Через три четверти века…

1940 год. Потом вой­на. Наши семьи в эвакуации. Отец на фронте до взятия Кенигсберга. Возвращение в родной ФИАН, где он работал у Владимира Иосифовича Векслера, в лабораторию которого входил и отдел Павла Алексеевича Черенкова.
Квартиры мы лишились еще во время вой­ны, как и некоторые другие соседи по дому на 2?й Тверской-­Ямской. В наши квартиры вселились полковники генштаба. Квартплату, которую мы посылали в Москву, управдом спокойно клал в свой карман. Правда заблудилась где-то, перепутала адреса, и казалось — навсегда.
В 1951-м отца выгнали из ФИАНА — боролись с космополитами, которыми в большинстве своём оказались евреи. В 1958-м Павлу Черенкову была присуждена Нобелевская премия вместе с Ильей Франком и Игорем Таммом «за открытие и толкование эффекта Черенкова». Отец гордился, что принимал участие в этой огромной работе, ездил в 1947 и 1948 годах в экспедиции на Памир, где на высокогорье — на высоте 5200 метров — работал с камерой Вильсона.
Вот если бы можно было перенести содержание памяти на ­какой-­нибудь носитель без слов, с которого потом люди смогли бы считать содержание целиком — без посредников, коими являются слова. Тогда открылись бы многие забытые эпизоды прошедших семидесяти пяти лет.
Мы снова жили неподалеку от ФИАНА, но, насколько я помню, не виделись с Леной. Родители наверняка встречались. Семья Коваленко приютила нас, когда отец вернулся с фронта, а мы с матерью жили в ванной комнате своей же квартиры, которую мама получила как один из первых шести кандидатов биологических наук в СССР. Дом надстроили двумя этажами, и молодым учёным страны дали квартиры.
Мы часто виделись с Григорием Максимовичем и Надеждой Андреевной Коваленко — для меня они были просто дядя Гриша и тётя Надя. С их дочкой Валей я дружил и дружу всю жизнь.
И всё же один эпизод из пропавших я отлично помню. Наверное, это было в году 1952-м. Я тогда учился в школе и увлекался горными лыжами, пропадал целыми днями на Воробьёвке и в одно из воскресений повстречался с Павлом Алексеевичем. Он был не один, по-моему, с Моисеем Александровичем Марковым, с которым мы жили в одном фиановском доме на улице Вавилова.
Они были на обычных беговых лыжах, узнали меня. И подробно, заинтересованно расспрашивали, что делаю, чем увлекаюсь, кроме горных лыж, и кем собираюсь стать.
Читатель, особенно молодой, может подумать, что я пишу воспоминания о себе. Нет, я пишу о времени. Оно не аморфно и не абстрактно, у его лица «необщее выражение». Его истинное лицо составляют частички, крупицы мозаики. И то, что было в тогдашних газетах — вся ложь и догматизм власти, и лизоблюдные статьи, и стихи на первых полосах, восхваляющие несуществующее: выдуманный социализм и его политэкономию, придуманных и назначенных героев труда, лучших поэтов и действительно истинных героев, спасавших родину на фронтах и в тылу. Таких рядовых солдат, как мой отец, и таких великих учёных, как Павел Алексеевич Черенков, открытия которого работали на победу. Эти встречи простых людей, их заботы и маленькие радости, не попавшие в кинохроники и на газетные полосы. Время — это судьбы людей, стран, всей земли. И если мы все не постараемся сохранить его, то останемся голыми перед историей — иванами, родства не помнящими.
Конечно, если бы тогда, в отрочестве, я знал, что Черенков получит Нобелевскую премию, а я посвящу свою жизнь литературе и буду писать о людях, оставивших след в жизни страны и мира, в моей судьбе, я бы непременно попросил его написать мне несколько напутственных слов, но ничего этого не случилось.
И вот я в квартире Черенкова. Сижу рядом с его дочерью Еленой Павловной Черенковой. Глядя на старую фотокарточку, мы вспоминаем. И к нашим собственным воспоминаниям примешивается то, что мы слышали от родителей и в детстве, и уже взрослыми. Но мы убеждены, что всё это сохранила наша память, и было точно так, как мы сегодня говорим, о чем расспрашиваем Валю Коваленко — она чуть старше нас, и потому больше помнит и знает. Как нам повезло, что мы опять рядом. Столько лет прошло. Годы не щадили нас, но мы выжили, и нам действительно есть, о чём вспомнить, и нам интересно узнавать друг от друга упущенные детали.
В старом здании ФИАНа уже совсем другая организация, но те же ворота. И я каждый раз, попадая на Миусы, прохожу мимо них и будто вижу эпизод детства. Вот выезжает на ЗИС?110 президент Академии наук Сергей Иванович Вавилов. Машина останавливается. Я открываю заднюю дверь и выскакиваю из неё на тротуар — это Сергей Иванович прокатил меня от ступеней парадного входа, возле которых я стоял, до ворот. Дальше у него государственные дела, а меня охранник пропускает обратно на территорию института, где я провожу целые дни, потому что дома у меня нет. Есть только ванная комната, в которой мы спим с мамой, когда она возвращается с завода «Изолятор», где работает чернорабочей.
Другого места для кандидата биологических наук в Москве не нашлось. Спасибо и за это, теперь у нас две продуктовые карточки: рабочая мамы и моя иждивенческая, а мне уже 7 лет.
Лена вспоминает свои послевоенные годы. Мы из другого века, из другой эпохи, из другой страны — разбросанные осколки прошлого, чудом уцелевшие и не потерявшие друг друга.
Елена Павловна, как и ее отец, физик — она кандидат физико-­математических наук, работает в ФИАНе. Её статья «Заметки к семейной хронике» в журнале «Природа» приурочена к столетию Черенкова. Весь журнал посвящён этой дате, и я получаю автограф дочери Павла Алексеевича, будто от него самого через, страшно сказать, три четверти века, нет — через столько поколений. «Мишеньке в день встречи после долгой разлуки»,?— так пишет мне Лена. Смотрю на неё и на себя в зеркало, сравниваю с фотографией и убеждаюсь с отрадой, что узнать нас вполне можно.
Нам с Леной Черенковой и Валей Коваленко повезло: мы рассматриваем старые альбомы и оставляем в них свои новые фотографии, которые потом будут рассматривать те, кто за нами.
Что-то хорошее распространяется в воздухе, какая-то эманация удовлетворения не напрасной жизни и радость, что жизнь эта оказалась долгой, несмотря на лишения, несправедливости, беды, утраты. Может быть, для того, чтобы мы могли рассказать обо всём этом? Может быть, просто для того, чтобы тем, кто её узнает только по старым фотографиям и рассказам, было увереннее ходить по земле в поисках себя и своего счастья.
Михаил Садовский