантист — и окончивший Петербургский университет юрист. Смелый солдат, браво воевавший на Русско-японской войне, прошедший японский плен, вернувшийся с полей сражения с ампутированной рукой. И георгиевский кавалер, убежденный толстовец. В какой-то момент своей жизни решивший круто изменить ее, посвятить другой, далекой стране. Палестине. Где чего только не совершивший во благо еврейского народа.
В 1920 году, защищая северную Метулу от арабов, он был смертельно ранен. По легенде, его последние слова: «Хорошо умереть за Родину».
Александр Ласкин исследует хитросплетения интереснейшей, богатейшей судьбы Трумпельдора столь искусно, что оторваться от этого произведения невозможно. Читаешь сразу и взахлеб. Собственная мера вживания автора в образы главного героя, его друга Давида Белоцерковского такова, что нет никаких сомнений: они втроем плывут в одной лодке, рассекая веслами в унисон волны памяти.
У романа четкий, не сбивающийся на аритмию ритм. Если сравнивать его с чем-то музыкальным, то, пожалуй, с маршем «Прощание славянки» в определенной аранжировке — с шолом-алейхемовской интонацией и щемящим звуком еврейской скрипки…
***
– Начнем с вашего предыдущего документального романа «Дом горит, часы идут», о котором в 2010 году мы беседовали на страницах «Алефа». Роман рассказывает о русском дворянине, студенте Коле Блинове, во время Житомирского погрома 1905 года вставшего на защиту евреев и погибшего от рук погромщиков. Книга имела удивительное продолжение — усилиями ваших читателей на территории израильского Ариэльского университета появилась стела в честь Блинова. Так была выражена благодарность не только Блинову, но и вам, ведь до этого об этом прекрасном юноше не вспоминали ни на Украине, ни в России, ни в Израиле. С этих пор история русско-еврейских отношений вряд ли возможна без этого сюжета… Напротив, Иосиф Трумпельдор — герой вашего только что вышедшего романа «Мой друг Трумпельдор», увековечен в Израиле давно. Да и в России есть несколько мемориальных досок, ему посвященных. Так что тут об открытии не приходится говорить.
– Вряд ли мемориальные доски или даже памятники могут сделать то, что делает книга, ведь она не только увековечивает, но и пытается пробиться к чему-то самому главному. Из строчки в учебнике исторический герой должен превратиться в живого человека… Когда я стал читать все, что сегодня написано о Трумпельдоре, мне показалось, что чего-то очень важного о нем пока не сказано, что ему еще предстоит обрести плоть и кровь. Поэтому я и взялся за эту книгу.

– Не потому ли в своем романе вы рассказываете о нем не от третьего лица (как это положено в историчес­ком сочинении), а от первого — книга написана от имени приятеля Трумпельдора Давида Белоцерковского.
– Мне хотелось таким образом максимально приблизиться к моему герою. Ведь одно дело, когда рассказывает сторонний наблюдатель, а совсем иное — друг. Такое решение отменяет все неизбежные перегородки, которые существуют между автором и персонажем.

– Кстати, если о Трумпельдоре нам кое-что известно, то о его друге — ничего. Был такой человек, или вы его сочинили для того, чтобы, как вы сами выразились, «приблизиться»?
– Белоцерковский — лицо абсолютно реальное. Так получилось, что на протяжении всей жизни рядом с Трумпельдором постоянно находился он — в Тульчине, где Иосиф начинал военную службу, в Порт-Артуре, в японском плену. Ну, и дальше — в Петербурге, в ссылке в Финляндии и, наконец, в Палестине. Я понял, что если у кого-то есть право рассказывать о Трумпельдоре, то у него. И это при том что люди это были непохожие. Один — возвышенный идеалист, а другой — человек несколько приземленный. Впрочем, Дон Кихот и Санчо Панса тоже были очень разными, но именно это делало их необходимыми друг другу. Есть дружбы, которые скрепляют не сходство, а несходство, внутренняя конфликтность… Представляете, если бы книгу о Дон Кихоте написал Санчо Панса? Вот к чему-то такому я стремился.
Избрав такой ход, я присоединился к традиции, берущей начало в пушкинских «Повестях Белкина». Из книг наших современников назову хотя бы «Путешествие дилетантов» Б. Окуджавы и «Большого Жанно» Н. Эйдельмана. Впрочем, дело не в новизне, а в уместности. Мне кажется, благодаря присутствию Белоцерковского книга обрела объем: мы не только видим Иосифа глазами приятеля, но и слышим диалог с ним, который не закончился с его смертью. Белоцерковский сетует, возможно, немного завидует и, конечно, искренне восхищается.
– В своем посте в Фейсбуке, посвященном вашей книге, главный редактор «Книжников» Борух Горин вспомнил песню Окуджавы: «Александр Ласкин в путь героев снаряжал, наводил о прошлом справки и поручиком в отставке сам себя воображал. Ну не поручиком, а унтером».
– Борух прав — конечно, тут есть игра, но есть и нечто серьезное. Существует такое правило: для того чтобы читатель откликнулся на ваш текст, вы должны представить прошлое как настоящее. Достигается это разными средствами, но я выбрал этот. Кстати, у реального Белоцерковского есть книга о Трумпельдоре — она вышла в Берлине в 1924 году. Моя книга — это вроде как вторая книга Белоцерковского. Первую он писал в юности, а вторую в глубокой старости. Он разбирает архив приятеля, перечитывает его письма, находит неизвестные ему документы. И конечно, размышляет — пытается осознать его и свою жизнь... Думаю, у реального Белоцерковского были такие минуты. Тем более что до какого-то момента архив Трумпельдора находился у него. Можно ли существовать рядом с бумагами приятеля и не попытаться еще раз погрузиться в прош­лое? Другое дело, дожил ли Давид до преклонного возраста? Вот тут есть вопрос. В берлинской книге указана дата смерти: 1922 год. У меня есть серьезные основания в этом усомниться. Правда, точно мы не знаем, и я позволил себе вольность — похоронил его в начале 1960-х годов. Мне было нужно, чтобы он пережил Холокост. С этой точки зрения история Трумпельдора выглядит несколько по-другому.

