Меир и Меира

О Дизенгофе на белой лошади пишут все мемуаристы тех лет. Сей всадник был своего рода живой городской достопримечательностью.
Нахум Гутман сообщает, что, прежде чем пересесть на лошадь, Дизенгоф дефилировал по городу на осле.
Голда Меир называет лошадь великолепной.
Яков Вейншал, первостатейный, надо сказать, воспоминатель, рассказывает о конном мэре, описывая Тель-Авив двадцатых:

Настроение в городе было приподнятое, несмотря на кризисы, которые следовали один за другим. Пение на улицах до поздней ночи, или, вернее, до раннего утра. Пляски хоры – без особенного торжественного повода. Дизенгоф на своей белой лошади, с хлыстом в руке, который символизировал жезл правителя, ежедневно объезжающего свои владения, всегда в хорошем настроении, несмотря на безработицу и то, что бакалейные лавки, функционируя как банки, почти исчерпали долгосрочный и беспроцентный кредит своим клиентам, выдаваемый без всяких, однако, лир и векселей. Город в трансе – занятый своими нелепыми постройками в самых различных стилях мира и, главным образом, купанием в море, на своем прекрасном пляже. В нем было что-то от пляски святого Виттa.

«С хлыстом в руке» – на единственной фотографии, которую мне удалось найти в интернете, у всадника-мэра в руках не хлыст, а трость, символизирующая, впрочем, ровно то же самое. 
Лошадь звали Меира (????? – Ме[h])ира), то бишь Стремительная – таким образом, Меир объезжал город на Меире. Дизенгоф купил лошадь чистых арабских кровей у местного шейха с тем условием, что ездить на ней мог только сам Дизенгоф, но и он не имел права запрягать её в коляску, не говоря уже о телеге, дабы благородное животное не было унижено, половина будущих жеребят шла шейху. Шейх предостерегал покупателя от прогулок по шумным улицам – и действительно, Ме`ира (в отличие от М`еира) поначалу боялась машин, в особенности мотоциклетов, потом привыкла, конечно. Когда родилась Меира, неизвестно – известно, когда она переместилась из населённого гадкими мотоциклетами Тель-Авива в свободный от их треска и вони кобылий рай: год 1934-й. Дизенгоф написал некролог: «Моей кобыле».
Конного Дизенгофа водрузили на бульваре к столетию Тель-Авива (2009), памятник стал составной частью уже существующего к тому времени комплекса, возведённого к сорокалетию города – как раз к окончанию Войны за независимость (1949). Снесли здание, в котором, помимо мэрии, помещалась ещё масса городских учреждений, как помещалась – непостижимо: здание было, скорей уж, домиком – и установили на его месте стелу. Яков Вейншал, которого я сейчас снова с удовольствием процитирую, называет стелу андартой – вводит в русский текст еврейское слово. Андарта в переводе с иврита – памятник. 

… Почта, полиция, суд, муниципалитет – все помещалось в одном домике из шести комнат на Сдерот-Ротшильд. Когда его снесли и на этом месте поставили андарту, я посчитал это варварством: дом мог бы остаться исторической достопримечательностью. Там было все, в том числе и городская тюрьма, пожарная команда и даже Маген-Давид Адом. Это были ясли Тель-Авива – лучшая для него андарта. Город изобиловал большими лагерями палаток и наскоро сколоченных црифов, расположенных на дюнах. Они были не тoлько на его окраинах, но и в его центре. В одном из таких бараков, через крышу которого просачивался дождь, я принимал здесь первых больных – на углу улиц Алленби и Мазе. Тель-авивцы уже тогда очень гордились своим городом и часто шутили: «Иерусалим – это город вечного прошлого, Хайфа – город вечного будущего, Тель-Авив же – город вечного настоящего». Мой отец, который тоже переехал в Тель-Авив, получив место городского санитарного врача, объясняя свой адрес, полушутливо говорил: «Я живу на углу… улицы Алленби и Средиземного моря…»

