Рав из Ткоа

Народ в зале дружно ненавидел арабов, гнать с нашей земли поганой метлой эту нечисть, уже в Москве ощущали себя национальным большинством,  и всё-таки, я не понял, как перевезти мебель, вовсе не считали, что ребёнок так уж всегда дар Б-жий, ещё вчера члены КПСС (многие), это же девяностый год, иудаизм был  новой идеологией, и сионизм тоже.

Рав сказал: когда женщина – объект желаний двух мужчин – это одно; когда женщина – их мать – совсем другое. Земля, на которой живут два народа,  – их мать. В таком понимании он видел возможность разрешения арабо-израильского конфликта.  Авраам – наш отец, мы братья.

Я потом был на его выступлении на семинаре в киббуце недалеко от Иерусалима. Новые репатрианты – ну, кажется, парочка там была. А так сплошь ивритоговорящая публика. Многие в вязаной кипе. Общего языка не находилось. Непонимание, отчуждение – не меньше, чем в Москве. «Проарабская» позиция ортодоксального рава вызывала изумление. Из уст рава? Невозможно.

Сеня сказал с видимым отвращением, как если бы чувствовал горечь во рту: а! этот твой левый рав. Слово «левый» он всегда интонирует отвращением.

Левый. В каком-то отношении крайне левый. Но парадоксальным образом и крайне правый. Один из основателей поселенческого движения Гуш Эмуним.

Ткоа, если кто не знает, – один из самых крупных поселенческих анклавов. При раве, при вдохновляющем его участии всё здесь создавалась, строилось.

Призывал солдат не выполнять приказов о сносе поселений. При этом прекрасно понимал, что такое воинская дисциплина: в 67-м был десантником, выбивал Арабский легион с Храмовой горы. Чувствовал интимную неразрывную связь с этой землёй: если Израиль уйдёт, я останусь – пусть и под Арафатом. И это не риторика: остался бы, ни минуты не сомневаюсь.

С Арафатом встречался.

С Абу-Мазеном.

Со слепым шейхом Ахмедом Ясином.

С иранскими аятоллами.

С христианскими священниками.

С Далай-ламой ХIV. С Далай-ламой вообще без проблем: никаких специальных интересов в Стране Израиля.

Само собой, встречался с шейхами соседних деревень. 

Абсолютно бесстрашен. Слова Всевышнего, адресованные Моше: иди и говори с фараоном, – относил к себе. Не обсуждать нравственные достоинства  фараона, а говорить с ним, если от него зависит решение. Никакого прекраснодушия: сознавал силу зла. Тем не менее, считал, что с людьми надо разговаривать, выстраивать мосты.

Шейх Ясин, впоследствии убитый персонально адресованной ему израильской ракетой, человек крайне опасный, сказал как-то раву (дело было до ракеты, мистически они не общались): если бы зависело от нас с вами, мы бы установили мир за пять минут. Арабы уважали рава, считались с его мнением, испытывали к нему приязнь. И шейх Ясин тоже.

Рав считал, надо делать акцент на том, что объединяет, а не разделяет. Жители Иерусалима помнят, сейчас, впрочем, может, и нет, сколько лет прошло, город был оклеен плакатами против гей-парада – на плакате рав, иерусалимский муфтий, иерусалимский патриарх. Для нелюбимых Сеней левых  –  впечатляющий символ, персонифицированный образ интернационала мракобесия. 

Маша сказала: о, да, они бы установили мир,  можно себе представить,  какой мир они бы установили, – в нём жить было бы невозможно.

Считал принципиальной ошибкой политическую ориентацию на Арафата, на его наследника Абу-Мазена – людей беспринципных и коррумпированных. Дело надо иметь с Хамасом: религиозные люди, у нас с ними общий базис. Кто может это сегодня принять? Молился вместе с шейхами во время засухи. Пригласил местного хамасовского шейха в Ткоа в гости – тот приглашение принял, приехал. Тут уж народ  возмутился, это уж слишком, ненадобно нам таких гостей, скандал, на КПП диковинного гостя развернули.

Что чувствовал шейх?

Что чувствовал рав?

Выступал против блок-постов, нарушавших экономическую и бытовую жизнь арабов, против отчуждения земель. Где мог, помогал.   

Тяжело переживал каждый теракт: бессмысленную жестокость, смерть, боль людей – как если бы это всё происходило с его близкими, они и были его близкими. У него это вызывало не ненависть, а горе из-за невозможности остановить зло. Не опускал рук. И всегда – последовательно и твёрдо – выступал против актов мести. Осуждал нападения на арабов, осквернение мечетей, церквей. Шёл в арабские деревни, говорил с людьми – чтобы знали: он возмущён, он понимает их чувства.

Гриша был у него в гостях. Начало девяностых. Интифада. Ехал из Иерусалима. Бронированный автобус с зарешёченными окнами. Произвело впечатление. Для поселенцев рутинная часть жизни.