– Все-таки «Мой друг Трумпельдор» — это не только «фикшн» (то есть нечто сочиненное), но и «нон-фикшн» (то есть документальное). В сноске к вашей книге меня поразило количество петербургских, московских и израильских архивов, в которых вам пришлось работать.
– Если Давид Белоцерковский у меня в книге читает и перечитывает доставшийся ему архив Трумпельдора, то мне следовало знать не меньше моего героя. Так что пришлось потрудиться.
– Расскажите об израильских архивах. Все-таки случай такого рода работы — нечастый.
– Весь свой архив Трумпельдор увез в Палестину. Есть в нем документы фантастические — например, письма сослуживцев по Русско-японской вой­не… Посидев в петербургских архивах, где тоже есть много любопытного, я понял, что так у меня ничего не получится, — надо ехать… Дальше я должен сказать, что Израиль все-таки удивительная страна. Здесь отношения образуются стремительно. Правда, во время поездки в связи с открытием памятника Блинову у меня появилось много доброжелателей, и они сразу откликнулись. Не буду описывать цепочку знакомых, малознакомых и совсем незнакомых людей, которая привела меня к сотруднику Архива истории сионизма в Иерусалиме, историку и писателю Михаилу Гончарку. Затем все получилось само собой.

– Мне вспомнилось, как в нашем давнем разговоре на страницах «Алефа» вы говорили о своей любви к серии «Проза еврейской жизни». Значит, слово действительно не воробей. Ведь именно в этой серии вышла книга о Трумпельдоре.
– Я действительно очень люблю и ценю то, что делают «Книжники». Как совместно с «Текстом», так и сами по себе. Тем более для меня было приятно утвердиться в этом чувстве после непосредственного знакомства с издательством. За свою уже некороткую литературную жизнь я имел дело с разными редакциями, и мне есть с чем сравнить. Роман был прочитан и опубликован за полгода — скорость, прямо скажем, нечастая. К тому же у меня был прекрасный редактор Надежда Бахолдина — умный, тонкий, глубокий… Очень хотелось бы, чтобы наши отношения с «Книжниками» продолжились. Моя мечта, чтобы издательство переиздало роман о Блинове, ведь, как написано в «Справке об авторе» в конце книги о Трумпельдоре, «Дом горит, часы идут» — это первая часть моей «еврейской» дилогии.

– Итак, «Мой друг Трумпельдор» позади. А чем вы заняты сейчас? Как принято говорить в интервью с литераторами: «что у вас на письменном столе».
– Уже два года на моем письменном столе дневник моего покойного отца, петербургского писателя Семена Ласкина. Кстати, так вышло, что и сам письменный стол некогда принадлежал ему, а это обязывает. На протяжении почти пятидесяти лет отец вел очень подробные записи. Думаю, он понимал, что «живет в истории», и когда-нибудь сохраненные им разговоры, мнения и оценки могут оказаться интересны. Есть дневники, в которых авторы только и делают, что вглядываются в себя. В отличие от них отца больше интересовали другие люди. Среди них — его приятели и однокурсники писатель Василий Аксенов и кинорежиссер Илья Авербах, его литературный наставник и старший товарищ Геннадий Самойлович Гор… Я разбил дневник по персоналиям, тут есть главы «Гор», «Авербах», «Аксенов», «Гранин», и — по праву участника отцовской жизни — к каждой части написал предисловие. Мне есть чем дополнить и что прокомментировать, даже если я не был свидетелем того или иного события, то многое слышал от него… Получилось что-то вроде разговора между мной и отцом — наподобие того диалога, который ведет Давид Белоцерковский со своим ушедшим приятелем. Я тоже с чем-то соглашаюсь, с чем-то — нет, какие-то оценки принимаю, а с другими спорю… Эта книга могла бы называться не «Одиночество контактного человека» (по строчке из его записей об Авербахе), а «Мой друг отец». Я его действительно ощущал как своего лучшего друга — и по мере работы над этой книгой это чувство все больше усиливается.
Елена ВОЛЬГУСТ, Россия



Комментарии:


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции