Перевёртыши

В местечке не было постоянного ночного сторожа. Все жители по очереди, раз в два или три месяца, проводили ночь, бродя по улочкам с колотушкой. Разумеется, зажиточным людям вовсе не улыбалось таскаться по холоду или грязи. И они нанимали вместо себя бедняков, самых пропащих, готовых за гроши проводить ночь без сна.
Адмор решил проверить, не подойдет ли ему такой неудачник. Одни говорят, будто он искал глупца, а другие - потому, что в ночные сторожа часто нанимались скрытые праведники. Они ведь все равно бодрствовали по ночам, занимаясь тайными делами. И такая работа помогала избежать ненужных вопросов о причинах бодрствования.
Рано утром, еще до света, адмор вышел из дома и двинулся на звук мерных ударов колотушки.
– За кого ты сегодня дежуришь? – спросил он сторожа.
– За Хаима галантерейщика, – ответил тот, польщенный разговором с ребе.
– А вчера за кого охранял местечко?
– За Пинхаса шойхета.
– А позавчера?
– За купца Милю.
– Хорошо, – сказал ребе. – Хорошо. Мне это уже нравится. Я подумаю, не подойдешь ли ты…
– А за кого сегодня дежурит уважаемый ребе? – перебил его сторож.
Ребе пришел в восторг и, отринув сомнения, сразу предложил сторожу поступить к нему на службу шамесом. По первому мнению, его обрадовала недалекость сторожа, задавшего столь нелепый вопрос. Но по второму, он понял, что перед ним скрытый праведник, ведь якобы просто повторяя слова ребе, тот спросил о глубокой, коренной вещи.
Шамес прослужил у адмора много лет. Спал в соседней комнате, ходил вместе с цадиком в микву, молился рядом, прислуживал за столом, ел вместе с ним ту же самую пищу, принимал и передавал квитлы*, впускал посетителей, выполнял многочисленные поручения. Ни один человек на свете не знал столько об открытой и скрытой жизни адмора.
Пришел срок, и ребе вернул свою душу Создателю. После похорон, во время недели траура хасиды донимали шамеса просьбами рассказать о ребе.
– Но я ничего не помню, – недоуменно таращился тот. – Память у меня плохая, уж извините.
Разумеется, одни принимали его слова за чистую монету, предъявляя их как еще одно доказательство недалекости шамеса. Другие были убеждены, что тот специально строил из себя дурачка, не желая выставлять на свет тайные стороны духовной работы праведника.
В конце концов, хасиды насели на него и упросили припомнить хоть что-нибудь.
«Да, вот как оно было, – после долгих уговоров уступил служка. – Пошли мы утром в микву. Зимой, до рассвета, на улице темно, тишина полная, только снег под ногами скрипит. В микве тьма египетская, хоть глаза выколи. И зябко, миква-то холодная, без печки. Я стоял со свечкой в руках, а ребе окунался. Окунался и окунался, окунался и окунался, о чем он там себе думал в ледяной воде, какие мысли в голове держал, уж не знаю. Когда свечка догорать стала, я сказал:
– Уважаемый ребе, пора вылезать.
А адмор словно не услышал, и продолжил плескаться. Тогда я голос повысил:
– Вы как хотите, уважаемый ребе, но я боюсь темноты и без огня не останусь ни одной секунды.
– Тогда почему же ты еще одну свечку не взял? – спросил адмор.
– Да разве я думал, что уважаемый ребе купальню тут устроит, словно на дворе лето, а не середина зимы.
– Ладно, – сказал адмор, – выйди из миквы, отломи сосульку с крыши и зажги.
Я за годы службы давно перестал удивляться. Вышел на крыльцо, отломил сосульку, поднес ее к огоньку - и та запылала, точно настоящая свечка».
И есть такие, что потешаются над простотой служки и его недалекостью. Ведь из всех удивительных историй, свидетелем которых ему посчастливилось быть, он запомнил лишь ту, что была связана с его страхом и гневом. Другие превращают эту историю в целое учение. Служка приподнял завесу над тайной, показал скрытую от посторонних глаз работу цадика. А короткий разговор шамеса с ребе трактуют как спор об основах служения, обсуждение деталей духовного пути, которому надлежит следовать.
Яков Шехтер, Израиль