Как раз накануне инцидент: водитель неловко сманеврировал, уклоняясь от арабского камня, машина перевернулась. Легко отделался – ссадинами. Повезло. Рав сказал: зря уворачивался – надо было прямо ехать. Не легкомыслие  –  пронесёт! – а абсолютное доверие Б-гу. 

Знал, что этот мир – очень узкий мост.

И умел не бояться.

Четвёртый Любавичский ребе говорил: если вы встречаете препятствие, не пытайтесь подлезть под него, преодолевайте сверху. В хасидском мире это такая классическая максима, модель правильного поведения. Думаю, рав это имел в виду. В частности.

Рав сказал: жена тут командует – у неё воинское звание выше.

Гриша спросил: когда с детьми гуляете, берёте автомат?

Улыбнулась:  обхожусь пистолетом.

Рав сказал: ну что, Гриша, время учить Тору.

Гриша спросил: наверно, надо кипу надеть? – ибо он человек без кипы.

Рав сказал: Гриша, может, сразу штраймл?

Учили Тору. Рав такой книжный учёный человек. На бравого десантника не похож. Вот Гриша и спросил: стрелять приходилось? Рав сказал: ну что ты, Гриша, какое стрелять, я как прыгал с парашютом, сразу раскрывал Тору.

Замечательное чувство юмора. Открытость. Обаяние. Внимание к собеседнику. Рядом с ним легко дышалось. Создавал хорошую ауру.

Европейский интеллектуал – большая редкость в ортодоксальной среде.  Человек алахи и европейский интеллектуал вместе. Два образования: ешива и  Иерусалимский университет.

Был похож на Владимира Соловьёва.  На философа, естественно.

Засмеялся: я его реинкарнация.

Но это раньше, когда я с ним встречался. Я посмотрел последние  фотографии  в интернете: совершенно седой. Соловьёв до седин не дожил.

На небосклоне рава среди прочих звёзд сияли две яркие: рабби Нахман из Брацлава и отец религиозного сионизма рабби Кук.

В тот давний приезд в Москву открыл для меня рабби Нахмана: я не то что не читал – не слыхал о его сказках. Советское невежество. Впрочем, почему только советское? Нормальный западный интеллигент, впрочем, там интеллигентов нет, там интеллектуалы,  знает нормальный западный интеллектуал о рабби Нахмане?

Вот текст, ну, Миша, как ты это понимаешь? а это? Ставил меня в тупик, не знал, что и сказать, постоянно промахивался, никакого контекста. Ну-ка, теперь ты, Гриша. Выслушав, давал свой комментарий, порождал новые вопросы – текст расширялся, вырастал, становился  неисчерпаемым.

Договаривался о встрече с Гришей. Давайте в восемь. Гриша сказал: мне удобнее в девять. Ладно, нет проблем, в девять так в девять. Потом выяснилось: около восьми он приезжал из Питера, час ждал Гришу в метро, молился. В тот раз они пошли в гости к Аверинцеву. Гриша приглашён был как переводчик, но перевод не понадобился: гость поговорил с хозяином по-английски. Была ещё встреча с Шафаревичем. Тоже перевод не понадобился. Рав был наслышан о «Русофобии». Конечно, они были люди из разных миров. Но общая платформа нашлась: оба национально ориентированные люди, оба крайне негативно относились к Америке – символу всяческого нечестия. Восклицали в унисон: ноги моей там не было и не будет. Вряд ли отсутствие их ноги нанесло Америке заметный ущерб. Да, вот ещё. Шафаревич поинтересовался, не задавят ли арабы евреев демографически. Не думаю, – сказал рав, – у меня десять детей.

Возвращаясь к арабам. Грубо говоря, есть две модели: модель железной стены (Жаботинский) и модель разрушения стен и снятия перегородок, братского взаимодействия (Бубер). Рав был убеждённым сторонником модели Бубера.  При этом никакой двусмысленности: евреи остаются евреями, арабы – арабами. Братское взаимодействие предполагает наличие разных персон.

Конечно, он занимался политической деятельностью. Но она не была самоцелью – лишь проекцией его целостного миропонимания, деятельного отношения к миру. Хотел стать раввином Кнессета. Не сложилось.

Он живо ощущал присутствие Б-га в мире, особенно интенсивно в стране Израиля. В евреях. В арабах. В каждом человеке, с которым встречался. Умел передать это чувство тем, кто был рядом.

Рав Менахем Фруман из Ткоа умер семь лет назад. Ему было 68. Его похороны собрали правых и левых, профессоров и раввинов, поселенцев и феллахов, членов Кнессета и шейхов. Рок-музыканты играли на его могиле.

Я видел его несколько раз в жизни. Последний раз в середине девяностых.

Прощались у Садов Сахарова.

Он сразу становился центром, структурировал пространство вокруг себя.

Высокий, красивый человек.

Казался ещё выше, чем был.

В руке том Талмуда, на плече – «Узи».

Михаил ГОРЕЛИК