Маген-Давид Адом – это, если кто не знает, скорая медицинская помощь.
«Цриф» – ещё одно ивритское словечко – означает просто «барак», что видно из контекста и без моего объяснения.
Наверно, Вейншал прав: вмещающий необъятное домик следовало бы сохранить, но, справедливости ради, андарта получилась славная.
Если идти по бульвару по направлению к морю, сначала видишь фонтан (на его месте была водонапорная башня), затем, собственно, андарту, а уж за ней Дизенгоф на лошади.
Обыкновенно конная скульптура символизирует власть, силу, победительность, конь бьёт копытом, властительный всадник опоясан мечом, а здесь не вождь, не воин – так, задумчивый дядюшка в котелке, общий родственник, даже не на лошади, на лошадке, и нет в ней ни великолепия, ни стремительности.  Но много в этой паре тихой красоты и человечности – и в лошади тоже.
Андарта представляет собой стелу с барельефом на лицевой стороне; на оборотной стороне имена первых шестидесяти шести пайщиков – владельцев дюн, на которых должен был родиться будущий город, среди прочих имена Меира Дизенгофа и Нахума Гутмана; на торце – герб Тель-Авива. 
Барельеф обращает историческое время в художественное пространство: нижнее поле – аборигены здешних мест до пришествия Дизенгофа, то бишь, змеи, черепахи, ящерицы,  шакалы; далее (выше) – рабочие, строящие город; далее (ещё выше) значимые первенцы города – водонапорная башня, гимназия «Герцлия», дом Дизенгофа; далее (самое верхнее поле) – здания 1930-х, гордость Тель-Авива: театр «Габима», дом Бялика, площадь Дизенгоф, ещё и порт виден.
Под барельефом на мрамор стелы наложен текст пророчества Иермиягу о восстановлении Израиля (31:4). Буквы, отлитые из металла. Шрифт замечательной красоты. Создание самого секулярного города страны вписано не только в исторический, но и в большой религиозный контекст.
Вот фрагмент воспоминаний того же Вейншала, относящихся к более раннему времени: к 1909 году – году рождения Тель-Авива. Вейншал впервые тогда попал в Палестину.

Мы идем осматривать место, где будет стоять Тель-Авив. Горка с песком, которую рабочие вымеривают колышками и шпагатом. Нам объясняют: «Здесь будет стоять гимназия имени Герцля…». Нас ведут к далеко и одиноко затерявшемуся в песках домику. Он принадлежит Дизенгофу. Здесь собрались гости. <…> Я не могу раскусить всего, что здесь происходит, но мне нравятся все эти люди, все эти учителя и все эти чиновники банка, – в душе каждого из них огонь такой же, как и в моей. Они живут в сказке и сказкой. Я не любил ни сказок Андерсена, ни <братьев> Гримм – в них всегда было слишком много волшебников. Тут другое дело: тут люди становились волшебниками. И это я понял, несмотря на мои шестнадцать лет. Городской голова без города, редактор газеты среди дюн, поэт-писатель, ищущий вдохновения в чашке чая, учителя без учеников, чиновники банков, касса которых пуста, и все довольны, все в трансе. Я решил: я их люблю, они мои.

Я что-то не припомню, чтобы сказки Андерсена изобиловали волшебниками. Мне кажется, это для красного словца. 
Вейншал о реакции арабов Яффы на смерть Дизенгофа: 

Пляска арабов на улицах Яффы. Их дикие крики: «Он идет в ад!» Когда он умирал, они водили по улицам слепого верблюда (осла) и, надев на него шляпу, кричали: поклонитесь все Дизенгофу, плевали на животное, щипали его, тыкали гвоздями, мальчишки сыпали на него шишки и сыпали песок…

Дизенгоф умер в 1936-м. Год арабского восстания, носившего антиколониальный и антисионистский характер. Дизенгоф был олицетворением ненавистного сионистского проекта, его очевидной успешности. Дизенгоф был не только чужой, но и в каком-то смысле свой, его знали все: мало того, что Тель-Авив в двух шагах от Яффы, так в 1928-м Дизенгоф был несколько месяцев мэром Яффы. Свой-чужой – идеальная фигура для чёрного карнавала.
Фрагментарные дополнения к «Меиру и Меире»

Меир Дизенгоф
Меир Дизенгоф (1861, с. Екимовцы Оргеевского уезда Бессарабской области, Российская империя – 1936, Тель-Авив, Палестина) – политик, общественный деятель, один из основателей Тель-Авива и первый мэр его (1921-1936, за исключением 1925-1928 гг.). В молодости был народовольцем, почти год провёл в заключении, было время для размышлений, полностью сменил вехи: от густо замешанного на терроре русского народовольчества – к сионизму, хотя и термина тогда ещё такого не существовало. Отказался от идеи преобразить российское общество – решил создавать новую, невиданную еврейскую жизнь. И преуспел.
На посту мэра был твёрд и эффективен. 
Вейншал: 

В отличие от толстокожего Иерусалима и раболепствующей Хайфы он [Тель-Авив - МГ] всегда был городом непокорных мятежников и вольнодумцев. Недаром англичане из всех еврейских представителей больше всего считались с угловатым, с медвежьими манерами Дизенгофом. Ни от кого они не могли ожидать настоящих сюрпризов, как именно только от него, с его автономной городской полицией, которая была бельмом в их глазу. Англичане любили только те сюрпризы, которые они готовили сами. С Дизенгофом им было трудно даже меланхолически потягивать свое виски, им, должно быть, казалось, что он, как бы невзначай, наступит им на их мозоли тут же под столом. И Тель-Авив уже с самого начала не любил англичан, отвечая им в этом полной взаимностью.

Нахум Гутман
Нахум Гутман (1898, Теленешты, Бессарабская губерния – 1980, Тель-Авив) – художник, основоположник палестинского пейзажного стиля, скульптор, писатель, лауреат премии Ханса Христиана Андерсена (ЮНЕСКО, 1962) и ряда израильских премий, один из первых жителей Тель-Авива, создатель его герба.

Мотоциклеты
Именно так говорили и в моём московском детстве. Словарь определяет «мотоциклет» как «устар.» и приводит литературный пример: «Товарищ дежурный, распорядитесь сейчас же, чтобы выслали пять мотоциклетов с пулемётами для поимки иностранного консультанта».

Герб Тель-Авива на андарте
На торце памятника отлитый в металле герб Тель-Авива. Автор герба – Нахум Гутман (1928). Компоненты образа: крепость, маяк, море, звёзды. 
Море – множественный символ: это и реальное море, неотъемлемая часть городского пейзажа, и еврейский путь на историческую родину, и зыбкость и ненадёжность галутного существования.
Крепость – Тель-Авив – символ надёжного и безопасного существования еврейского народа в море истории. Ворота открыты для алии.
Маяк можно понять двумя разными (непротиворечащими друг другу) способами: как свет, освещающий евреям путь к родному берегу именно здесь, в Тель-Авиве, а не где-нибудь там Нью-Йорке, Москве или Берлине, и (совсем уже амбициозно) как свет народам мира –  вполне в духе пророка Ишаягу (Исайи): «Светом для народов Я сделаю тебя» (49:6); сионисты тех лет хотели создать новое общество, которое стало бы образцом для всего человечества.  Насколько это удалось и насколько идеал сохранился, каждый судит в соответствии со своей картиной мира.
Звёзды. Семь звёзд – семичасовой рабочий день. Пророчество Герцля из его книги «Еврейское государство» (1896) – одной из тех книг, которые запустили проект политического сионизма. Семичасовой день – в 1896 году идея не менее фантастическая, чем создание еврейского государства. Звёзды на гербе свидетельствуют о том, что считали принципиально важным отцы-основатели Тель-Авива. 
По верху герба надпись «Тель-Авив – Яффо».
Снизу первые слова того же пророчества Иермиягу о возрождении народа Израиля в Стране Израиля, что и на лицевой стороне памятника. 
В последующие годы герб несущественно менялся.
Звёзды, в частности: из шестиконечных превратились в пятиконечные, из экспрессивных, «неправильных», летящих – в добропорядочно аккуратные, статичные.
Кто бы объяснил почему?

Площадь Дизенгоф
Площадь Дизенгоф, представленная на «андарте» как один из архитектурных символов  Тель-Авива, названа не в честь Меира Дизенгофа, как я долгое время полагал, а в честь его жены Зины (Цины), внесшей свой вклад в развитие города и наложившей печать своей личности на становление его культурной жизни. Площадь Дизенгоф – один из главных центров Тель-Авива: фонтаны, пространство, обрамлённое лучшими образцами баухауса, живая, кипучая жизнь с раннего утра до поздней ночи. Улица имени Меира Дизенгофа впадает в площадь имени его жены. 

Пророчество Иермиягу
И на лицевой стороне андарты, и на гербе пророчество Иермиягу (Иеремии), слова из 31:4. Всего несколько слов, но это своего рода эмблема главы, наполненной религиозно-историческим оптимизмом: народ возвратится из изгнания, страна будет отстроена, все познают Б-га, закон будет начертан на скрижалях разума и сердца. Это очень красивый поэтический текст. Прекрасный образец библейской поэзии. Б-г обращается к еврейской девушке, олицетворяющей народ Израиля, со словами любви и ободрения. 
На андарте:
«Вновь обновлю, и обновишься, дева Израиля»
На гербе – ещё более кратко:
«Обновлю и обновишься».
Главное значение использованного здесь глагола с корнем бет, нун, hей – строить, но в библейском тексте он используется и расширительно: отстроить заново, восстановить, создать (женщину из ребра) и даже – благоденствовать.

Яков Вейншал и его «Воспоминания»
Яков Вейншал (1892, Тифлис – 1981, Тель-Авив) – врач, политический и общественный деятель (один из организаторов и лидеров партии сионистов-ревизионистов), писатель. В Тель-Авиве есть улица его имени. Цитируемые мной «Воспоминания» были написаны Вейншалом в 1954 году на русском языке, но почти полвека пролежали в архиве, откуда их извлёк Владимир Хазан, подготовил к печати и стал автором вступительной статьи и примечаний. «Воспоминания» цитируются по первой и, насколько мне известно, единственной публикации в «Иерусалимском журнале» (№9, 2001, №10, 2002). Интереснейшие мемуары, живые, остроумные, увлекательные, читаются порой, как авантюрный роман. Фрагмент о большой арабской радости – из не вошедшего в корпус «Воспоминаний», взят из того же архива и помещён Хазаном в примечаниях. 
Михаил ГОРЕЛИК